А Буян встанет и уйдёт.

Все думали, что Буян — собака дикая и никого на свете не любит.

Однажды с Андреем Батуриным случилось несчастье. Во время жестокого шторма рухнула мачта на рыбацкой шхуне и придавила Андрея. На берег его вынесли без сознания. Но ещё в море товарищи-рыбаки по радио сообщили о несчастье на Большую Советскую землю. Одновременно с подходом к берегу потрёпанной шхуны на воду в заливе опустилась большая летающая лодка, присланная из далёкого города за Батуриным. Через час она уже снова поднялась в воздух с Батуриным на борту. В большом далёком городе знаменитые врачи должны были спасти рыбака от смерти.

Жена Батурина, Марья Ивановна, осталась в доме одна с маленьким сынишкой. Так им было тоскливо! Так она беспокоилась!..

Рано утром на следующий день Марья Ивановна пошла и привела в дом Буяна.

— Живи хоть ты пока с нами, — сказала она и заплакала.

У пустой кровати хозяина Буян постоял недолго, понюхал зачем-то одеяло на кровати и старые сапоги под кроватью. Котище Пунька подлетел было, зафыркал и зашипел на собаку: «Уходи, мол, отсюда, дворняга, пока цел», но Буян спокойно отодвинул ошалелого Пуньку в сторону своей большой мохнатой лапой и прошёл дальше, в столовую. Кот от такого сурового с собой обращения присмирел и, от греха подальше, отправился на кухню. А Буян лёг в столовой в углу, рядом с игрушечным Колькиным медвежонком, и пролежал так до вечера.

С тех пор Буян только ночью жил на улице и сторожил дом и загон с оленятами. Днём он сидел дома в комнатах и ждал, когда вернётся хозяин.

Тем временем в большом городе, в больнице, врачи-хирурги сделали Андрею Батурину трудную операцию, и он стал поправляться от своего увечья. Сначала об этом пришла телеграмма от главного больничного врача, а потом и сам Андрей написал жене и сыну письмо. Это письмо было запечатано в синем крепком конверте, на котором Андрей Батурин так и написал: «Марии Батуриной и сыну моему Николаю».

Маленький Колька играл в это время во дворе, и Марья Ивановна, не распечатывая, положила письмо на стол и побежала за сыном. Она хотела обязательно вместе с ним прочесть это письмо. Так они условились раньше. Если придёт письмо — читать вдвоём.

Когда они оба прибежали со двора домой, Марья Ивановна так и ахнула: письма на столе не было. В углу, возле кровати Батурина, лежал Буян. Между лапами он зажимал синий конверт и, склонив голову набок, обнюхивал его так и этак. Собаки, оказывается, тоже могут читать письма, только по-своему. Буян даже не двинулся с места, когда в комнату вбежали Марья Ивановна и Колька.

— Отдай, — сказал Колька нерешительно. — Это письмо нам от папы, а не тебе.

Колька протянул руку, Буян зарычал чуть слышно, и Колька руку отдёрнул. Для верности, чтобы письмо у него не отняли, пёс положил на конверт свою тяжёлую волчью голову и закрыл глаза. Так он пролежал минуту или две. А потом опять тихонько зарычал на Кольку: «Не подходи!»

Марья Ивановна с удивлением глядела на собаку. «Так вот, значит, какой он, Буян, который никого не любит!»

— Пёс! — сказала она ласково. — Милый, хороший, добрый пёс! Дай нам, пожалуйста, прочесть письмо. Мы ведь тоже любим твоего хозяина.

Буян разжал лапы и перестал рычать. И она взяла письмо.

Так все узнали, что сердитый и неприветливый Буян сильно и нежно любил своего хозяина Андрея Батурина.

Это ведь совсем не обязательно: когда любишь, говорить об этом любимому человеку по сто раз в день.

Я люблю собак потому, что они самые верные друзья человека. Мне даже трудно жить и работать, если у меня дома нет хорошей собаки. Я всегда сам их выращивал и воспитывал. Когда умерла от старости моя умная Зента, я завёл себе рыжего озорника Ваську, и он долго у меня жил. Но потом и он состарился и умер. Собаки живут намного меньше, чем люди. И ещё у меня был сеттер-гордон Томка — мой весёлый и добродушный товарищ по далёким охотничьим путешествиям. Какой-то очень злой и нехороший человек застрелил его однажды в лесу.

А потом я и сам состарился и подумал, что мне уже поздно заводить себе щенка и самому его воспитывать и обучать тонкой охотничьей науке. Я попросил своих товарищей и друзей-охотников присмотреть где-нибудь для меня взрослого, солидного пса, который бы всё понимал и умел себя вести дома и на охоте. Скоро наш главный знаток собак Александр Александрович Чумаков позвонил мне по телефону и сказал, что есть такая собака в городе Орехово-Зуеве, недалеко от Москвы. Он сам эту собаку видел на полевых собачьих испытаниях и остался ею доволен. Пёс, как рассказывал Александр Александрович, очень хорошо работал в лесу и на болоте, от роду ему было четыре года и два месяца (возраст для собаки немалый), был он очень красив и силён, и звали его так же, как моего последнего собачьего друга, Томкой. Хозяин продавал его не от нужды, а от обиды: поблизости от Орехова пропали тетерева и куропатки — их пожрали еноты, и охотиться стало не на кого. Томкин хозяин будто бы обиделся на енотов и продавал сразу и ружьё и собаку.

Действительно, выпущенные в подмосковных лесах еноты, или, вернее, енотовидные собаки, были на плохом счету у нас, охотников. За короткий срок они во множестве расплодились в наших лесах и приносили охотничьему делу больше вреда, чем пользы. Было за что обидеться на енотов.

Долго не раздумывая, я поехал в Орехово-Зуево покупать собаку.

Огромный, похожий на водолаза-ньюфаундленда сеттер понравился мне с первого взгляда. Навстречу мне он только чуть приподнял свою умную, лобастую голову и по приказу хозяина шагнул вперёд, сурово и с достоинством. Хозяин его не стал со мной разговаривать о енотах. Он коротко назначил цену и, не глядя больше ни на меня, ни на собаку, отвернулся к стене.

Я отсчитал деньги, положил их на стол, взял ремённый поводок, протянутый мне женой хозяина, и сам пристегнул его к собачьему ошейнику. На улицу, к машине, мы вышли вместе с хозяевами собаки. Томка уселся на заднем сиденье, у правого окна. Я сел с ним рядом. Когда машина тронулась с места, Томка вздрогнул и оглянулся. Вслед за Томкой я тоже посмотрел назад. Старый его хозяин всё стоял у ворот — мне показалось, в раздумье. Жена хозяина вытирала платком глаза. Дул сильный ветер.

Всю дорогу до Москвы пёс неожиданно тихо сидел на своём месте. Он и в мою квартиру поднялся как будто спокойно. Кот Агапыч зашипел и заворчал на собаку, как тигр, делая вид, что вот сейчас он не выдержит, бросится и вцепится в собачью морду. Томка даже не посмотрел на шипящего кота, а Агапыч довольно быстро перестал изображать тигра. Томка мог в любую секунду проглотить Агапыча, как воробья, вместе с когтями и хвостом — такой он был громадный. И Агапыч понимал это очень хорошо.

Весь день Томка лежал неподвижно возле стола, рядом с окном, положив морду на низкий подоконник. В сумерки, когда стало трудно различать лица прохожих на улице, он встал, подошёл ко мне — я в это время сидел на диване, у другого стола, — и вдруг опустил мне на колени свою тяжёлую голову.

Я боялся пошевельнуться. Прошло пять минут, десять… По лёгкому, чуть заметному покачиванию собачьего тела я понял, что Томка дремлет. Прошло двадцать минут, полчаса… Ноги мои затекли, сидеть становилось всё труднее и труднее, и наконец я не выдержал.

— Томка, — сказал я жалобно, — проснись.

Пёс только вздохнул во сне.

— Томка! — сказал я чуть громче. — Томка! Я устал.

Я взял его за ошейник и легонько тряхнул. Томка всхрапнул, доверчиво потянулся ко мне всем телом и только потом открыл глаза. И вдруг… в собачьих тёмных зрачках мелькнул ужас. Томка оскалил зубы и зарычал злобно и непримиримо. Я пробовал уговорить его, успокоить: