Макдьюи встал. Белка побежала, остановилась, присела, подмигнула ему и стрелой взлетела вверх. А он сел в машину и поехал домой, чувствуя облегчение. Наступил час вечернего купанья, и он не хотел опоздать.

Он надеялся каждый вечер, что дочка его ждет, и каждый вечер ошибался. Гнев его давно сменился тоской и удивлением. Сам он, по совету отца Энгуса, говорил с ней как ни в чем не бывало. Он купал ее, ужинал с ней, укладывал ее. Все было по-старому, кроме одного: она не молилась, пока он не уйдет.

Когда он вернулся, в холле никого не было. Миссис Маккензи чем-то громыхала на кухне. Макдьюи пошел в детскую. Мэри Руа сидела на игрушечном стуле, среди кукол, и не делала ничего.

Он взял ее на руки. Они были очень похожи, оба рыжие, синеглазые, с упрямыми подбородками, повернутыми сейчас друг к другу.

– Давай поужинаем и выкупаемся, – сказал он, – А я тебе расскажу про смелого барсука и про то, как рыжая фея спасла ему жизнь.

Когда она сидела в ванне, он заметил, что она похудела и кожа у нее стала нездорового цвета. Она не прыгала в воде розовой лягушкой, не вырывалась, когда он ее умывал. Но слушала она внимательно.

А он удивился сам, как меняется вся история. Барсук был теперь истинным героем, благородным, мужественным, наделенным и разумом, и чувствами. Рассказывая о том, как захлопнулась ловушка, Макдьюи ощутил боль в сердце и услышал, что Мэри вскрикнула. Давно не слышал он ее голоса. Но пожалела она зверя, а не его.

Когда же он заговорил о том, как Лори баюкала барсука, по щекам у Мэри потекли слезы. Она плакала в первый раз с того несчастного часа. Он взял ее на руки и сказал:

– Мэри Руа, я тебя люблю.

Прижалась она к нему чуть-чуть? Показалось ему? Он уложил ее. Она молчала, и все же ему было много легче: он снова увидел слезы на ее глазах.

Дверь он на ночь не закрыл, чтобы услышать через холл, если она позовет. Он допоздна просидел над отчетами, а когда собрался лечь, ему было почти совсем хорошо.

17

Я богиня Баст, поступлю, как поступают боги.

Я покараю злодея.

Богиней быть нелегко. Кому же и знать, как не мне.

Люди завидуют нашему могуществу. Я завидую людям. Им дано выбирать между добром и злом.

У нас, богов, нет ни добра, ни зла, одна лишь наша воля. Сегодня моя воля в том, чтобы уничтожить Рыжебородого.

18

Когда Макдьюи кончил ночную работу и ложился, надеясь, что пыткам его скоро конец, на городок надвинулась буря. Сперва захлопали двери наверху, и он пошел запереть их. Потом, когда он выглянул из окна, ветер рванул его рубашку, растрепал ему волосы и отхлестал его по щекам. Он поспешил закрыть и окна.

Макдьюи не впервые встречался с шотландским мистралем и знал, что надо покрепче запереть все окна и двери. Заглянув в детскую, он увидел, что Мэри спокойно спит, и проверил окно, чтобы ее не испугало хлопанье створок. Убедившись, что все в порядке, он пересек холл и лег не раздеваясь.

Прежде чем погасить свет, он взглянул на часы. Потом долго лежал в темноте, слушая, как ветер звенит проводами и бьются волны о гальку. Засыпая, он радовался новой надежде.

Проснулся он, не зная, который час, от пронзительного кошачьего крика где-то рядом, почти над головой. Ветер бушевал, скрипели сучья, шумели листья, ревели волны, вывески летели, громыхая, по улице, и дрожало, громко стуча, железо на крышах. Макдьюи стало страшно. Кошка снова крикнула, и он понял, что она – прямо за окном. Он присел на кровати. Она скребла когтями о стекло.

Макдьюи не был бы человеком, если бы не подумал хоть на секунду, что Томасина пришла ему отомстить. Он вздрогнул от страха и тут же сердито рассмеялся. Вокруг кишели кошки: на каждом окне, на каждом пороге сидело всегда по коту.

Однако свет он зажег и успел увидеть горящие глаза, розовый нос и белые зубы. Кошка исчезла.

Он долго лежал, опершись на локоть, и ждал, не закричит ли она снова. Наконец, она закричала немного подальше, а в ответ раздался голос его дочери:

– Томасина!

Содрогаясь от ужаса, он услышал, как Мэри пробежала через холл и открыла входную дверь. Он увидел, как белая фигурка в пижаме мелькнула между их комнатами. Ветер ворвался в дом, свалил подставку для зонтиков, взлетели бумаги, застучали по стене картины.

Макдьюи вскочил, схватил фонарик и вылетел из дома во тьму. В луче фонарика сразу появилась белая фигурка. Макдьюи увидел летящие по ветру волосы и босые ноги, быстро ступающие по камешкам. Ветер мешал ему идти, валил его с ног. Он кричал:

– Мэри Руа! Мэри Руа!

То ли она не слышала его, то ли не слушала. Кошка свернула и побежала через улицу. Макдьюи закричал от гнева и швырнул в нее фонариком. Он не попал, кошка заверещала и взлетела на стену сада. Тогда девочка оглянулась и увидела отца. Рука его была еще занесена, рубаху рвал ветер, рыжие волосы сверкали в струе света, льющегося из двери.

Детское лицо исказил такой страх, какого Макдьюи надеялся больше не увидеть. Мэри хотела что-то сказать или крикнуть – губы ее раскрылись, но звука не было. Отец схватил ее, прижал к себе и понес в дом, защищая от всех страхов.

– Все в порядке, – кричал он ей. – Все в порядке, я тут! Тебе приснился страшный сон. Не бойся. Это кошка миссис Маккарти.

Он внес ее в дом, запер дверь, опустился с ней на пол. Она молчала. Не плакала, только дрожала и с ужасом глядела на него. Он даже вздоха не мог от нее дождаться.

– Это не Томасина, – беспомощно сказал он, встал, отнес ее в детскую, взбил ей подушку. – Мы позовем с утра доктора Стрэтси. А теперь давай-ка оба спать.

Но сам он не заснул и долго чувствовал, как дрожит она, словно не хочет громко при нем заплакать.

Доктор Стрэтси сидел в кабинете у Макдьюи. Он был высок и сед, а складки щек и печаль в глазах придавали ему сходство с породистой собакой. Годы врачебной практики обострили его ум и умягчили его сердце. Он стал таким чувствительным, что ему приходилось притворяться угрюмым.

Сейчас он говорил медленно и невесело, глядя на печатку, висевшую на его часовой цепочке.

– Она не может говорить. Вы это знаете? Макдьюи подавил тошноту и ответил:

– Она со мной почти месяц не говорит. Понимаете, она принесла мне больную кошку, у той был паралич… повредила спинной мозг… У кошки все лапы отнялись, и я ее усыпил. Мэри перестала со мной говорить, но с другими она разговаривает.

Доктор Стрэтси кивнул.

– Так-так… Что ж, теперь она не может говорить ни с кем.

– Вы нашли причину?… – спросил ветеринар.

– Да нет еще… – признался доктор Стрэтси. – Связки в порядке. Конечно, надо разобраться, – он кашлянул, – нет ли чего-нибудь в мозгу… Был у нее какой-нибудь шок после того случая?

– Да, – отвечал Макдьюи. – Сегодня ночью за окном закричала кошка, и Мэри крикнула: «Томасина!» Она выбежала из дому, я-за ней…

– А это была Томасина? – серьезно спросил врач.

– Ну что вы! Томасину усыпили. Какая-нибудь соседская кошка.

– Сколько времени девочка болеет? – спросил доктор Стрэтси.

– Болеет? – Макдьюи с удивлением посмотрел на старого врача. – Она не больна! – И тут вспомнил слова друга. – Правда, отец Энгус говорил… И я вчера заметил, что у нее влажноватая кожа…

– Врачи часто не замечают болезни в своей семье, – сказал Стрэтси. – Она серьезно больна.

– Чем? – тихо спросил Макдьюи.

– Я еще не знаю. Пока волноваться незачем. Я послежу за ней, сделаем анализы. А пока держите ее в постели и оберегайте от потрясений. Может быть, другая кошка помогла бы… или щенок? Понятно, вы уже пытались. Я дал ей снотворное. Вечером зайду.

Когда он ушел, Макдьюи впервые в жизни не завидовал настоящему, человеческому врачу. Пусть он и друг семьи, и надежда, и целитель, а все же ему приходится говорить родным: «Готовьтесь к самому худшему».

При этой мысли он вздрогнул. Он знал, что не вынесет смерти Мэри Руа. Уже в детской, глядя, как она спит, он подметил круги под глазами, нездоровый цвет кожи, синеву губ.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: