— Так, — подтвердил Кутай. — А вы уже успели поднатореть, товарищ капитан.

— Поднатореть? — Галайда мрачно уставился на Кутая, продолжавшего неподвижно сидеть на стуле. — Поднатореть и потерять. Потерять человека! Дико! — Галайда, не присаживаясь, налил себе чаю, залпом выпил. Допрашивать бандитов будете?

— Нет! Не в моей компетенции.

— Звонили из Богатина. Следователь уже в дороге.

Кутай осторожно спросил:

— А Устю более детально не спрашивали?

— Устю? Ее спрашиваешь, а она, как тигрица. Будто мы виноваты, что Митрофана убили…

— Есть и наша вина, — сказал Кутай и, заметив, как Галайду передернуло, смягчил: — Косвенная. Территориально наш участок. Отвечаем за все, кроме землетрясения.

— Пригласить Устю?

— Я бы пригласил, товарищ капитан.

— Сейчас пригласим. — Галайда, выглянув в окно, распорядился позвать Устю.

Перевернув чашку и положив на донышко крохотный огрызок кускового сахара, Галайда приготовился уходить. Его беспокоило «чэпэ» с Путятиным. На заставе случались потери: были и раненые и убитые. Но это были потери в схватках с врагом. Теперь случилось что-то совсем иное: канул, будто сквозь землю провалился, рядовой Путятин, человек, имевший родителей, братьев, получивший среднее образование. О чрезвычайном происшествии уже доложено, и следователь Солод, по всей вероятности, займется не только пойманными убийцами, но и розыском Путятина.

— Подождем Солода. Нужен протокол, соблюдение формальностей. Милиционер чего-то накарябал, но этого мало. Политическое убийство все же… И преступники пойманы…

— Вполне естественно, — сказал Кутай.

— Надо было вам поручить предварительное следствие и опрос, пробурчал Галайда, — а то гоняют из штаба, лишь тратим дорогое время…

Кутай улыбнулся и, воспользовавшись паузой в деловом разговоре, попросил разрешения вымыть руки, что и сделал с особой тщательностью. Посмотревшись в мутное зеркальце над умывальником, причесал свои густые темно-каштановые волосы и, отойдя к порогу, бархаткой протер сапоги.

Все эти приготовления в ожидании Усти были понятны, и Галайда снисходительно наблюдал за лейтенантом. Эх, молодо-зелено, ну, ну…

В кабинет без стука вошла Устя, независимо, подчеркнуто дерзко прошла к столу, поставила принесенный ею глиняный кувшин и, словно продолжая начатый спор, заносчиво спросила Галайду:

— Ну, капитан! Хочу спытать тебя, що же це такое? Мои мальцы, спрос с них якой, все вернулись. А вы из шестерых одного посеяли! Какой будет процент отсева, капитан?

— Не расстраивай, и так тошно, — мирно попросил Галайда, любуясь дивчиной. — Посоветуй, где искать?

— Дэ шукать? — Устя шмыгнула носиком. — Ясно дэ! На кладбище!

— А легкая ты, оказывается, на чужое горе!

— Що? — Устя вплотную подступила к Галайде, оттеснила его к стене. Да разве ваше горе не наше горе? Ты що ж, меня от себя отпихиваешь? Я, може, раньше тебя твоего солдата оплакала… — Снова шмыгнула носом, бросила терзать Галайду. — Радости мимо нас проносите, а як беда — два пуда нам, а пуд соби…

Галайда вышел. Устя прикрыла за ним дверь.

— Я тебе квасу принесла. — Устя налила из кувшина. Когда Кутай выпил полный стакан квасу, поинтересовалась: — Ну?

— Вот это да! Дай ще, Устя!

— Сам теперь наливай. — Она присела боком на подоконник, уперлась спиной в филенку. Солнечный луч поиграл радужно в ее ресницах, опалил свежую, загорелую щеку.

— Ты чего так на меня пялишься, Кутаенок?

— Любуюсь.

— Ну и що?

— Хороша.

— Заладил, як дятел, тук да тук. — Устя шаловливо перебросила на грудь косы с вплетенными в них красными ленточками. — Як?

— Нравится. Только короткие.

— Буде длиньше. — Она потеребила ленточки. — Червоненьки. Дражню бандеровцев.

— А где они?

— Везде. Митрофан казал, в Скумырде.

— Кстати, о Митрофане. Галайда намекнул насчет важного селезня из-за кордона.

— Правильно. Чекают селезня.

— Кто?

— Ясно, кто! Чего пытаешь? Не ты, не я — бандеровцы.

— Так Митрофан сказал?

— Так. Була заява из-за кордона. Митрофан передал мне. Они засекли это, я так думаю… и кончили его. Митрошка, кажись, выдужает. Согласовала я с Митрофаном свой план, як поймать двух поддужных, и ось, вбылы… Устя не могла без слез вспоминать о недавней трагедии, и Кутай не стал ее тревожить расспросами: и так все было в какой-то мере ясно.

Точные сведения должны были дать упорно молчавшие и объявившие голодовку террористы.

Часть группы, участвовавшей в поиске, вернулась. Кутай, увидев Сушняка, Денисова и подошедшего к ним начальника заставы, отошел от окна, продолжая разговор с Устей. Через несколько минут Галайда появился в кабинете с милиционером и веселым парубком в расшитой сорочке, оказавшимся секретарем партийной организации Скумырды.

Кутаю не приходилось встречаться с секретарем, хотя лейтенант знал, что есть такой молодой секретарь партийной организации, бывший сержант, сын чеботаря из Скумырды, заочник Львовского пединститута, и имя его знал — Кирилл. По молодости его все звали просто Кириллом, а то и просто Кирко…

Галайда устроился возле окошка, откуда был виден двор сельсовета, конюшня под черепицей со створчатыми воротами в елочку, насосный колодец с водопойным корытом, солдаты, присевшие в холодке с банками тушенки и ломтями темного хлеба в руках, а подальше, за штакетным забором, выкрашенным известью, часть улицы, уходившей в нагорье, откуда и должны были вернуться люди второго наряда, посланные на поиски Путятина.

У капитана еще теплилась надежда на удачу. Пожалуй, он вздохнул бы облегченно, узнав даже самое горькое о пропавшем солдате. Мучила неизвестность. И лишь поэтому лицо его было сердито, уголки губ горько опущены, а холстинковые завязки папки, поданной милиционером, Галайда развязал раздраженно, нервно.

— Ваш капитан всегда такой? — спросил милиционер Кутая и, не дожидаясь ответа, локтем толкнул легко открывшееся окошко. Положив ногу на ногу, он принялся сворачивать цигарку. У него были большие, грубые руки человека, привыкшего к тяжелому физическому труду, влажные глаза с неподвижными зрачками и мясистые губы такого же цвета, как и все его темноватое, крепкое лицо, усыпанное плохо заметными на загоревшей коже веснушками.

Кирилл предложил стул обиженно притулившемуся в уголке председателю сельсовета, вынул из кармана записную книжечку и любовно огладил ее ладонью белой руки. «А вот этот физическим трудом давно не занимался», подумал Галайда.

— Какие же будут у вас пропозиции? — Секретарь нарушил затянувшееся неловкое молчание. — Уточним списки селян, что ли?

— Опять бумажки будем точить! — вмешалась Устя. — В них темно, як в самоварной трубе в полночь. Громадяны приходят и уходят, родычи набегают, обернется, хвостом крутнет, глянь, нэма! Кто родыч, а кто так себе, чтобы очи отвести…

Милиционер с опасливой ласковостью в голосе перебил ее:

— Не все так, Устя, дорогая. Бывает и по-твоему, не спорю. Но мы всем ведем учет…

— Разве всех учтешь! — Кутай мягко посмотрел на готовую вспыхнуть Устю.

Она поняла его взгляд, отмахнулась, закусила нижнюю губу и вмешалась в разговор лишь после слов секретаря, упрекнувшего милиционера за то, что тот до сих пор не сумел выловить всех контрабандистов.

— Яки там контрабандисты, Кирко! Для отвода глаз тягают туды-сюды кепки и эти, як их… — споткнулась на слове Устя.

— Рейтузы? — Галайда игриво подмигнул мужчинам.

— Ну, да… словом — картузы и рейтузы… — Устя засмеялась, прикрыв рот ладошкой. — Нужна я вам? А то мне некогда.

— Как-нибудь справимся и без тебя, — с язвинкой заметил милиционер. А когда Устя вышла, добавил: — Резкая, нетерпеливая. Коли ее послушать, так надо половину жителей законопатить… — Он перевел дух и принялся налаживать зажигалку, продувая ее и работая ногтем, как отверткой.

— Дивчина в какой-то мере права, — сказал Галайда, — гляжу на вашу зажигалку, тоже оттуда, контрабанда. Блокнот у секретаря иноземный. А почему? Общий базар устроили. Оттуда к вам, отсюда — туда. Что за порядки?