А потом его привезли сюда, в деревню. Глухое, мертвое место, где никогда ничего не происходит.

«Ты вернешься, мой дорогой, как только кончится война», – сказала мать.

Он уже тогда не очень-то поверил этим ее словам. Казалось, ее совсем не трогает, что он уезжает. И почему она не едет вместе с ним? Многие дети с их улицы эвакуировались со своими мамами. А его мать не захотела. С очередным «дядей», дядей Гарри, они уехали на север и устроились работать на военный завод.

Должно быть, он тогда уже все понял, хотя она очень ласково с ним попрощалась. На самом деле она его не любит... Джин – вот что она любит. Джин и «дядей»...

И вот он очутился здесь, в плену, узник, обреченный есть безвкусную, непривычную пищу, ложиться спать – подумать только! – в шесть часов. И ужин-то какой дурацкий – молоко с печеньем. Вот смех – молоко с печеньем! И потом он лежит без сна, плачет, натянув на голову одеяло, плачет от тоски по маме и по родному дому.

А все она, эта женщина! Заманила его и держит. Изводит душещипательными разговорами. Заставляет играть в дурацкие игры. Все время чего-то от него требует. Но не на таковского напала – ничего у нее не выйдет. Ладно, он подождет. Наберется терпения. И в один прекрасный день, в один замечательный день он вернется домой. Вернется в родные места, к своим друзьям, к чудесным красным автобусам, к метро, к ужинам из рыбы и жареной картошки, к людным улицам, к бездомным кошкам – он жадно перебирал в уме все эти восхитительные подробности из своей прежней жизни. Он должен ждать. Не вечно же будет длиться война. Он торчит в этой дыре, а на Лондон падают бомбы, полгорода объято огнем. Пламя, должно быть, до неба, кругом убитые, дома рушатся.

И в его воображении вставала эта грандиозная картина, такая страшная и... манящая.

Ну, ничего. Вот кончится война, и он вернется домой, к маме. То-то она удивится, когда увидит, как он вырос.

Микки Аргайл, лежа в темноте без сна, набрал воздуху, медленно, с шумом выдохнул.

Война кончилась. Гитлера и Муссолини поколотили... Некоторые дети уже возвращались домой. Ну, теперь скоро... Но она, вернувшись из Лондона, сказала, что Микки остается в «Солнечном мысе», что он теперь будет ее сыночком...

Он спросил: «Где моя мама? В нее попала бомба?»

Если бы в нее попала бомба, было бы легче. У многих мальчиков матери погибли.

Но миссис Аргайл сказала: «Нет, твоя мамочка не умерла. Но у нее очень трудная работа, она не может за тобой смотреть». Ну и прочая белиберда, ничего не значащие душещипательные фразочки... Он понял одно: мама его не любит, не хочет, чтобы он возвращался.. Он должен остаться здесь. Навсегда...

После этого он начал украдкой подслушивать разговоры взрослых. «Она была просто счастлива отделаться от него... Ей совершенно безразлично», – услышал он однажды, и еще что-то о ста фунтах. И тогда он понял – мать продала его за сто фунтов.

Унижение, боль... Он всегда будет помнить эти чувства. Значит, она его купила! Она казалась ему воплощением власти, против которой он, такой маленький и тщедушный, был бессилен. Но ничего, он вырастет, станет большим взрослым мужчиной. И тогда он ее убьет...

Когда он это решил, ему стало легче.

Потом он начал ходить в школу, и жизнь стала вполне сносной. Но каникулы он ненавидел. Из-за нее. А она командовала, распоряжалась, все устраивала, осыпала его подарками. И приходила в недоумение – почему же он так равнодушен? Когда она его целовала, он испытывал отвращение... Позже ему доставляло удовольствие срывать дурацкие планы, которые она для него строила. Банк? Нефтяная компания? Нет уж, увольте. Он сам найдет себе работу. Однажды он попытался разыскать свою мать. Он тогда учился в университете. Оказалось, что она умерла несколько лет назад. Попала в автомобильную катастрофу вместе со своим дружком-пьяницей, который вел машину.

Почему он не может обо всем этом забыть? Почему не может просто радоваться жизни, почему не старается преуспеть? Он и сам не знал.

А теперь... Что будет теперь? Она ведь мертва... Уверенная, что сумела купить его за жалкую сотню фунтов. Уверенная, что может купить все – дома, машины, детей, раз уж у нее нет своих. Уверенная в своем чуть ли не божественном могуществе.

Как бы не так! Шарахнули кочергой по голове, и все – мертвенькая, ничем не лучше других покойников. Не лучше той крашеной блондинки в разбитом автомобиле на Северном шоссе.

Она мертва. Откуда же эта тревога?

Что с ним происходит? Может быть, он просто утратил способность ненавидеть ее, потому что теперь она мертва?

Да, мертва...

Без этой своей ненависти он чувствовал себя потерянным. Потерянным и напуганным.

В своей безупречно прибранной спальне Кирстен Линдстрем заплела некогда светлые, а теперь седые волосы в две тощие косички и приготовилась отойти ко сну.

Она места себе не находила, так ей было страшно.

В полиции не жалуют иностранцев. Правда, она так долго жила в Англии, что иностранкой себя не чувствовала. Но полицейским нет до этого дела.

Доктор Колгари... И зачем он только сюда явился? Принесла его нелегкая на ее голову!

Правосудие совершилось. Она вспомнила Жако и еще раз сказала себе: «Правосудие совершилось».

Она помнила Жако совсем маленьким мальчиком.

Да, обманщик, да, плут. Но какой милый, какой трогательный. Его всегда старались выгородить, никому не хотелось его наказывать.

Как ловко он врал! Это правда, горькая правда. Ему всегда верили, не могли не верить... Злой, безжалостный мальчик.

Доктору Колгари, наверное, кажется, что он все понимает. Как он ошибается! Место, время, алиби, ну и что же! Жако мог легко все подстроить. На самом деле никто не знал Жако так, как она.

Если бы она им рассказала, какой был Жако, разве ей бы поверили? И вот... завтра. Что же будет завтра? Явится полиция. А у всех такой несчастный вид, смотрят друг на друга с подозрением. Не знают, чему верить, чему нет.

Она так их всех любит, так любит. И знает о них больше, чем кто-либо. Больше, чем миссис Аргайл. Та была одержимая мать. Они были для нее только ее детьми, ее собственностью. А Кирстен в каждом из них видела личность со всеми недостатками и добродетелями. Будь у нее свои дети, она, возможно, тоже смотрела бы на них как на собственность. Но она не сходила бы так из-за них с ума. Ее любовь принадлежала бы в основном мужу. Мужу, которого у нее никогда не было.

Она не понимала таких, как миссис Аргайл. Помешана была на детях, на чужих детях, а мужа для нее вроде бы и не существовало. Мистер Аргайл достойный, прекрасный человек, такого днем с огнем не сыщешь. А она им пренебрегала, ей дела до него не было. Ну и, конечно, не замечала, что у нее под носом делается. Что секретарша – очень хорошенькая и, главное, очень женственная. Ну что ж, пожалуй, ему еще не поздно... Или теперь уже поздно? Ведь убийство снова явилось на свет Божий, а мы-то думали, что погребли его. Осмелятся ли они теперь соединить свои судьбы?

Кирстен сокрушенно вздохнула. Что будет с ними со всеми? С Микки, который всегда питал неодолимую, болезненную ненависть к своей приемной матери. С Эстер, такой неуверенной в себе, такой не приспособленной к жизни. Она ведь только-только обрела спокойствие, познакомившись с этим славным молодым доктором. С Лео и Гвендой, у которых был и мотив для убийства, и, если смотреть правде в глаза, возможность его совершить. И он и она наверняка это понимают. Что будет с Тиной, с этой маленькой, вкрадчивой кошечкой? С эгоистичной Мэри, которая, пока не вышла замуж, казалась совсем бесчувственной, настоящей ледышкой...

Кирстен и сама поначалу была в восторге от своей хозяйки. Сейчас она уже не помнила точно, когда перестала ею восхищаться. Когда раскусила ее и поняла, что ей на самом деле нужно. Самоуверенная, властная, эдакое ходячее воплощение всеобщей благодетельницы. На ее лбу будто было написано: «Я лучше всех знаю, что хорошо, а что дурно». А ведь даже матерью им не была! Роди она ребенка, наверное, сохранила бы хоть каплю смирения.