– Я многое понимаю. – Тина покачала головой. – Неужели ты не можешь о ней забыть, Микки?

– Забыть? О ком?

– О матери.

– Забыть о ней! – с горечью повторил Микки. – Поди попробуй забыть после таких расспросов, как сегодня утром. Когда человека убили, он не дает о себе забыть.

– Я не про то, – сказала Тина. – Я имела в виду твою родную мать.

– О ней-то чего мне думать? Я и не видел ее с шести лет.

– Нет, Микки, ты о ней думал. Думал постоянно.

– Я что, когда-нибудь говорил тебе об этом?

– Некоторые вещи можно и так понять. Микки обернулся к ней.

– Ты такая тихая, мягонькая зверушка, Тина. Вроде черного котеночка. Так и хочется погладить тебя по шерстке. Киса, кисонька, хорошенькая, славная. – Он погладил рукав ее пальто.

Тина улыбнулась в ответ. Микки сказал:

– Ты ведь не ненавидела ее, как все остальные, правда?

– И очень несправедливо с вашей стороны! – Она покачала головой и проговорила с чувством:

– Ты посмотри, сколько она нам всем дала! Дом, тепло, любовь, хорошую еду, игрушки, присмотр и уход...

– Да-да, – нетерпеливо отмахнулся Микки. – Блюдечко молока и чтобы гладили по шерстке. Это все, чего ты хотела, кошечка?

– Я была благодарна за это, – ответила Тина. – А вы – нет.

– Неужели ты не понимаешь, Тина, что невозможно испытывать благодарность по требованию? Оттого, что обязан испытывать благодарность, только еще хуже. Я не хотел, чтобы меня привозили сюда. Не хотел жить в роскоши. Не хотел уезжать из родного дома.

– Дом могли разбомбить, – заметила Тина. – И ты мог погибнуть.

– Ну и что? Пусть бы и разбомбили. Я бы погиб у себя дома, среди своих. На своем месте. Видишь, мы снова к этому вернулись. Нет ничего хуже, чем быть чужим, посторонним. Но ты – котеночек, для тебя важны только материальные вещи.

– Возможно, что это и так, в каком-то смысле, – сказала Тина. – Возможно, потому я и не испытываю таких чувств, как вы все. У меня нет в душе этой странной обиды, которая есть у всех остальных, – и больше всего у тебя, Микки. Мне не трудно чувствовать благодарность, потому что я не стремилась обязательно быть самой собой. И не хотела оставаться там, где была. Я, наоборот, хотела освободиться от себя. Хотела стать другим человеком. И она превратила меня в другого человека. В Кристину Аргайл, у которой есть дом, которую любят. Которая живет обеспеченной жизнью и может ничего не бояться. Я любила маму за то, что она дала мне все это.

– А твоя родная мать? Ты что, никогда о ней не думаешь?

– Чего мне о ней думать? Я ее почти и не помню. Не забудь, мне было всего три года, когда я очутилась здесь. У нее я все время боялась, мне было страшно: эти шумные драки с пьяными матросами, и она сама тоже... теперь, став взрослой, я понимаю, что она, по-видимому, тоже почти всегда была пьяна. Тина говорила равнодушно, как о ком-то постороннем. – Нет, о ней я не вспоминаю и не думаю. Моей матерью была миссис Аргайл. И мой дом – здесь.

– Да, тебе легко, Тина, – вздохнул Микки.

– А тебе почему обязательно должно быть трудно? Ты сам создаешь трудности! Только имей в виду: ты не миссис Аргайл ненавидел, а свою родную мать. Да-да. Я знаю, что так оно и есть. И если это ты убил миссис Аргайл, то на самом деле ты хотел убить свою мать.

– Тина! Что за вздор ты плетешь?

– А теперь, – спокойно продолжала Тина, – тебе некого больше ненавидеть, и поэтому тебе стало очень одиноко. Но ты должен научиться жить без ненависти, Микки. Это, наверное, трудно, но возможно.

– Не понимаю, что ты такое болтаешь? Что значит:

«если это ты убил»? Ты прекрасно знаешь, что в тот день я находился далеко отсюда. Я проверял автомобиль клиента на Мур-роуд, у Минчинского холма.

– Да?

Тина поднялась и подошла к самому краю обрыва, откуда видна была река внизу.

– На что ты намекаешь? – спросил Микки, подойдя и встав рядом.

Тина указала на реку.

– Кто эти двое там внизу? – спросила она. Микки кинул быстрый взгляд.

– Эстер и этот ее доктор, по-моему, – ответил он. – Тина, что ты сейчас такое сказала? Бога ради, не стой ты над самым обрывом!

– Почему? Тебе хочется меня столкнуть? Тебе это проще простого. Я маленькая. Микки хрипло проговорил:

– Почему ты сказала, что я мог быть здесь в тот вечер? Тина молча повернулась и пошла обратно вверх по дорожке к дому.

– Тина!

Она отозвалась тихим, ровным голоском:

– Я беспокоюсь, Микки. Я очень беспокоюсь за Эстер и Дона Крейга.

– Оставим пока Эстер и ее дружка.

– Но я правда волнуюсь за них. Боюсь, что Эстер сейчас очень страдает.

– Но мы же не о них говорим.

– Я, например, говорю о них. Понимаешь, они для меня очень много значат.

– Ты что, все это время считала, что я был здесь в тот вечер, когда убили мать? Тина не ответила.

– Т о г да ты ничего про это не сказала.

– А зачем? Не было нужды. Тогда ведь было очевидно, что это Жако убил.

– А теперь так же очевидно, что это не он. Тина кивнула.

– А раз так? Значит, что? Не отвечая, она пошла дальше.

Внизу у самой воды Эстер загребала песок носком туфли.

– Не понимаю, о чем тут говорить, – сказала она.

– Мы должны поговорить об этом, – повторил Дон Крейг.

– Зачем?.. Разговоры ничего не дают. От них нисколько не легче.

– По крайней мере, расскажи, что было сегодня утром.

– Ничего, – ответила Эстер.

– Что значит, ничего? Приезжали люди из полиции, верно?

– А... ну да. Приезжали.

– И что же? Они вас всех расспрашивали?

– Да, они нас расспрашивали.

– Какие вопросы задавали?

– Обычные, – ответила Эстер. – Честное слово, те же самые, что и тогда. Где мы были, и что делали, и когда последний раз видели маму живой. Мне не хочется больше об этом говорить. Дон. Все уже позади.

– Совсем даже не позади, дорогая. В этом все и дело.

– Но ты-то почему так беспокоишься? Тебя же это не касается.

– Девочка моя, я хочу помочь тебе. Неужели ты не понимаешь?

– Разговорами об этом мне не поможешь. Я хочу только одного – забыть. Вот если бы ты помог мне забыть...

– Эстер, любимая, от реальности не уйдешь. Надо смотреть правде в глаза.

– Правде в глаза, как ты выражаешься, я смотрела все утро.

– Эстер, я тебя люблю. Ты ведь это знаешь, правда?

– Наверно, – ответила Эстер.

– Что значит, наверно?

– Ты все время возвращаешься к этой теме.

– Но я обязан, Эстер.

– Не понимаю почему. Ты же не полицейский.

– Кто из вас последним видел мать живой?

– Ну, я, – сказала Эстер.

– Знаю. Было без нескольких минут семь, да? Как раз перед тем, как ты вышла из дому, чтобы встретиться со мной.

– Перед тем, как я вышла из дому, чтобы ехать в Драймут, в театр, уточнила Эстер.

– Ну а в театре был я, верно?

– Конечно.

– Ты тогда уже знала, Эстер, что я тебя люблю?

– Я еще была не уверена. Я даже не была уверена, что и сама в тебя влюбилась.

– У тебя ведь не было никаких причин – ни малейших – убивать свою мать, да?

– Да, в общем не было, – ответила Эстер.

– Что это значит, в общем не было?

– Мне часто хотелось убить ее, – сказала Эстер, равнодушно пожимая плечами. – Я, бывало, говорила себе:

«Хоть бы она умерла. Хоть бы она умерла». А иногда, – прибавила Эстер, мне даже снилось, что я ее убиваю.

– И каким же образом ты ее убивала во сне? На минуту Дон Крейг из влюбленного превратился во врача, выслушивающего пациента.

– Иногда из пистолета, – жизнерадостно ответила Эстер. – А иногда и ударом по голове. Доктор Крейг застонал.

– Это были всего лишь сны. Я часто бываю в сновидениях ужасно воинственна.

– Послушай, Эстер. – Молодой человек взял ее за руку. – Ты должна сказать мне правду. Ты должна довериться мне.

– Не понимаю, чего ты хочешь, – отозвалась Эстер.

– Правды, Эстер. Я хочу услышать от тебя правду. Я тебя люблю. И ты всегда можешь на меня положиться. Если... если это ты ее убила, я... мне кажется, я смогу найти объяснение. Если так, в этом не было твоей вины. Понимаешь? И конечно, в полицию я не обращусь. Это останется строго между нами. Не пострадает ни один человек. Дело постепенно заглохнет из-за отсутствия каких-либо доказательств. Но мне необходимо знать! – Он с нажимом произнес последнее слово.