— А я думала, что здесь… нет таких правил. Что это только в Москве…

— Здесь есть все самые правильные правила! Мы боремся за звание города высокой культуры!..

Я важно кивнул головой на свою повязку. Женщина только сейчас заметила её — и сразу стала мне во всём подчиняться. А шофёр между тем переднюю дверь не открывал. Тогда я на минутку опустил чемодан и узел на землю и требовательно постучал в дверь. Я указал шофёру на свою повязку, потом на женщину с ребёнком — и двери гармошками разъехались в разные стороны.

— Прошу вас!.. — сказал я женщине. (Она поднялась по ступенькам.) — Теперь посторонитесь! Поберегите ребёнка!..

Я лихо закинул в автобус чемодан и узел. При этом как-то само собой у меня изо рта выскакивали фразы, которые я слышал от носильщиков на вокзале. Женщина хотела меня поблагодарить, но двери-гармошки захлопнулись, и я благодарности её не услышал. А у задних дверей ещё продолжалась посадка…

— Молодой человек! Молодой человек! Подойдите, пожалуйста, сюда, — кричала мне какая-то женщина, тоже загорелая, тоже закончившая, должно быть, свой отдых, но совсем не худенькая, без ребёнка на руках и всего-навсего с одним чемоданом. Она решила, что я работаю носильщиком на автобусной остановке.

И некоторые другие пассажиры, поглядывая на мою повязку, тоже просили меня помочь. И я стал помогать… О, если бы это увидела моя мама, которая, кажется, больше всего на свете боялась, чтобы я не надорвался!

Потом посадка закончилась. Я последним залез в автобус, и тут мне в голову пришла мыслишка не хуже Кешкиной: а почему бы членам Общественного комитета не помогать отдыхающим с детьми переправляться из города на вокзал? И когда они приезжают отдыхать, тоже хорошо бы вещички им от станции до автобуса подтаскивать. Ведь это было бы такое благородное дело, а то толкаются, мечутся со своими узлами, корзинками и зелёными горшками! Это была моя первая самостоятельная инициатива как члена Общественного комитета. И она мне самому очень понравилась!

В автобусе было несколько свободных мест, но я на них не сел, а стал посреди автобуса, чтобы все видели мою красную повязку. Время от времени я поворачивался, чтобы все могли получше разглядеть три большие буквы посредине: «ЧОК». Я чувствовал, что многим пассажирам неизвестно, что именно обозначают эти буквы, но, по крайней мере, все поняли, что я не работаю носильщиком на автобусной остановке.

Я смотрел по сторонам очень серьёзно и даже строго, а пассажиры, как я чувствовал, чего-то ждали от меня или, вернее сказать, от моей непонятной им повязки. И тогда мне в голову пришла мысль проверить у них билеты. Ведь, в конце концов, как «чокнутый» в положительном смысле, я имел право поинтересоваться, всё ли в порядке в автобусе, когда в нём нет кондуктора.

— Не волнуйтесь, — неожиданно для самого себя произнёс я, потому что сам очень волновался. — Приготовьте, пожалуйста, свои билетики!..

На всякий случай я произнёс это не очень громко, чтобы не услышал шофёр в своей кабине.

— Странно: ребёнок — и вдруг проверяет билеты, — сказала своему соседу та самая загорелая гражданка, которая приняла меня за носильщика. Тогда, на остановке, её почему-то не удивило, что я, то есть, как она выразилась, ребёнок, таскаю её единственный, но довольно-таки увесистый чемодан.

— Дело в том, что в этом городе многое делает общественность, — стал объяснять ей сосед. — Вот и билеты, должно быть, тоже проверяют на общественных началах. И потом, у него же красная повязка! Вы видели?

У пожилых солидных людей мне было как-то неловко требовать билеты, и я их обходил стороной, но у всех молодых проверял. И все очень уважительно, без малейших возражений протягивали мне свои билетики.

Кажется, первый раз в жизни я чувствовал, что люди подчиняются мне и даже немного меня побаиваются. И это было очень приятно.

Вот, например, одна девушка скатала свой билет в трубочку, и он у неё куда-то закатился. Как же она заволновалась, бедная, когда я не спеша, торжественно приблизился к ней. Она наклонилась, стала шарить по полу, потом вывернула все свои карманы и кармашки, а я всё стоял рядом, хотя мне было её очень жалко, и с самым невозмутимым видом поглядывал в окно, ожидая, пока она предъявит свои права на проезд в автобусе без кондуктора. Потом все пассажиры стали уверять, что билет у неё был, что все видели, как она бросала деньги под целлулоидный козырёк металлической копилки, стоявшей в конце автобуса.

— Следующий раз будьте, пожалуйста, поаккуратнее, — сказал я.

— Да, да, непременно. Простите, пожалуйста, — торопливо пообещала девушка, называя меня на «вы», потому что на неё смотрел почти весь автобус и она очень стеснялась.

На последней остановке перед вокзалом в автобус вошли два паренька в синих футболках. Они долго лазали по карманам своих брюк, ничего оттуда не выудили и тихонько спустились на одну ступеньку, поближе к двери, готовясь выпрыгнуть у вокзала.

Я медленным, торжественным шагом направился к ним.

— У вас есть билеты? — тихо и угрожающе спросил я.

— А у тебя-то самого есть? — без всякого уважения ко мне и к моей повязке спросил один из них, паренёк с очень дерзкой и, я бы даже сказал, нахальной физиономией.

И тут я вспомнил, что сам действительно забыл взять билет. В первый миг я смутился и даже отступил на шаг от двух безбилетных зайцев в синих футболках.

Но потом я подумал: «Как же так? Я работаю, проверяю билеты, а они просто так катаются по своим личным делам, — какое же может быть сравнение между ними и мною? Я и не должен брать билет, потому что нахожусь при исполнении своих общественных обязанностей!» Правда, я знал, что билетов не нужно брать «при исполнении служебных обязанностей», а как обстояло дело с общественными обязанностями, мне было не вполне ясно, но я решил, что общественные обязанности ещё важнее служебных, потому что их выполняют не за деньги, не за зарплату, а просто по долгу совести. И «по долгу совести» я вновь подступил к двум безбилетникам.

— А это видали? — спросил я, указывая на свою повязку.

— А это видал? — ответил мне паренёк с дерзкой физиономией.

И я увидел его пальцы, все в боевых царапинах и ссадинах, цепко сжатые в кулак. Это было последнее, что я увидел перед остановкой автобуса, которая меня очень выручила: все пассажиры, ехавшие до вокзала, повскакали со своих мест, поволокли к выходу чемоданы… И я, чтобы не раздувать этого конфликта, который мог погубить мой авторитет в глазах всех пассажиров, уважительно называвших меня на «вы», шумно бросился помогать пассажирке с девочкой на руках. Той самой худенькой пассажирке, огромный багаж которой помог мне придумать такое замечательное и благородное дело: помогать отдыхающим с детьми спокойно и без хлопот добираться от вокзала до города и от города до вокзала.

Автобус простоял на станции минут двадцать, забрал всех пассажиров с недавно пришедшего поезда и тронулся дальше, в Песчанск. До самого Песчанска я больше не проявлял никакой личной инициативы, потому что мне интересно было получше разглядеть не только сам городок, но даже дорогу, ведущую к нему: ведь мы соревновались с этим городом и обязательно должны были выиграть соревнование!

В глубине души я решил, что должен совершить что-то очень смелое и неожиданное, чтобы помочь Белогорску одержать победу. «Как будет доволен тогда Андрей Никитич! — думал я. — И Саша, который был до того занят, что мало обращал на меня внимания, вновь станет моим самым лучшим другом, как было в прошлом году! И вообще все сразу поймут, что не только Головастик способен придумывать всякие гениальные идеи, а что и у меня тоже иногда возникают мыслишки, до которых никто другой не додумается…»

Подъезжая к нашему Белогорску, автобус всегда начинал карабкаться вверх, на зелёный холм, и карабкался туда медленно, тяжело, словно у него появлялась одышка. Ну а тут, наоборот, шофёр всё время притормаживал, потому что машина катилась под уклон. «Всё-таки мы — наверху, а они — внизу! Значит, мы на этот самый Песчанск сверху вниз поглядываем!» — сделал я первое наблюдение.