— Я, пожалуй, останусь здесь, — сказала Подошва, отрываясь от Ботинка.

— Брось, пошляемся еще! — предложил Ботинок. — Все равно делать нечего.

Но Подошва совсем раскисла.

— Я больше не могу, — сказала она, — у меня растоптаны все идеалы.

— Подумаешь, идеалы! — воскликнул Ботинок. — Какие могут быть в наш век идеалы?

И он зашлепал дальше. Изящный Ботинок. Модный Ботинок. Без подошвы.

— Табуретка! Табуретка! — позвал кто-то из комнаты.

Только что купленная Электрическая Лампочка испугалась: она лежала в кухне на Табуретке и могла разбиться, если бы Табуретке вздумалось сдвинуться с места. Поэтому Лампочка откликнулась:

— Кому там нужна Табуретка? В чем дело?

Чайник, который всюду совал свой нос, услышал это и удивился. «Какая странная Табуретка!» — подумал он, глядя на Электрическую Лампочку.

Когда стемнело, Лампочка решила, что пора ей приступить к своим обязанностям.

— Я хочу устроиться к вам на работу, — обратилась она к Пустому Патрону.

Пустой Патрон только собирался с мыслями, а Чайник уже опять сунул свой нос:

— Вы — на работу к Патрону? Ха-ха! Ведь вы же не Лампочка, вы же Табуретка!

— Какие глупости! — возмутилась Лампочка. — Меня можно проверить на работе. Во мне целых двести свечей.

— Ишь ты, проверить! — ухмыльнулся Чайник. — Ты справку представь. Удостоверение личности. С круглой печатью.

— Правильно! Нечего тут! — вмешался Электрический Утюг. Он был лицом заинтересованным, потому что сам работал в этой сети благодаря своему другу Жулику.

Пустой Патрон все еще не успел собраться с мыслями, поэтому он произнес рассеянно:

— Да, да, пожалуйста… С круглой печатью.

Жили на письменном столе два приятеля-карандаша — Тупой и Острый. Острый Карандаш трудился с утра до вечера: его и строгали, и ломали, и в работе не щадили. А к Тупому Карандашу и вовсе не притрагивались: раз попробовали его вовлечь, да сердце у него оказалось твердое. А от твердого сердца ни в каком деле толку не жди.

Смотрит Тупой Карандаш, как его товарищ трудится, и говорит:

— И чего ты маешься? Разве тебе больше всех надо?

— Да нет, совсем не больше, — отвечает Острый Карандаш. — Просто самому интересно.

— Интересно-то интересно, да здоровье дороже, — урезонивает его Тупой Карандаш. — Ты погляди, на кого ты похож: от тебя почти ничего не осталось.

— Не беда! — весело отвечает его товарищ. — Меня еще не на одну тетрадь хватит!

Но проходит время, и от Острого Карандаша действительно ничего не остается. Его заменяют другие острые карандаши, и они с большой любовью отзываются о своем предшественнике.

— Я его лично знал! — гордо заявляет Тупой Карандаш. — Это был мой лучший друг, можете мне поверить!

— Вы с ним дружили? — удивляются острые карандаши. — Может быть, вы напишете мемуары?

И Тупой Карандаш пишет мемуары.

Конечно, пишет он их не сам — для этого он слишком тупой. Острые карандаши задают ему наводящие вопросы и записывают события с его слов. Это очень трудно: Тупой Карандаш многое забыл, многое перепутал, а многого просто передать не умеет. Приходится острым карандашам самим разбираться подправлять, добавлять, переиначивать.

Тупой Карандаш пишет мемуары…

Встретились два ореха — стук-постук! — настучались, натрещались вволю, и каждый покатился в свою сторону. Катятся и думают:

ПЕРВЫЙ ОРЕХ. Ужас, до чего развелось пустых орехов! Сколько живу, ни одного полного не встречал.

ВТОРОЙ ОРЕХ. И как они, эти пустые орехи, маскируются? На вид посмотришь — нормальный орех, но уже с первого звука ясно, что он собой представляет!

ПЕРВЫЙ ОРЕХ. Хоть бы с кем-нибудь потрещать по- настоящему!

ВТОРОЙ ОРЕХ. Хоть бы от кого-нибудь услышать приличный звук!

Катятся орехи, и каждый думает о пустоте другого.

А о чем еще могут думать пустые орехи?

По происхождению она — Кушетка, но сама ни за что не признается в этом. Теперь она не Кушетка, а Софа, для малознакомых — Софа Дивановна.

Отец ее — простой Диван — всю жизнь гнул спину, но теперь это не модно, и Софа отказалась от спинки, а заодно и от других устаревших понятий.

Ни спинки, ни валиков, ни прочной обивки… Таковы они, диваны, не помнящие родства…

— Подумать только, какие безобразия в мире творятся! — возмущается под прилавком Авторучка. — Я один день здесь побыла, а уже чего не увидела! Но подождите, я напишу, я обо всем напишу правду!

А старый Электрический Чайник, который каждый день покупали и всякий раз из-за его негодности приносили обратно, — старый Электрический Чайник, не постигший сложной мудрости кипячения чая, но зато усвоивший житейскую мудрость, устало зевнул в ответ:

— Торопись, торопись написать свою правду, пока тебя еще не купили…

Важное Кресло, солидное Кресло, оно предупредительно поддается, сжимается, когда на него садятся, а когда встают, — распрямляется, надменно поглядывает на окружающих, красноречиво демонстрируя свое независимое положение.

Ломик приблизился к Дверце сейфа и представился:

— Я — лом. А вы кто? Откройтесь! Дверца молчала, но Ломик был достаточно опытен в таких делах. Он знал, что скрывается за этой внешней замкнутостью, а потому без лишних церемоний взялся за Дверцу…

— Отстаньте, хулиган! — визжала Дверца.

— Брось выламываться! Знаем тебя!

За этой сценой с интересом наблюдала Телефонная Трубка. Первым ее движением было позвонить и сообщить куда следует, но потом она подумала, что не стоит связываться, да к тому же интересно было узнать, чем кончится эта история.

А когда все кончилось, Телефонная Трубка принялась всюду звонить:

— Наша-то недотрога! Делает вид, будто так уж верна своему Ключу, а на самом деле…

Старый, разбитый Пест, непригодный к дальнейшей работе в ступке, остался на кухне в качестве разнорабочего: забивает гвозди, взвешивает продукты, выполняет различные мелкие поручения. Он значительно подобрел и даже подружился с Рафинадом, к которому прежде был беспощаден.

— Я понимаю, как вам приходилось несладко, — говорит он кусочкам сахара. — Жизнь меня многому научила.

Но если бы жизнь, о которой говорит Пест, дала ему возможность вернуться в ступку…

Впрочем, пусть об этом беспокоится Сахар.

Когда стали заселять новый дом, первой в нем поселилась Трещина.

С высоты своего потолка она оглядела отведенную ей комнату и презрительно сплюнула штукатуркой.

— Ерунда! И это называется — новый дом!

— Чего вы плюетесь? — проскрипела Половица, приподымаясь. — Раз вам не нравится, не надо было вселяться.

— А если я хочу в новый дом? Сейчас все тянутся к новому, — с какой стати мне отставать от жизни!

Трещина сказала — как припечатала. Потому что при последних словах из нее вывалился Кусок Штукатурки, который сразу поставил Половицу на место.

«Ишь ты, заступник нашелся! С такими повадками, глядишь, дом и вовсе развалится!»

Так подумали двери, и окна, и даже Выключатель, которому, казалось, все было до лампочки. Подумали, но вслух не сказали: кому охота, как Половице, получить за Трещину?