МАРАТ И ЛЕНА
На попечении Тамары Синицы были не только Светлана и Игорек.
Были еще, оказывается, Марат и Лена.
Таня узнала про Тамариного брата - Петра Ильина. Узнала, что у него и жены его - Блюмы - двое детей. Жили они все тоже в Минске, на другой улице. Впрочем, по предположению Тани Петр должен был уйти на фронт.
Первые дни Таня была уверена, что вот-вот отворится дверь и все они придут в гости. Но никто не приходил. И тогда Таня не удержалась, спросила, почему не видно ни Блюмы, ни Марата с Леной. Спросила - и растерялась, увидев, что Тамара поспешно выпроваживает из комнаты Светлану с Игорьком, а вслед за ними Терезу Францевну за какой-то мелочью к соседке.
- Я что-то не то сказала? - смущенно произнесла Таня.
Тамара в ответ разрыдалась. Она плакала судорожно, не в силах произнести слова, как человек, долгое время сдерживавший рыдания.
- Но ведь они... живы? - Таня обняла Тамару, нежно гладила по волосам, стараясь хоть немножко успокоить.
- Блюму убили, она - еврейка. Они, проклятые, с первого дня искали коммунистов и евреев... Лену и Маратика я у знакомых спрятала. Там не знают, что мать у них еврейка. Хожу к ним каждый день...
Таня стояла оглушенная. Да, она и читала, и слышала, что фашисты считают возможным, считают себя вправе стереть с лица земли целые народы. И все же осмыслить это было невозможно. Она училась в школе, где ребята вовсе не интересовались, кто из них какой национальности. Школьники, дети - самый справедливый народ в мире, если их не слишком еще испортили взрослые, - они ценили человека прежде всего по человеческим его достоинствам.
Тамара же говорила сейчас о происшедшем, о нависшей над детьми опасности как о некоем установившемся законе: это было страшнее всего, что безумие, нелепость могли приобрести силу закона, могли быть навязаны людям.
Новая беда разразилась через несколько дней после этого разговора: пришли полицаи и Марата с Леной увели.
Несколько дней металась по городу обезумевшая от горя Тамара, пока не узнала, что детей держат за колючей проволокой, собираются вскоре куда-то вывезти.
- Ну так вот, - решительно сказала Таня, - мы с вами все насчет взяток толковали. Ребят надо выкупить.
Они понимали: сумма потребуется солидная. Пришлось продать кое-какие вещи. Таня отдала Тамаре все, что у нее было.
Вместе отправились они к обнесенному несколькими рядами "колючки" лагерю. Тане очень пригодился немецкий язык, помог договориться с охранниками. Торговаться пришлось долго - с них запрашивали вдвое больше, чем они могли дать. Все же наконец дети были освобождены.
Дрожащие, напуганные, шли Марат и Лена, крепко вцепившись в Тамарино пальто. И, наверно, одного не могли понять: отчего беспрерывно утирает слезы тетя Тамара, отчего так расстроена тетя Таня.
Лица, лица... Молчаливые, безмолвно ждущие дети. Дети, которым некого ждать, за которыми никто не придет, кроме фашистских охранников, потому что близкие их погибли, уничтожены...
Рядом, здесь были Марат и Лена, но там, за проволокой, остались десятки таких же детей, как они, и помочь им было невозможно...
Грязных, голодных, исхудавших до неузнаваемости Лену с Маратом привезли в Тамарину квартиру, выкупали, переодели. Однако радость была недолгой. Спустя несколько дней полиция опять узнала о детях.
Во дворе появились полицаи. Старший был уже пьян. Карманы у него оттопыривались - иногда он вынимал горсть мятых бумажных денег, разглядывал не без удовольствия и вновь распихивал по карманам.
Двое других расспрашивали во все горло, где тут находится квартира Синицы, укрывающей незаконно чужих детей.
Куда было девать Лену с Маратом? Еще минута-две, и полицаи вломятся в квартиру.
Детей успели спрятать. Их положили на кровать, накрыли пышной периной, сверху набросили покрывало.
Войдя в комнату, старший полицай застал двух мирно беседующих женщин. Одна из них, помоложе, сидела на аккуратно прибранной кровати. Кто-то возился за занавеской. Полицай заглянул туда: седая женщина мыла посуду, на полу играли двое малышей. Седая женщина спокойно вытерла фартуком руки, достала из ящика кухонного столика две метрики. Полицай прочитал их, крякнул, вышел из-за занавески.
Сидевшая на постели молодая женщина доброжелательно улыбалась.
- Встать! - пробормотал подвыпивший полицай.
- Перед начальством - с удовольствием, - вскакивая с постели, ответила Таня.
- Где здесь дети? - спросил полицай.
- Вы же их видели. А у меня никаких детей нет. Когда появятся, приглашу вас на крестины, господин начальник.
Пьяный расхохотался. Ему льстила уважительность, с какой его тут принимали.
А Таня, поправив жаркую перину, чтобы притаившимся под ней малышам было легче дышать, с беспечным видом открыла дверцу буфета.
Она поставила на стол графин с мутноватой жидкостью и граненый стакан.
- Для дорогого гостя и добрая чарка найдется. Прошу, господин полицай, - сказала она, поднося тому стакан, наполненный до краев кучеровским самогоном. - Выпейте за моих будущих детей, раз вы ими так интересуетесь.
За первым стаканом последовал второй. После третьего полицай начисто забыл, для чего он сюда пожаловал, и начал вместо детей искать своих спутников. Он бормотал бессвязные слова, грозно выкрикивал имена подчиненных, но его явно клонило ко сну.
Тамара с Таней проводили его к сараю в соседнем дворе, где уже спали мертвым сном его подчиненные - их по пути перехватил Кучеров и вместо Тамариной квартиры увел сюда, посулив хорошее угощение. Надо сказать, он их не обманул.
Пока полицаи спали, детей спрятали в кучеровской кладовке.
Наутро вновь появился старший полицай, проклиная на все лады своих подручных. Пока он спал, они исчезли, обчистив его карманы. Мало того: ведь непременно, собаки, начальству нажалуются, что, мол, добудиться не смогли. Сами в старшие метят. Вот ведь жизнь распроклятая: каждый другого куснуть норовит...
- Не огорчайтесь, лучше выпейте стаканчик, - утешала его Таня.
Полицай выпил залпом, и его совсем развезло. Он проклинал свою судьбу и все бормотал:
- Гады все, предатели... Рубля не оставили. Вот и работай с такими, сил не жалеючи. Никакого уважения. А тебе спасибо. Ты меня уважаешь...