Мир был совершенно прекрасен.

У него было белое небо со стеклянной люстрой посередине. И плетеные стены из прутьев корзины. Внизу уютно посапывали братики — все четверо.

Крошка зевнула, загнув крючком розовый длинный язычок, и поползла на раздутом от маминого молока круглом розовом пузике. Лапы разъезжались на мягком бугристом ковре из братиковых спин.

— Опаньки! А ты не говорил, что в этом помете девочки есть.

— Ой, Марат, не смотри. Мы её не продаём.

— А чего так? Бравенькая девочка. Вон братья дрыхнут, а она ползает по ним.

— Да маленькая она какая-то, слабенькая. Последыш. Думали, вообще не выживет. Клуб наверняка забракует. Я уже топить её собрался.

— Блин, всё-таки вы, заводчики, все больные. Топить собаку только потому, что у неё сантиметров в холке не хватает.

Человек нагнулся над корзиной и подцепил ладонью щенка. Крошка увидела прямо над собой что-то черное и немедленно вцепилась в него мягкими детскими когтями.

— О-о-о, блин! А говоришь, слабенькая! Чуть бороду мне не оторвала.

— Давай её сюда. Сейчас кобельков посмотрим.

— Нафиг твоих кобельков. Она сама меня выбрала. Сколько я должен?

— Марат, я документ на неё не дам. Она некондиционная.

— Зато живая. Я же не мент, документы у щенка спрашивать. Сколько?

— Ну, как хочешь. Бесплатно. Считай, ты ей жизнь спас.

За пазухой у человека было уютно. Крошка немного повозилась и заснула.

Проснулась она от внезапно вспыхнувшего чувства страшной потери, утраты чего-то очень важного и единственного.

— Маа-ма! Ва-аа! Маа-маа!

Люди в вагоне метро завозились, заоглядывались.

— Бабушка, смотри, у дяди щеночек под курткой!

Крошкин плач резал уши недовольных, уставших людей. Они осуждающе оглядывались на шевелящуюся на груди куртку.

— Потерпи, моя маленькая. Скоро приедем, молочка тебе дадим.

Молоко Крошке не понравилось. Оно было несладким, каким-то казенным. И мамой от него не пахло. И братики куда-то делись.

— Ну куда ты её тащишь, в кровать что ли?

— Тсс, тихо. Ей же страшно, она привыкнуть должна. Она же маленькая.

Полетели дни, полные открытий. Оказывается, обувь можно не только грызть, но и красиво раскладывать на хозяйской постели. За мячиком бегать надо осторожно, потому что он залетит под шкаф — и не выковырять потом.

А кошки — совершенно гадостные существа. Цапнут лапой по носу — и на дерево. И не достать, хоть вся охрипни от лая.

Увидев снег, Крошка ошалела совершенно. Вдохнув полные ноздри колючей свежести, она полетела по белому ковру, неуклюже выкидывая тощие подростковые лапы. И исчезла.

— Господи, где собака? Только что здесь была.

Крошка сидела на дне глубокого, темного, холодного колодца и плакала от страха. Совершенно неожиданно снег под ней исчез и обернулся твердой землей с торчащими железками.

— Крошка, ты где? Голос подай! Блин, да тут люк открыт.

Папа, ругаясь и оскальзываясь на ледяных железных ступенях, спускался прямо из черного неба.

— Дурочка, не ушиблась? Напугалась, бедненькая.

С тех пор Крошка навсегда запомнила: к черным дыркам в земле надо подползать на брюхе! И очень осторожно заглядывать в их сосущую пустоту.

— Марат, с Крошкой выйди. Смотри осторожно, ризеншнауцер так в карауле и стоит.

— Ну так, влюбился в нашу красавицу. Да ладно, уже первый час, спит давно жених наш.

Крошка рвалась с поводка, не понимая, почему уже несколько дней ей не дают свободно побегать.

— Блин, да не дергай ты, коза. У тебя течка, понимаешь? Нельзя без поводка.

Крошка по-узбекски села на корточки и вытаращила карие глаза. Какая течка? Отпустите, пожалуйста!

— Ладно, нет уже никого. Беги.

Из-за помойки вылетел стремительный черный силуэт.

— А-а! Блин! Крошка, ко мне!

Она не слышала. Она слышала только Его дыхание, только Его запах — волшебный, выбивающий остатки желания подчиниться Папиной команде.

— Господи, а где собака?

— Убежала ваша проститутка. С ризеном этим долбанным.

Надя всплеснула руками и захохотала.

— Эх ты, охранничек. Даже собаку доверить нельзя. Где теперь её искать?

— Я вам, блин, не спринтер. Думал, помру — так бегать! Не догнать их. Летят ещё так красиво — при лунном свете, бок о бок.

С улицы долетел виноватый лай.

— О, вернулась! Любовь любовью, а жрать-то охота.

Крошка прислушивалась к себе. Что-то происходило в ней. Приближалось нечто желанное, но в то же время волнующее и пугающее.

— Не скули, моя хорошая. Родим, не волнуйся. Дай почешу животик.

Щенков было трое. Когда они, отталкивая друг друга, тянулись к соскам, Крошка жмурилась от счастья. Даже когда прикусывали острыми, как иголочки, подросшими зубками — терпела.

Этот человек не понравился ей сразу. Было что-то в нём неотвратимо-ужасное.

— Раздевайся, сейчас я её в ванной запру. Крошка, не рычи!

— Они всегда чувствуют, что за щенками пришли… О, какие красавцы! Как ты говоришь, ризенбоксы?

— Ну а как ещё назвать, если мама — боксер, а папа — ризеншнауцер? В любви рождены.

— В паспортах придется писать «метисы». Нет пока такой породы — ризенбоксы.

Крошка в ужасе бросилась к корзине. Её детей, её кровиночек не было. Она искала в корзине, под шкафом, она плакала и звала их…

— Крошка, они уже большие. Им пора выбирать себе хозяев. Дети всегда уходят, Крошка.

От Папиных рук, привычно поглаживающих спину и чешущих за ушком, становилось легче.

Мир стал совсем понятным. Мама кормит и гуляет, и строго ругает, если стащить из забытого на полу пакета кусок колбасы. Но стоит изобразить раскаяние, прижав уши — простит. Папа всегда спасёт — вытащит из ледяной реки после неудачной охоты на уток и отобьёт от больного на всю голову дога. А Сестрёнки могут накрасить тебе когти, натянуть дурацкое кукольное платье, говоря при этом про какой-то «деньрожденья», зато потом дадут кусок ароматной до головокружения вырезки.

— Давай еще по псят грамм. Давно ты у нас не был.

— Считай, с девяносто шестого, Марат, десять лет. Собака ваша не меняется, только морда вся седая. На выставки водите?

— Она ж некондиционная. Стройная слишком. Говорят, балерина какая-то, а не боксер.

— Значит, необученная.

— Тут козёл какой-то пытался у Надюшки сумочку у универсама вырвать. Так Крошка с разбегу ему в яйца лбом дала, а когда упал — в горло. Еле отцепили. И ведь не учили её этому.

— И что?

— Охранники из универсама повязали. Оказалось, его менты три месяца искали, он так и промышлял — у баб сумочки отбирал.

Человек в белом халате сорвал с рук резиновые перчатки. Как змея — старую кожу.

— Безнадежно. Рак. Что вы хотите — боксёры не живут четырнадцать лет.

— У собак бывает рак?

— У них вообще физиология близка к человеческой. Только два качества у собак есть всегда, а у людей редко.

— Какие?

— Верность. И умение любить бескорыстно.

От боли Крошка не понимала, что происходит. Только чувствовала, что от человека в белом пахнет какой-то безнадёжной, неизбежной угрозой. Папа, ты защитишь меня? Ты ведь всегда спасал меня… Ты держишь меня на руках, будто я маленькая, будто я снова щенок.

— Потерпи, моя хорошая. Тебе не будет больно.

Укол. Мир уходил куда-то в сторону. Крошка бежала на ставших вдруг легкими и молодыми лапах по снежному полю и точно знала, что под снегом нет предательских открытых люков. Рядом кувыркались братики, рядом были её дети — все трое. Их не забирал страшный человек. А на пригорке сидел на задних лапах старый ротвейлер и смотрел на неё так ласково, так знакомо.