– Как ее зовут? – спросил сэр Чарлз, с тревогой посмотрев на собеседника. – Вы сказали, что ее зовут Изабель?

– Си, сеньор. Дона Изабель Мейсон. Она дочь...

Но баронет его не слышал. Схватив Лоуренса за руку, он потащил его в монастырскую церковь. Внутри комисарио , который пошел с ними, остановился и, указав на проход, шепотом сказал:

– Мира, кабаллерос (Смотрите, господа)! Вот она идет! Все кончено. Ее уводят в келью!

Никогда не представала взору человека такая горькая сцена, как та, что увидел сэр Чарлз. Он смотрел, но видел все словно в тумане, голова у него кружилась, сердце сжималось. Он увидел лицо своей невесты под черной вуалью, увидел бледные худые щеки с красным пятном на каждой, вызванном возбуждением от церемонии. Увидел покорное выражение, с которым она уходила в сопровождении священников, как беспомощная невинная голубка в когтях хищников, которые уносят ее в свое отвратительное гнездо!

Теперь опечаленный возлюбленный может воскликнуть: «Поздно, слишком поздно!» Та, которая должна была стать его новобрачной, стала новобрачной Спасителя!

На следующий день после церемонии миссис Мейсон сидит в сала своего дома. Он все еще во вдовьем наряде, хотя сейчас печалится не о покойном муже, а о дочери, которая для нее почти так же потеряна. Изабель, ее единственный ребенок, заключена в монастырь, больше она не оживляет дом! Монастырь очень строгих правил и жесткой дисциплины, и теперь она сможет видеться с дочерью очень редко и ненадолго! Опечаленной матери кажется, что ее дочь в гробу. Но она согласилась на это, хотя и пыталась отговорить дочь. Ибо девушка вступила в монастырь по собственному желанию; она высказала его в тот самый день, когда увидела злополучную заметку в «Ла Иллюстрасьон». Считая, что ее возлюбленный утонул, ни на мгновение не усомнившись в этом, она сразу отказалась от мыслей о мире, в котором для нее больше нет радости; и неделю спустя поступила в монастырь святой... в качестве послушницы. Это было двенадцать месяцев назад – именно такова продолжительность послушничества, прежде чем стать монахиней. Теперь этот период кончился, и девушка сделала последний безвозвратный шаг.

Мать, хотя и не побуждала дочь, в то же время и не противилась ей. Женщина недалекая, но преданная религии, она легко поддавалась влиянию священников. Они у нее часто бывали , но чаще других – ее исповедник монах францисканец.

Этот человек сейчас сидит рядом с ней, в сутане из синей саржи, с капюшоном, с четками и в наплечнике; это худой мужчина, с бледным лицом, с кротким выражением, но с властным взглядом. Он добился своего, он победил, и теперь между ним и желанной собственностью только эта слабоумная женщина. Никакой опасности больше нет: ее состояние все равно что уже принадлежит монастырю, то есть самому монаху и его собратьям. Внешне утешая, монах продолжает льстить. Пока еще не пришло время отбросить маску.

Конечно, говорят они о новообращенной монахине.

– Вы отдали ее Богу, – говорит монах, – и чего еще можно желать в это мире? В том вы получите награду, и ее разделит с вами ваша дочь. Не горюйте, сеньора, и не раскаивайтесь в сделанном. Это грех.

– Я не раскаиваюсь, отец. Но как мне не горевать? Только подумать: моя единственная дочь Изабель навсегда меня покинула!

– Нет, не навсегда. В этом вы ошибаетесь. Только на короткое время – а потом она будет с вами вечно.

Одновременно с последними словами раздается стук в дверь, входит слуга негр и объявляет о том, что пришел джентльмен. Он не назвался, сказал только, что он старый друг сеньоры и хочет повидаться с ней.

– Странный способ представляться леди – для джентльмена, – замечает монах, раздраженный тем, что прервано тет-а-тет. Ибо в этот час, когда сердце матери опечалено и, следовательно, смягчилось, он собирался попросить у нее очередное пожертвование в пользу церкви.

– Скажите джентльмену, что госпожа не может с ним встретиться, – резко сказал монах слуге. – По крайней мере не сейчас.

Негр уже собирается исполнять приказание, когда сеньора, которую раздражает такое властное вмешательство, нерешительно говорит:

– Погоди минутку, Педро! Ты говоришь, что джентльмен не назвался. А не знаешь, откуда он приехал?

– Прошу прощения, сеньора. Я это забыл. Он сказал, что он из Инглатерры.

– Англия! Должно быть, старый друг моего мужа. Я должна с ним увидеться, отец.

– О! Если хотите, – коротко отвечает исповедник – уступая, чтобы не вызвать более решительное сопротивление, – и уходит в соседнюю комнату.

Вскоре дверь открывается, в комнату входит мужчина; увидев его, леди вздрагивает, удивленно восклицает – почти кричит; а потом просто сидит и смотрит на него со страхом и недоверием. Только через несколько секунд она настолько приходит в себя, что называет его по имени:

– Сэр Чарлз Торнтон!

– Да, мадам, это я!

– Вы не утонули! Не умерли! Что это значит?

– Что я жив, сеньора Мейсон; и пришел к вам, чтобы униженно сознаться в ошибке – в преступлении!

– О, моя дочь! – прерывает она его. – Моя бедная Изабель! Что будет, когда она узнает? Считая вас мертвым, она постриглась в монашки – только вчера надела черную вуаль.

– Я знаю – слишком хорошо. Все знаю, сеньора. Но я не упрекаю. Виноват только я, и несчастье тоже мое – ах, горькое горе! Оно разобьет мне сердце.

– Ее тоже, я уверена, когда она узнает. О сэр! Изабель любила вас всем сердцем. Я, ее мать, говоряю вам.

– Это грех! – прерывает ее серьезный укоризненный голос, и в комнате снова появляется исповедник

– Сеньора! – продолжает он. – Вы не должны так говорить, это неправильно. Вы позорите нашу святую церковь. Как один из ее священников, я не могу это слышать.

– Сэр! – восклицает английский баронет, поворачиваясь к францисканцу и глядя на него с таким же свирепым выражением, как и тот. – Разве кто-то мешает вам удалиться?

– О, сэр Чарлз! – вмешивается сеньора, охваченная страхом при появлении исповедника. – Не говорите так с достойным отцом. Он мой друг, мой исповедник.

– Кабаллеро! – насмешливо говорит священник, сознавая свою власть. – Вы навязываетесь этой благожелательной леди. Как ее духовный советник и защитник, я настаиваю на вашем уходе.