Стас назвал меня как-то «ризомером», а когда я спросил, что это такое, он ответил: «Это — кентавр, составленный из резонера и холстомера». А вы как думали, Стас у нас был начитанный мальчик... Кентавры, оксюмороны, это была его стихия... При этом мальчик всегда был не прочь поиграть с трансформерами... А я не знал, как выглядит ризома, и теперь, когда я разглядывал листок с венериной мухоловкой, который дядя положил на журнальный столик, у меня появилось подозрение... Совершенно беспочвенное, разумеется, ведь ризома, если не ошибаюсь — это род корня... А не корень рода? Или может быть корнеплод? Я предупреждал дядю, что не силён в ботанике.

Дядя сказал, что у него неважное настроение, потому что накануне он побывал на похоронах своего старого друга. «Он умер на ходу... Так вот шёл, и пошёл и пошёл...» — дядина рука сделала несколько волнообразных движений. Мне хотелось его утешить. Ничего лучшего, чем несколько строк всё той же поэзии, мне не пришло в голову. Но мои цитаты дядю не интересовали. Он отмахивался от них, как от мухи. «Ни тьмы, ни смерти нет...» — начал было я. «Ну да, ну да-а-а-а», — сказал дядя Дан тоном, не оставлявшим никаких сомнений в том, что следует перейти к другой теме. Я спросил его, о чём они говорили со Стасом. «Мы долго говорили, — сказал он, — я рассказывал о наших предках, рисовал генеалогическое дерево... Ещё я помню, что дал Стасу свои стихи. Я не знаю, зачем. Они на иврите. Он не знает иврит. Но взял. Сказал, что, может быть, переведёт. Не зная языка? — я спросил. Он сказал, что у него есть друзья, которые сделают подстрочник. Так вот мы говорили, обо всём понемногу. Вторая мировая война, наша дивизия в составе Британской армии. Я занимался стереометрической съёмкой местности. Тогда это было новшеством... Я сейчас не настроен всё это вспоминать. Тем более, вот только что рассказывал твоему брату. Прошу прощения, но я хочу лечь отдохнуть. Если у тебя будут ещё вопросы, или ты просто захочешь зайти — милости прошу». Я встал. «Погоди, — сказал дядя, — так нехорошо. Надо же тебе что-нибудь подарить». Он подошёл к журнальному столику, потом к шкафу, взгляд его рассеянно блуждал по комнате. Он как-то вдруг переменился, сразу стало видно, какой это глубокий старик. «Вот, — сказал дядя Дан, — возьми на память». И дал мне пробку от бутылки. Деревянную затычку в форме белки, грызущей орех.

Было душно, я брёл наугад по южному мегаполису, устало удивляясь его размерам, его жизненному ритму. Я не ожидал это увидеть в государстве, которое заочно представлялось мне игрушечным. На деле всё выглядело довольно-таки убедительно. Как говорит один мой коллега: «Если это была галлюцинация, то очень хорошо наведенная». Всюду были пальмы и ещё какие-то растения, будившие во мне неясные воспоминания то ли о Флориде, то ли об Адлере и Хосте... А может быть, я шёл по изнанке дядиной ботанической души... Мне захотелось выпить, несмотря на жару, я примостился на стульчике к столику в открытом кафе и заказал себе виски on rocks. Рядом сидели панки. В здании на втором этаже был магазин CD, на улице было хорошо слышно, что там крутится. Песни сменялись, не успевая доиграть до конца. Играло что-то бессловесное, в духе deep-housе, а потом я услышал голос, который пел:

Я хотел было встать и подняться на второй этаж. Убедиться, что там магазин, а не студия с караоке. Но кто-то поставил следующую песню, и я её узнал, а заодно и этот голос. Это был Майк Стайп из R.E.M. Ну да, рефлективные движения яблок... Воздух был по-прежнему жаркий, темнота не несла с собой ни капли прохлады. Я допил виски и вертел в руке пустой стакан, думая, заказать ли что-то ещё. И вдруг увидел лицо одной своей старой знакомой. Я не очень удивился её появлению, во-первых, потому что был ещё в таком, как бы это сказать... А-а-а — махнём рукой — лучше не говорить. Да и ничего такого... Во-вторых, я был уверен, что обязательно кого-нибудь встречу в Израиле прямо на улице. Было бы странно никого не встретить. Когда она села за мой столик, я увидел, что её лицо составлено как бы из отдельных элементов. Вроде бы, тех же, что и раньше, и границ не было видно, во всяком случае, в сумерках... И всё же лицо производило сложное впечатление.

Я сказал: «Ты совсем не изменилась». Видимо это прозвучало неубедительно.

— Постарела, — вздохнула она.

— Марина, это тебе только так кажется, это...

— Ну какая я Марина?

— Прости. Но ты не изменилась, это правда.

— Ты тоже. Но у тебя склероз!

— Нет, в этом смысле я не меняюсь, склероз у меня с детства.

— Так-таки с детства...

— Да-да! Знаешь, как я в детском саду искал носок? Ищу-ищу, и не могу найти. И всё, и хоть ты тресни. А потом оказалось, что я надел два носка на одну ногу.

— Вообще-то это наглость — сравнивать ситуацию, когда ты назвал одну женщину именем другой, с ситуацией, когда ты надел два носка на одну ногу.

— Согласен, — сказал я, — Тамара? Ну, конечно — Тамара!

— Ты прощён. Ты давно приехал? Насовсем?

Я рассказал ей про Стаса. Она не знала, что у меня был брат.

— Послушай, а ты не шутишь? — спросила она, — я бы такое запомнила, близнец... — она как-то странно смотрела на меня своими большими каштановыми глазами, — мне, по правде говоря, уже надо бежать, — сказала она, — дай мне свой телефон, я хочу узнать, найдёшь ли ты его. Я написал на обратной стороне своей визитки тётин телефон и дал визитку Тамаре. Прежде, чем уйти, она вопросительно глянула на меня... Но может мне показалось. Я нашёл у себя в кармане подаренную дядей пробку и сунул её в рот наподобие соски.

Я не сразу вспомнил её имя, она вообще не вспомнила, что у меня был брат... Так и поговорили. Но у меня есть брат, чёрт возьми. Нас всегда было двое. Зачем она это сказала? Не знаешь, так молчи. И так ведь отсутствие человека, который с детства напоминал мне о множественности, создавало в тот вечер некое дребезжание бытия... Один рождает два, два рождает три, а три рождает всё многообразие вещей, — кажется, так говорил один китаец. Теперь в этой цепочке зиял пробел, всё запросто могло рассыпаться... Да нет, — говорил я себе, — это просто здешний воздух, этот тёмный зной... И потом — я ведь давно уже обходился без напоминаний. Ещё до отъезда в Штаты я не так часто видел Стасика. На самом деле всё реже и реже. Так что если я днём немного перегрелся на солнце, не надо во всём винить его отсутствие... Вообще откуда она взялась? Тамара? Напрягая память, я вижу её на матрасе, расстеленном на полу в пустой квартире... Неплохая фигура... Единственная лампа, вообще-то настольная, тоже стояла на полу...

Во рту у меня была пробка от бутылки, или уже сигарета, было темно, официанты (служители ночи) гонялись за остатками красок и растворяли их в чёрном цвете... И это тоже была всплывшая в памяти цитата. Мог он здесь остаться? — думал я, — инкогнито? Да нет, вопрос: в принципе мог он захотеть этого? Официанты рассчитывали посетителей, те поднимались и уходили, но красок на самом деле не становилось меньше, потому что всюду горела реклама. Она и определяла палитру ночи, а вовсе не светлая одежда или волосы посетителей. Крымские наработки Стасика здесь бы не пригодились. Надо полагать. Впрочем, что я об этом знаю, — думал я, — it`s not my cup of tea. But I need one, another one, really. Мне немного нездоровилось — акклиматизация, небольшой тепловой удар... Когда чай принесли, недомогание уже почти прошло, я курил и рассеянно смотрел на тёмно-янтарный стакан, в котором плавали какие-то водоросли... Наверно, я заказал чай с мелиссой...

Следующие три дня я провёл во встречах с «олим хадашим» (новыми репатриантами) из телефонного списка. Всюду мне наливали красное кармелевское вино... Или правильно «кармельское»? По мне, оно было карамельным, я давно уже не пил сладких вин. Мне трудно было представить, что может быть общего у этих радушных симпатичных людей с моим угрюмым братцем. Впрочем, все они говорили, что Стас, побывав у них один раз, больше не звонил. В двух местах меня после третьей рюмки упорно называли «Стасом», я не поправлял их, какое это в данном случае могло иметь значение? Ничего нового никто из них всё равно не имел мне сообщить. В одном доме хозяин был не так радушен, по намёкам, которые его жена успела сделать, пока он ходил на кухню, я понял, что у Стаса с ней когда-то что-то было...