Зрители закричали: «Браво!», «Так его!», «Поделом!» – но в дело не вмешивались и даже побежали прочь, когда услышали топот копыт. Сбежал и пьяный дрессировщик. Парень лежал навзничь, прижимая ладонь к разбитому лицу, а медведь лежал на брюхе, как-то странно распластавшись, и пытался лизнуть свой нос.

Когда к сцене подскакали человек пять, Макдьюи крикнул:

– Кто у вас тут главный?

Увидев, что парень весь в крови и рыжебородый пришелец их не боится, цыгане растерялись и не стали нападать. Один из них сказал:

– Король Таргу у себя, в фургоне. Если он вам нужен, можете зайти туда. Макдьюи заорал оставшимся зрителям:

– Идите домой! Представления не будет! – Он подошел к Лори, которая стояла на коленях и, положив левую руку медведю под голову, отирала ему кровь платком.

– Идите и вы. Лори, – сказал он. – Все в порядке, но могут быть… ну, затруднения. Пожалуйста, идите домой.

Она встала и пошла рядом с ним туда, где был король Таргу.

Люди расступились перед ними, но проход был так узок, что они касались цыган плечами, а когда они проходили, те сразу смыкались за их спинами.

От гнева и жалости Макдьюи забыл о страхе. Он знал, что свалит короля Таргу с ног, как того парня, даже если он – великан.

Но Таргу великаном не был. К Эндрью и Лори вышел темнолицый человек со свиными глазками, в обыкновенных брюках, рубашке, жилете и котелке. О том, что он цыган, можно было догадаться только по серьге в левом ухе. За ним шли цыгане, цыганки и оборванные цыганята.

– Это вы Таргу? – спросил Макдьюи. – Вы вожак этой шайки?

– Да, я король Таргу, – глухим и тонким голосом отвечал человек в котелке. -Что вам нужно? По какому праву вы бьете моих людей? Зачем вы привели сюда рыжую ведьму, которая сглазит наших деток?

– Разберемся в полиции, – сказал Макдьюи. – Я обвиняю вас в жестоком обращении с…

Осталось неизвестным, собирался ли цыганский король убить своего обидчика: раздался дикий крик на чужом языке, и сквозь толпу цыган ворвался парень с разбитым в кровь лицом. Взмахнув цепью, он кинулся на Макдьюи.

Ветеринара спасло то, что удар пришелся по спине какому-то цыгану. Тот упал, но остальные мигом выхватили ножи.

Обхватив Лори левой рукой, Эндрью принялся орудовать рукояткой хлыста и расчистил было дорогу, но тут Лори оттерли, а его ударили чем-то по голове. Он пошатнулся, и палка его сломалась о фургон. Ему удалось схватить какой-то железный брус, но он знал, что минуты его – считанные: цыгане подступали все ближе, как псы к раненому зверю. Одни даже влезли на фургон, чтобы напасть на него сверху, а другие, из-под фургона, пытались схватить его за ноги.

И тогда он услышал странный голос, перекрывающий и брань, и тяжелое, свистящее дыхание озверевших людей.

– За Макдьюи! За Макдьюи!

Это Лори, вырвавшись чудом, схватила один из факелов и кинулась на цыган, размахивая им, как мечом. Яркое сияние пламени и волос окружило ее лицо. А лицо это изменилось так, что Макдьюи до конца своих дней запомнил этот, новый облик, хотя больше никогда его не видел. Нежность исчезла. Такими были жены кельтских вождей, сражавшиеся с ними бок о бок.

– За Макдьюи! – кричала она, и перед пламенным мечом расступились цыгане, открывая ей путь к Эндрью. Она обняла его за плечи левой рукой и повела прочь, оглашая воздух боевым кличем. Пройдя весь ряд фургонов, она бросила в последний фургон горящий факел.

Пламя побежало по легким, просмоленным повозкам. Цыгане метались, хватали ведра, бежали к реке. Макдьюи и Лори были уже у клеток. Он опустился на колени, и она стала рядом с ним.

– Эндрью! – воскликнула она. – Вы ранены?

А он ответил:

– Да нет, ничего, устал.

Она не видела, что на волосах у него кровь, она смотрела ему в глаза, и взгляд ее еще не утратил дикой отваги.

– Эндрью! – сказала она снова. – Эндрью!…

Обхватила его голову, поцеловала его, вскочила и умчалась к лощине, словно лань.

– Лори! Лори, вернись! – кричал он ей вслед, но она не вернулась, и он остался стоять на коленях у клеток. Он не знал, жив он, мертв или ему все это снится. Стало темней и тише. Пожар затихал, цыгане кое-как его тушили.

«Пора уходить», – сказал себе Макдьюи; но оставалось выполнить еще один долг. Перепуганные звери выли, лаяли, кричали на все голоса. Ветеринар открыл клетки и выпустил пленных: если уж им погибать, так на свободе. Потом он побрел к своей машине.

У деревянного помоста, где все и началось, лежало что-то темное. Это был медведь. Он умер. Макдьюи посмотрел сверху на кучу черного меха и подумал, что Джорди будет очень плакать, если узнает. Еще он подумал о том, что те, первые слезы Джорди дали хорошие всходы, и о том, что если Лори бежала этой дорогой, она видела беднягу и поплакала над ним. Он и сам был бы рад заплакать.

Проехав примерно милю, он остановился у реки, вышел из машины, отмыл кровь и определил, что рана не глубокая. Потом он с трудом сел за руль и направился в город.

У самого мостика его ослепили фары ехавшей навстречу машины. Он заметил, что на крыше – огонек, машина полицейская. Он остановился: констебль Макквори подошел к нему и сказал:

– Слава Богу, это вы, сэр!

– Пожар потушили, – сказал Макдьюи. – Я подам вам заявление, возбудим процесс против так называемого короля Таргу и дрессировщика…

– Да, да, – прервал его констебль. – Это все мы сделаем. Но я не потому здесь. Меня за вами послали. – Констебль опустил голову. – Вас ищут дома. Доктор Стрэтси просил вас отыскать.

– А… – сказал Макдьюи и задал вопрос, для которого ему понадобилось много больше мужества, чем для минувшей битвы: – Она жива или нет? Констебль снова поднял голову.

– Жива, сэр! – отвечал он. – Но доктор Стрэтси очень просил вас разыскать.

Что такое? Неужели я не богиня? Неужели все старые боги умерли или утратили силу? Неужели я просто Талифа, обыкновенная кошка, подобранная рыжей пряхой, которая живет одна и помогает беспомощным? А кто же это – Талифа, откуда она пришла? Где мне положено жить? Я хотела покарать врага и не сумела. Когда огонь в долине давно потух, Лори вернулась и прошла мимо камня, где я ждала. Она шла как слепая. В руке у нее был фонарь, и я увидела, что плащ и платье порваны, опалены огнем, запятнаны кровью, а лицо – все мокрое от слез.

Я неслышно двинулась за ней. Дом наш как будто заколдовали: Питер не залаял, подполз к ней на брюхе, тихо скуля, а кошки были злые, как ведьмы, и зашипели на меня.

– Что случилось? – спросил Вулли. – Что с Лори? У нее на платье кровь. Макмердок, который, как это ни скрывал, все же верил немножко в мою божественность, громко промяукал:

– Твои дела, да? Египетские штучки? Смотри у меня!

Я не удостоила его ответом и вошла в дом.

Лори села на скамейку к очагу как была, в крови и в грязи, и горько заплакала. Закрыла лицо руками и тихо плакала без конца. Чтобы ее утешить, я встала на задние лапы и передней лапой два раза тронула руку, закрывавшую лицо.

Она подняла меня и уткнулась в мой мех. Я думала раньше, что женщины так не плачут – без всхлипываний, без всякого звука, просто теплые слезы текут и текут, как вода.

Только один раз, прижавшись мокрой щекой к моей щеке, она сказала:

– Талифа! Что со мной будет? Что мне делать?

Ей бы помолиться богине Баст, или Исиде – плододарительнице, или Артемиде Целомудренной – кому-нибудь из моих воплощений, и я бы небо обрыскала, а умолила моего отца осушить ее слезы. Но кто теперь знает? Может, я ничего не могу?

Прошли часы, пока она встала, опустила меня на пол, сняла все грязное и порванное и помылась; но слезы все так же текли, словно вода. И тут она сделала что-то странное – взяла лампу, подошла с ней к зеркалу и долго смотрелась в него, как будто никогда себя не видела. И заговорила с собой, как недавно со мной:

– Кто я такая теперь? Где Лори? Что мне делать? Что же мне делать?

Потом она пошла к себе, а я улеглась было у очага, но она позвала с лестницы: