Отказов не предвиделось в приеме. Свиданья назначались: в пеньи птиц; В кистях дождя; в черемухе и в громе; Везде, где жизнь и двум не разойтись.

"Ах, это вы? Зажмурьтесь и застыньте", Услышал он в тот первый раз и миг, Когда, сторонний в этом лабиринте, Он сосвежу и точно стал в тупик.

Их разделял и ей служил эгидой Шкапных изнанок вытертый горбыль. "Ну, как? Поражены? Сейчас я выйду. Ночей не сплю. Bедь тут что вещь, то быль.

Ну, здравствуйте. Я думала - подрядчик. Они освобождают весь этаж, Но нет ни сил, ни стимулов бодрящих Поднять и вывезть этот ералаш.

А всех-то дел - двоих швейцаров, вас бы Да три-четыре фуры - и на склад. Притом пора. Мой заграничный паспорт Давно зовет из этих анфилад".

Так было в первый раз. Он знал, что встретит Глухую жизнь, породистую встарь, Но он не знал, что во второй и в третий Споткнется сам об этот инвентарь.

Уже помочь он ей не мог. Напротив. Вконец подпав под власть галиматьи, Он в этот склад обломков и лохмотьев Стал из дому переносить свои.

А щебень плыл и, поводя гортанью, Грозил и их когда-нибудь сглотнуть. На стройке упрощались очертанья, У них же хаос не редел отнюдь.

Свиданья учащались. С каждым новым Они клялись, что примутся за ум, И сложатся, и не проронят слова, Пока не сплавят весь шурум-бурум.

Но забывались, и в пылу беседы То громкое, что крепло с каждым днем, Овладевало ими напоследок И сделанное ставило вверх дном. Оно распоряжалось с самодурством Неразберихой из неразберих И проливным и краткосрочным курсом Чему-то переучивало их. Холодный ветер, как струя муската, Споласкивал дыханье. За спиной, Затягиваясь ряскою раскатов, Прудилось устье ночи водяной. Вздыхали ветки. Заспанные прутья Потягивались, стукались, текли, Валились наземь в серых каплях ртути, Приподнимались в серебре с земли. Она ж дрожала и, забыв про старость, Bлетала в окна и вонзала киль, Распластывая облако, как парус, B миротворенья послужную быль. Тут целовались, наяву и вживе. Тут, точно дым и ливень, мга и гам, Улыбкою к улыбке, грива к гриве, Жемчужинами льнули к жемчугам. Тогда в развале открывалась прелесть. Перебегая по краям зеркал, Меж блюд и мисок молнии вертелись, А следом гром откормленный скакал. И, завершая их игру с приданым, Не стоившим лишений и утрат, Ключами ударял по чемоданам Саврасый, частый, жадный летний град. Их распускали. Кипятили кофе. Загромождали чашками буфет. Почти всегда при этой катастрофе Унылой тенью вырастал рассвет. И с тем же неизменным постоянством Сползались с полу на ночной пикник Ковры в тюках, озера из фаянса И горы пыльных, беспросветных книг. Ломбардный хлам смотрел еще серее, Последних молний вздрагивала гроздь, И оба уносились в эмпиреи, Bзаимоокрылившись, то есть врозь. Теперь меж ними пропасти зияли. Их что-то порознь запускало в цель. Едва касаясь пальцами рояля, Он плел своих экспромтов канитель. Сырое утро ежилось и дрыхло, Бросался ветер комьями в окно, И воздух падал сбивчиво и рыхло В мариин новый отрывной блокнот.

Среди ее стихов осталась запись Об этих днях, где почерк был иглист, Как тернии, и ненависть, как ляпис, Фонтаном клякс избороздила лист.

"Окно в лесах, и - две карикатуры, Чтобы избегнуть даровых смотрин, Мы занавесимся от штукатуров, Но не уйдем от показных витрин.

Мы рано, может статься, углубимся В неисследимый смысл добра и зла. Но суть не в том. У жизни есть любимцы. Мне кажется, мы не из их числа.

Теперь у нас пора импровизаций. Когда же мы заговорим всерьез? Когда, иссякнув, станем подвизаться На поприще похороненных грез?

Исхода нет. Чем я зрелей, тем боле В мой обиход врывается земля И гонит волю и берет безволье Под кладбища, овраги и поля.

Р.S. Bсе это требует проверки. Не верю мыслям, - семь погод на дню. В тот день, как вещи будут у шиперки, Я, вероятно, их переменю".

7

Конец пришел нечаянней и раньше, Чем думалось. Что этот человек Никак не дон жуан и не обманщик, Сама мария знала лучше всех.

Но было б легче от прямых уколов, Чем от предполаганья наугад, Несчастия, участки, протоколы? Нет, нет, увольте. Жаль, что он не фат.

Бесило, что его домашний адрес Ей неизвестен. Оставалось жить, Рядиться в гнев и врать себе, не зазрясь, Чтоб скрыть страданье в горделивой лжи. И вот, лишь к горлу подступали клубья, Она спешила утопить их груз В оледенелом вопле самолюбья И яростью перешибала грусть. Три дня тоска, как призрак криволицый, Уставясь вдаль, блуждала средь тюков. Сергей Спекторский точно провалился, Пошел в читальню, да и был таков. А дело в том, что из библиотеки На радостях он забежал к себе. День был на редкость, шел он для потехи, И что ж нашел он на дверной скобе? Игра теней прохладной филигранью Качала пачку писем. Адресат Растерянно метнулся к телеграмме, Bрученной десять дней тому назад. Он вытер пот. По смыслу этих литер, Он - сирота, быть может. Он связал Текущее и этот вызов в питер И вне себя помчался на вокзал. Когда он уличил себя под тверью B заботах о марии, то постиг, Что значит мать, и в детском суеверьи Шарахнулся от этих чувств простых. Так он и не дал знать ей, потому что С пути не смел, на месте ж - потому, Что мать спасли, и он не видел нужды Двух суток ради прибегать к письму. Мать поправлялась. Через две недели, Очухавшись в свистках, в дыму, в листве, Он тер глаза. Кругом в плащах сидели. Почтовый поезд подходил к москве. Многолошадный, буйный, голоштанный... Скорей, скорей навстречу толкотне! Скорей, скорее к двери долгожданной! И кажется - да! Да! Она в окне! Скорей! Скорей! Его приезд в секрете. А вдруг, а вдруг? ..О, что он натворил! Тем и скорей через ступень на третью По лестнице без видимых перил. Клозеты, стружки, взрывы перебранки, Рубанки, сурик, сальная пенька. Пора б уж вон из войлока и дранки. Но где же дверь? Назад из тупика!

Да полно, все ль еще он в коридоре? Да нет, тут кухня! Печь, водопровод. Ведь он у ней, и всюду пыль и море Снесенных стен и брошенных работ!

8

Прошли года. Прошли дожди событий, Прошли, мрача юпитера чело. Пойдешь сводить концы за чаепитьем, Их точно сто. Но только шесть прошло.

Прошло шесть лет, и, дрему поборовши, Задвигались деревья, побурев. Закопошились дворики в пороше. Смел прусаков с сиденья табурет.

Сейчас мы руки углем замараем, Вмуруем в камень самоварный дым, И в рукопашной с медным самураем, С кипящим солнцем в комнаты влетим.

Но самурай закован в серый панцирь. К пустым сараям не протоптан след. Пролеты комнат канули в пространство.

Тогда скорей на крышу дома слазим, И вновь в роях недвижных верениц Москва с размаху кувырнется наземь, Как ящик из-под киевских яиц.

Испакощенный тес ее растащен. Взамен оград какой-то чародей Огородил дощатый шорох чащи Живой стеной ночных очередей.

Кругом фураж, не дожранный морозом. Застряв в бурана бледных челюстях, Чернеют крупы палых паровозов И лошадей, шарахнутых врастяг.

Пещерный век на пустырях щербатых Понурыми фигурами проныр Напоминает города в карпатах: Москва - войны прощальный сувенир. Дырявя даль, и тут летели ядра, Затем, что воздух родины заклят, И половина края - люди кадра, А погибать без торгу - их уклад. Затем что небо гневно вечерами, Что распорядок штатский позабыт, И должен рдеть хотя б в военной раме Bоенной формы не носивший быт. Теперь и тут некстати блещет скатерть Зимы; и тут в разрушенный очаг, Как наблюдатель на аэростате, Косое солнце смотрит натощак. Поэзия, не поступайся ширью. Храни живую точность: точность тайн. Не занимайся точками в пунктире И зерен в мере хлеба не считай! Недоуменьем меди орудийной Стесни дыханье и спроси чтеца: Неужто, жив в охвате той картины, Он верит в быль отдельного лица? И, значит, место мне укажет, где бы, Как манекен, не трогаясь никем, Не стало бы в те дни немое небо B потоках крови и Шато д'Икем? Оно не льнуло ни к каким Спекторским, Не жаждало ничьих метаморфоз, Куда бы их по рубрикам конторским Позднейший бард и цензор ни отнес. Оно росло стеклянною заставой И с обреченных не спускало глаз По вдохновенью, а не по уставу, Что единицу побеждает класс. Бывают дни: черно-лиловой шишкой Над потасовкой вскочит небосвод, И воздух тих по слишком буйной вспышке, И сани трутся об его испод. И в печках жгут скопившиеся письма, И тучи хмуры и не ждут любви, И все б сошло за сказку, не проснись мы И оторопи мира не прерви. Случается: отполыхав в признаньях, Исходит снегом время в ноябре, И день скользит украдкой, как изгнанник, И этот день - пробел в календаре. И в киновари ренскового солнца Дымится иней, как вино и хлеб, И это дни побочного потомства В жару и правде непрямых судеб.