— Ари два месяца ел одни фалафи, — сказала она, поедая лепёшку.

— Почему? Он так их любит?

— Денег не было. Это самая дешёвая еда. После того, как вышел альбом, деньги появились. Правда, немного. Спасибо за фалафи. Спасибо за всё, — её чёрные глаза смеялись. «Вам спа...», — начал было я. Стас, — подумал я, — это же то, о чём мы... Мне кажется, что удерживало нас ощущение безнадёжной кичевости такой ситуации. Всё, конечно, давно пережевано. Зита, Гита, Жид и Гид... Руфь взялась провести меня по городу. Но сначала мы зашли к ней домой. Она жила в ориентальном районе, тесно заставленном маленькими хижинами. Все они были с синими крышами. Глаз, привыкший уже, что вокруг только белое и зелёное, тут не то чтобы радовался, но просыпался. Кто-то предлагал красить трассы разным цветом, вроде бы это не так усыпляет... Руфь обратила моё внимание на синие руки, охранявшие дома от злых духов. «Это популярный район, — сказала она, — среди музыкантов и художников. Многие друзья Ари здесь живут. Балаган конечно, но это не трущобы, ты не думай...» Я как раз об этом подумал, глядя на стены. Внутри дома они оказались ещё более обшарпанными. В доме никого не было, Руфь переодевалась в другой комнате, я листал тетрадь Стаса. Входная дверь была открыта, в коридоре слышался глухой стук мяча. В комнату вошли два смуглых мальчика. Один из них начал мне что-то говорить, но я сказал: «ани лё ледабер иврит», и они ушли, крикнув мне из коридора «Шалом, Руссия!»

К Стене Плача можно было подойти только в головном уборе. Моя голова была непокрыта, но Руфь подошла к лотку, на котором лежали пачки кип из коричневатой бумаги (я было подумал, что это кофейные фильтры) и принесла мне одну. Я попросил, чтобы Стас нашёлся. В другой ситуации я бы наверное попросил что-то другое, не знаю, мира, в конце концов, но сейчас, когда Стас пропал, что я ещё мог просить?

Потом мы ели в маленьком кафе, через час или два я уезжал, может быть, навсегда.

Руфь сказала, что бумажная кипа по-прежнему находится у меня на голове.

— Не может быть, — сказал я, поднимая руку, — когда я по дороге проверял, её там уже не было...

— Ты положил её в карман, потом достал и снова надел, и всё это ты забыл.

— Странно, — сказал я, — я на самом деле не помню. Впрочем, это неудивительно, я довольно рассеянный, ещё в детском садике я...

— Что?

— Нет, ничего. Не в садике, в школе. В школе у нас был такой розыгрыш: «Спорим, что не пройдёшь десять метров с пустой спичечной коробкой на голове?» На самом деле никакой спичечной коробки на голову не положили, но я-то думал, что она там есть, поставленная «на попа», и все хохотали, глядя, как я выгибаю шею, как осторожно я передвигаюсь. Дойдя до стены класса, я схватился за голову и там ничего не обнаружил.

— Но теперь всё наоборот. Она на голове, хотя ты думал, что её там нет.

На следующий день я встал в два или три часа, надо отдать должное тёте, она не будила меня и вообще, с тех пор, как я «прошёл карантин», не задавала лишних вопросов. За завтраком она сказала, что мне звонила женщина. Русская. Ничего не просила передать. Спрашивала, нашёл ли я своего брата. Вечером я пошёл гулять по городу. Я был возбуждён, ночь с Руфью не шла у меня из головы, я переживал всё это снова и снова...

Выйдя на какую-то оживлённую авеню, я стал случайной добычей фотоохотников. Серебряная пластинка, бронзовая приманка... Передо мной вдруг возникла девушка, с головы до ног покрытая бронзовой краской, с протянутой рукой и нечеловеческими глазами. Наверное, это у неё были линзы... Во всяком случае, желаемое выражение на моём лице было достигнуто, несколько раз полыхнула вспышка, и девушка нырнула в узкий длинный лимузин, который сразу же отъехал, так быстро, как будто они не сфотографировали меня, а расстреляли в упор.

После этого я пошёл мимо стекла ресторана и вдруг увидел, как все посетители поворачиваются ко мне... Я встретился глазами сразу с сотней глаз, мне стало не по себе. Правда, тут же я услышал пожарную сирену, но всё равно было странно, что люди за стеклом услыхали её раньше меня... И дальше в тот вечер звук то и дело запаздывал, а вместе со звуком — разумное объяснение изображения...

Я сел за столик в открытом кафе и достал из сумки тетрадь, которую Стас забыл у Ари.

«Сейчас мне кажется, что я ошибся, я принял за вдохновение совсем другое чувство. Это было радостное предвкушение разгона, отрыва колёсиков от земли и нескольких часов чистого лёта. А я решил, что причина, по которой давным-давно созревший роман не спешит появляться на свет в предбаннике аэропорта, чисто техническая. Прежде всего я понял, что он должен быть не от первого лица. А потом увидел, что третье лицо мне тоже не улыбается. Лист быстро покрылся перечёркнутыми фамилиями. После каждой из них я уже готов был согласиться на привычное «я», но, представив, как оно будет мелькать в каждой строчке, скрепя сердце, выводил новую фамилию. Потом в ход пошли аббревиатуры, и перебор букв меня увлёк, Г.Г. и Ц.Ц. и т.п. и т.д. А потом и они все поссорились, и Тихон Пантелеевич, и Трофим Дмитриевич... Надо предупредить читателя, что всё это происходит на границе между буквами и словами, между Западом и Востоком... игла звукоснимателя опять соскочила с лунной дорожки, или дошла до конца, чёрное море потрескивает, или это ветки трещат, которые кто-то вроде меня подбрасывает в костёр, запах можжевельника, тонарм теперь в воздухе, нулевое давление, толкни его, и он медленно качнётся в невесомости, а теперь снова слышен скрежет, это DJ шарит руками по пластинке, между буквами и словами, Азией и Европой... впрочем, дальше неизбежна классическая рифма, а за ней — появление второго лица. Вот что-то приблизительное, фигура скорее обветривания, чем речи, в скобках, чтобы удобнее было вычеркнуть при правке, или при чтении пропустить (при чтении тоже можешь вычеркнуть. Вообще, чувствуй себя, как дома, потому что если ты до сих пор продолжаешь читать, то, скорее всего, ты — это я. Ну сам посуди, кто ещё это может быть? Здравствуй, я неизвестного мне года и месяца! Нет, ну неужели это не я? Ну как же? Мы как один умрём в борьбе за эго... Нет, я не прав, не прав. Ради Бога, прости меня, читатель, за всё, что тебе пришлось и ещё придётся... Но я даже не знаю, как теперь писать, что писать, лучше тогда с тобой встретиться и поговорить... Я, пока буду писать, сделаю вид, что тебя не заметил, ладно? Я не прощаюсь с тобой, скорее, наоборот: Салам алейкум! Шалом! Тат твам аси!»

Я швырнул тетрадь в ближайшую клумбу. Достал, — пробормотал я, — этот его бред у меня уже в печёнках сидит. Вот только второго лица ему не хватало, для полного счастья... Ну что это ещё за панибратство? Сколько раз я ему говорил... Как об стенку горохом... Я выпил две порции «Абсолюта» со льдом, выкурил сигарету, но всё ещё не мог успокоиться. Супер, Стас, супер-пупер. Твое Супер Эго наконец стало диалогичным. Ты супер-Бубер, Стас. Мама, наш мальчик делает успехи! Скоро начнет ругаться матом. Но я приехал сюда, чтобы найти его самого, а вовсе не для того, чтобы собирать за ним его тетради... С первого класса он разбрасывает их по комнате, а я должен собирать... Ну я тоже погорячился... Ну всё, проехали. Не лезть же мне теперь в кусты... «А» упало, «Б» пропало... После этого я танцевал в какой-то дискотеке под быструю восточную музыку. Потом медленно брёл по набережной. Кто-то шёл в ту же сторону, что и я, только не по асфальту, а по песку, рядом с морем. Поравнявшись, я увидел его силуэт на фоне заката... Тель-Авивские пляжи огромны, так что он был очень далеко от меня, и «силуэт» — это, конечно, сильно сказано... Я тоже перешёл с асфальта на песок. Я шёл всё ближе и ближе от кромки прибоя... Пока он не побежал. Перед этим он оглянулся, но в темноте я до конца не разглядел... Сейчас я думаю, что виной всему была эта музыка, я был ею инфицирован... Было темно, я бежал за человеком вдоль моря, по песку, только из-за мелькнувшего в голове сумасшедшего подозрения... Он бежал быстрее, я бы, наверно, всё равно его не догнал. Впереди показались фары... Впереди показались мотоциклисты, они ехали цепью мне навстречу, расчёсывая ночь огромным огненным гребнем, рокеры, или архангелы, они с рёвом пронеслись мимо, вздымая песок, я был теперь не уверен, что человек, за которым я бежал, существовал...