– Господи, как бы мне хотелось, как бы мне ужасно хотелось, чтобы ты бросил эту безумную затею и мы бы вернулись домой! Мы были так счастливы. И все у нас шло так хорошо... – Голос у Мэри дрогнул, и она отвернулась.

– Полли! – встревоженно произнес Филип. – Неужели это для тебя так важно? Я и не подозревал, что ты так расстроишься.

Мэри с надеждой обернулась.

– Значит, ты согласен поехать домой и все забыть?

– Я все равно не смог бы все это забыть, – ответил Филип. – Только изводился бы, ломал голову и не знал бы покоя. Давай останемся хотя бы до конца недели, Мэри, а там... там посмотрим.

– Ты не против, если я еще немного тут поживу, отец? – спросил Микки.

– Ну разумеется. Буду очень рад. А как к этому отнесутся в твоей фирме?

– Я позвонил и договорился, – ответил Микки. – Могу не появляться до понедельника. Они вошли в мое положение. И Тина тоже погостит здесь до конца недели. Он отошел к окну, выглянул. Потом, держа руки в карманах, пересек комнату и двинулся вдоль книжных шкафов, поглядывая на верхние полки.

– Знаешь, отец, – проговорил он наконец смущенным пресекающимся голосом, я очень ценю то, что вы для меня сделали. За последнее время я осознал... понял по-настоящему, каким я был неблагодарным глупцом.

– Благодарность тут совершенно ни при чем, – возразил Лео Аргайл. – Ты мой сын, Микки. Ты всегда был для меня сыном.

– Не всякий родитель так обращается с детьми, – сказал Микки. – Ты никогда не командовал мною.

Лео Аргайл улыбнулся своей всегдашней отрешенной улыбкой.

– А ты что же, думаешь, что роль отца сводится к тому, чтобы командовать детьми?

– Нет, – ответил Микки. – Именно что нет. – И продолжил с горячностью:

– Я был дурак дураком. До смешного. А знаешь, что я хочу теперь сделать? Я собираюсь... мне предложили работу в нефтяной компании в Персидском заливе. Мама с самого начала хотела туда меня устроить... в нефтяную компанию. Но я тогда уперся. Хотел жить по-своему.

– Ты был в том возрасте, – сказал Лео, – когда человеку бывает очень важно делать все самому, для тебя было неприемлемо, чтобы кто-то другой делал выбор за тебя. Ты всегда был таким, Микки. Если тебе хотели купить свитер красного цвета, ты немедленно заявлял, что нет, нужен синий, хотя самому в глубине души, может быть, хотелось именно красный.

– Точно! – засмеялся Микки. – Я был совершенно несносным созданием.

– Просто юным созданием, – возразил Лео. – Брыкался. Не хотел терпеть узды и седла, не желал подчиняться. Это с каждым бывает, но в конце концов приходится идти на мировую.

– Да, наверно.

– Я очень рад, – сказал Лео, – что ты выбрал для себя такое будущее. По моим представлениям, продавать и обкатывать машины – это не совсем то, что тебе нужно. В общем-то неплохая работа, но никакой перспективы.

– Машины я люблю, – сказал Микки. – Люблю показывать, на что они способны. И с клиентами разговаривать умею, и позубоскалить, и польстить, когда надо. Но удовольствия от этого я не получаю. А там, во всяком случае, буду иметь дело только с транспортом. Заведовать отделом техобслуживания. Ответственная должность.

– Имей в виду, – напомнил ему Лео, – если тебе понадобятся средства, чтобы приобрести долю в каком-то стоящем на твой взгляд предприятии, – деньги для тебя есть, ты в любое время можешь их получить. Я всегда готов дать добро твоим опекунам на выдачу нужной тебе суммы, конечно, если условия будут рассмотрены и одобрены. Мы проконсультируемся с экспертами. Но так или иначе, деньги имеются, и ты сможешь их взять, когда нужно будет.

– Спасибо, отец, но я не хочу кормиться за твой счет.

– Мой счет тут ни при чем. Эти деньги – твои, Микки. Они предназначены непосредственно тебе, тебе и всем остальным нашим детям. А мне принадлежит только право распределения и передачи. Ведь это не мои деньги, и получаешь ты их не от меня.

– Они мамины.

– Опекунский фонд был создан несколько лет назад.

– Не хочу я их брать! И прикасаться к ним не хочу! Просто не смогу. При том, как теперь все обернулось... – Он встретился взглядом с отцом и вдруг мучительно покраснел. – Я не хотел... Сорвалось с языка.

– Почему же ты не хочешь к ним прикасаться? – спросил Лео. – Мы тебя усыновили. То есть взяли на себя всю ответственность за тебя, и финансовую и моральную. Мы обязались воспитать тебя как родного сына и обеспечить твое будущее.

– Я хочу стоять на собственных ногах, – повторил Микки.

– Да. Вижу... Ну, хорошо, Микки, но если передумаешь, помни, что деньги есть и тебя дожидаются.

– Спасибо, отец. Спасибо, что ты меня понимаешь. Или если и не понимаешь, то позволяешь, по крайней мере, поступать по-своему. Извини, что я не сумел как следует все объяснить... Я хотел сказать, не могу же я... воспользоваться... черт... об этом так трудно говорить...

В дверь постучали, вернее, ударили.

– Это, должно быть, Филип, – сказал Лео Аргайл. – Будь добр, открой ему, Микки.

Микки прошел к двери, распахнул ее, и через порог, весело ухмыляясь, въехал на своем кресле Филип Даррант.

– Вы сейчас заняты, сэр? – обратился он к Лео. – Мне ведь не к спеху, могу и подождать. Я мешать вам не буду, пороюсь тихонько на книжных полках.

– Нет, – ответил Лео. – Я сейчас не работаю.

– Гвенда не пришла? – сочувственно осведомился Филип.

– Она звонила, предупредила, что не придет сегодня, у нее болит голова, ровным голосом объяснил Лео.

– Вот как. Микки сказал:

– Ладно, я пойду. Загляну к Тине, вытащу ее погулять. Эта девчонка боится свежего воздуха.

И легкой, пружинистой походкой вышел из библиотеки.

– Я ошибаюсь, или действительно в Микки за последнее время произошла перемена? Он, кажется, уже не злится на всех и вся? – спросил Филип.

– Он повзрослел, – ответил Лео. – Правда, у него на это ушло довольно много времени.

– Не очень-то подходящий момент он выбрал, чтобы так воспрянуть духом, заметил Филип. – После вчерашнего допроса как-то не до веселья, вы согласны?

Лео тихо ответил:

– Разумеется, очень тяжело заново все это переживать.

– У Микки, как по-вашему, есть совесть? – продолжал Филип, продвигаясь в своем кресле вдоль полок и рассеянно вытаскивая то один томик, то другой.

– Странный вопрос, Филип.

– Ничуть, сэр. Я просто размышляю. Ведь бывают же люди, у которых нет музыкального слуха. И точно так же некоторые не способны испытывать угрызения совести, раскаяние и даже простое сожаление по поводу своих действий. Взять того же Жако. Он точно ничего подобного не испытывал.

– Да. Это верно.

– Ну а Микки? – Филип помолчал и заговорил совсем на другую тему:

– Можно я задам вам один вопрос, сэр? Вам вообще-то известно происхождение ваших приемных детей?

– Почему вы об этом спрашиваете, Филип?

– Просто любопытно. Меня очень занимают проблемы наследственности. Интересно, насколько велика ее роль?

Лео не отвечал. Филип смотрел на него с живым интересом.

– Возможно, вам неприятно, что я задаю такие вопросы?

– Нет, отчего же, – сказал Лео, вставая. – Вы ведь член нашей семьи и имеете право их задавать. А в данной ситуации, спору нет, то, о чем вы спрашиваете, весьма существенно. Но наших детей, строго говоря, нельзя считать приемными. Мэри, ваша жена, действительно была удочерена по закону. Остальные же попали в наш дом в общем-то неформальным путем. Жако осиротел, его отдала нам на время войны родная бабка. Она погибла во время бомбежки, и мальчик остался у нас. Так уж вышло. Микки внебрачный ребенок. Его мать интересовали исключительно кавалеры. Она назначила цену в сто фунтов и получила их. Что сталось с матерью Тины, нам неизвестно. Она ни разу не написала своей дочери, не потребовала, чтобы ей ее вернули после войны, а разыскать ее не представлялось возможным.

– А Эстер?

– Эстер тоже внебрачный ребенок. Ее мать была ирландка, молоденькая медсестра. Вскоре после того, как ее дочь оказалась у нас, она вышла за американского солдата и попросила, чтобы мы оставили девочку у себя. Не хотела, чтобы муж знал о незаконном ребенке. В конце войны она уехала с мужем в Штаты, и с тех пор мы о ней ничего не слышали.