Эти рассуждения были, несомненно, правильны, и заблуждался Ральф лишь насчет врученных ему ключей. Его кузина была девушкой весьма блестящей, и, как он сам говорил, нужно было потрудиться, чтобы узнать ее, а узнать ему очень хотелось, он же смотрел на нее вдумчиво и критически, но не беспристрастно. Обозрев здание снаружи и придя от него в восхищение, он заглянул в окна, и ему показалось, что перед ним те же безупречные пропорции. Однако он чувствовал, что видел все только мельком, а вовнутрь и вообще не попал. Входная дверь оставалась наглухо закрытой, и, хотя в кармане у него лежала связка ключей, Ральф был уверен, что ни один из них не подойдет. Изабелла была умна, великодушна; тонкая, вольнолюбивая натура, но как она намеревалась распорядиться собой? Вопрос необычный, потому что большинству женщин не имело смысла его задавать. Большинство женщин никак не распоряжалось собой, они просто неподвижно ждали, кто в более, кто в менее изящной позе, чтобы пришел какой-нибудь мужчина и устроил их судьбу. Самобытность Изабеллы как раз в том и состояла, что у нее, по всей очевидности, были собственные планы. «Хотел бы я быть рядом, когда она примется их осуществлять», – думал Ральф.

Разумеется, обязанности хозяина дома он взял на себя; мистер Тачит был прикован к креслу, его жена предпочитала роль довольно угрюмой гостьи, так что сама судьба повелевала молодому человеку гармонично сочетать желание и долг. Он быстро уставал от ходьбы, тем не менее исправно сопровождал кузину в ее прогулках по парку; погода неизменно благоприятствовала им, вопреки ожиданиям Изабеллы с ее мрачными представлениями об английском климате, и промежуток между ленчем и чаем они, если таково было желание мисс Арчер, проводили в лодке, катаясь по Темзе, по этой милой речушке, как ее теперь величала Изабелла, любуясь противоположным берегом, простиравшимся перед ними, словно передний план пейзажа, или же кружили по окрестностям в фаэтоне – низкой, поместительной, устойчивой коляске, которая некогда так нравилась мистеру Тачиту, а теперь уже не доставляла ему удовольствия. Зато Изабелла от души наслаждалась ею и, ловко перебирая вожжи – даже кучер признавал, что она «справляется», – без устали погоняла отменных дядиных лошадей по извилистым дорогам и дорожкам, где все, что открывалось взору, оправдывало ее лучшие ожидания: крытые соломой и обшитые тесом домишки, пивные лавки с зарешеченными окнами и гравиевой площадкой у входа, общинные выгоны и безлюдные парки, живые изгороди, такие густые в разгар лета. Обычно они возвращались домой, когда на лужайке уже был сервирован чай, а миссис Тачит, подчиняясь жестокой необходимости, уже успела вручить мужу его чашку. Супруги по большей части сидели молча: мистер Тачит полулежал, откинув голову и закрыв глаза, а его жена занималась вязанием, и лицо ее хранило выражение того крайнего глубокомыслия, с каким многие дамы следят за движением спиц.

И вот однажды в Гарденкорт пожаловал гость. Возвращаясь после часовой прогулки по реке, молодые люди еще издали увидели лорда Уорбертона, который сидел в тени деревьев и непринужденно – это видно было даже на расстоянии – болтал с миссис Тачит. Он прибыл из своего поместья с дорожной сумкой и заявил, что рассчитывает на обед и ночлег, поскольку отец и сын неоднократно приглашали его погостить. Изабелла, видевшая его всего полчаса в день приезда, успела, несмотря на столь короткий срок, решить, что лорд ей нравится; он и точно оставил в ее восприимчивом воображении заметный след, и она не раз его вспоминала. Ей хотелось снова встретиться с ним – впрочем, не только с ним. Она не скучала в Гарденкорте: поместье было сказочное, дядя с каждым днем все больше напоминал ей доброго волшебника, а Ральф нисколько не походил ни на одного из известных ей кузенов, которые в ее представлении были скучнейшими личностями. К тому же она получала столько новых впечатлений и они так быстро сменялись, что в ближайшее время ее жизни вряд ли грозила пустота. Однако пора было напомнить себе, что ее занимает человеческая природа и что главная цель предпринятого ею заграничного путешествия состоит в знакомстве с множеством людей. Когда Ральф говорил ей (а говорил он это неоднократно): «Поражаюсь, как вы не умираете от скуки. Вам нужно познакомиться с нашими соседями и друзьями. Они у нас все-таки есть, хотя, вероятно, это трудно предположить», когда он предлагал пригласить, как он выражался, «тьму народа» и ввести ее в английское общество, она охотно поддерживала в нем порыв гостеприимства и, в свою очередь, грозилась броситься в «самую гущу». Однако время шло, а обещания оставались обещаниями, Ральф не торопился выполнять их, и на это существовала своя причина, которую мы доверительно раскроем: он не считал взятый на себя труд по развлечению гостьи настолько обременительным, чтобы искать посторонней помощи. Изабелла часто напоминала ему об «образчиках» – слово это заняло важное место в ее лексиконе и давала понять, что хотела бы познакомиться с английским обществом в лучших его образцах.

– Вот вам и образчик, – сказал Ральф, когда, подымаясь по береговому склону, узнал в госте лорда Уорбертона.

– Образчик чего? – откликнулась его кузина.

– Английского джентльмена.

– Вы хотите сказать, что они все в таком же роде.

– Отнюдь нет. Далеко не все.

– Значит, он принадлежит к лучшим образцам, – сказала Изабелла, – потому что, несомненно, очень мил.

– Да, очень мил. И родился под счастливой звездой.

Родившийся под счастливой звездой лорд Уорбертон пожал руку нашей героине и осведомился о ее здоровье.

– Впрочем, это излишний вопрос, – тут же добавил он, – раз вы сидели на веслах.

– Да, я гребла немного, – ответила Изабелла. – Но как вы догадались?

– Нет ничего легче. Он же не станет грести, – сказал его светлость, с улыбкой кивая на Ральфа. – Он известный бездельник.

– У него серьезная причина для безделья, – возразила Изабелла, слегка понизив голос.

– О да! У него на все серьезные причины, – воскликнул лорд Уорбертон все также весело и звонко.

– Причина, по которой я не стал грести, проста – моя кузина сама гребет превосходно, – сказал Ральф. – Она все делает превосходно. Эти руки украшают все, чего бы они ни коснулись.

– Остается лишь пожелать, чтобы они и нас коснулись, – заявил лорд Уорбертон.

– Когда человека что-нибудь по-настоящему трогает, это ему только на пользу, – сказала Изабелла, которая, хотя и с удовольствием выслушивала похвалы своим многочисленным достоинствам, могла, к счастью, все же сказать себе, что подобное тщеславие не свидетельствует о недостатке ума, поскольку кое в чем она действительно выделялась. При ее желании всегда сохранять о себе высокое мнение она не была лишена по крайней мере известной доли смирения и поэтому постоянно нуждалась в свидетельствах со стороны.

Лорд Уорбертон не только провел в Гарденкорте ночь, но дал уговорить себя остаться и на следующий день, а по истечении этого дня решил отложить отъезд до завтра. За эти полутора суток пребывания в Гарденкорте он несколько раз беседовал с Изабеллой, которая весьма милостиво принимала знаки его внимания. Он очень нравился ей, в чем не последнюю роль играло первое благоприятное впечатление, а к концу вечера, проведенного в его обществе, новый знакомый начал казаться нашей юной американке чуть ли не романтическим – за вычетом смертельной бледности – героем. Она отправилась спать с сознанием, что судьба благоволит к ней, с предчувствием возможного счастья. «Чудесно быть знакомой с двумя такими очаровательными людьми», – думала она, имея в виду своего кузена и его друга. А между тем – и об этом нельзя не упомянуть – в этот вечер произошел некий эпизод, который вполне мог бы нарушить ее радостное настроение. В половине десятого мистер Тачит отправился к себе, а миссис Тачит оставалась еще некоторое время в гостиной. Понаблюдав за молодыми людьми около часа, она встала и заметила Изабелле, что пора пожелать джентльменам спокойной ночи. Изабелле вовсе не хотелось спать; в этом вечере было что-то праздничное, а праздники никогда не кончаются так рано. Поэтому она, не долго думая, сказала.