Индус (Ганди знал его только по имени — Лал) возился с настройкой. — Обычно мы слушаем американцев, — объяснил он. — Там хоть какую-то правду можно услышать. Но, по вашей просьбе, я настроился на Берлин.
— Да, — сказал Ганди. — Я хочу знать, что они предприняли по поводу действий Моделя.
— Если вообще что-то было, — добавил Неру. Он опять был в cвоем безупречно белом костюме, его было видно даже во мраке подвала.
— Мы уже говорили об этом, — устало сказал Ганди. — Ни одно правительство не поддержит человека, учинившего хладнокровное избиение раненых мужчин и женщин. Мир просто возопит от ненависти.
— Это правительство и так уже контролирует большую часть мира, — сказал Лал. Он поиграл с настройкой. После статических шумов прорвались звуки вальса Штрауса. Лал удовлетворенно кивнул: — Мы настроились даже немного раньше, чем нужно.
Спустя какое-то время эта музыка, так неподходящая к данной ситуации, умолкла. — Говорит англоязычная редакция Радио-Берлин, — объявил диктор. — Через несколько минут слушайте новости. — Зазвучала ещё одна немецкая мелодия — «Horst Wessel».[16] Ганди скривился от отвращения.
Прозвучал новый голос. — Здравствуйте. С вами Уильям Джойс. — Его гнусавый оксфордский акцент, типичный для английской аристократии, сейчас постепенно исчезал из употребления, как в Индии, так и в самоё Англии. И Ганди и Неру говорили на английском именно с таким акцентом. Что же касается Джойса, то на самом деле, как слышал Ганди, тот был демагогом из Нью-Йорка, родившимся в ирландской семье, и превратившимся в страстного проповедника нацизма. Такое сочетание приводило Ганди в изумление.
— Как там англичане его прозвали? — пробормотал Неру. — Лорд Гав-Гав?
Ганди поднял руку, призывая к молчанию. Джойс читал новости, точнее сказать то, что Министерство Пропаганды в Берлине, хотело подать англоязычным слушателям под видом новостей.
Большая их часть была скучна до зевоты: подписание торгового соглашения между Маньчжоу-Го, китайской территорией, находящейся под контролем Японии и Японской Сибирью; наступление прогерманских французских войск на позиции проамериканских французских войск где-то в джунглях Африки — две державы втихую воевали против друг друга, используя третьи страны. Чуть более интересным было официальное немецкое предупреждение в адрес Америки о недопустимости вмешательства в Восточно-Азиатскую Сферу Совместного Процветания.
Когда-нибудь, подумал Ганди с грустью, две могучие державы Старого Света объединятся против этой великой нации, что стояла между ними. Он опасался за итог. Америка находилась за двумя океанами, которых считала преградами, и оставалась вне войны в Европе. Нынче, когда война вышла за пределы Европы, океаны из преград превратились в магистрали для ее противников.
Лорд Гав-Гав продолжал монотонно бубнить. С плохо скрытым злорадством он объявил о судьбе пойманных мятежников в Шотландии: их публично повесили. Неру наклонился к приёмнику. — Сейчас, — предположил он. Ганди кивнул.
Но комментатор продолжал разглагольствовать о процветании Европы в условиях Нового Порядка. Ганди почувствовал, как в нём поднимается гнев, помимо воли. Что, для Рейха индийцы были настолько незначительны, что о них не стоило и упоминать?
Прозвучала ещё одна мелодия: первые строки официального немецкого гимна Deutshchland Ьber Alles.[17] Уильям Джойс торжественно объявил: — А теперь, специальное сообщение Министерства Управления Приобретенными Территориями. Reichsminister Рейнхард Гейдрих высоко оценил умелые действия фельдмаршала Вальтера Моделя по героическому подавлению мятежа в Индии. Гейдрих также предупредил, что местное население не должно надеяться на подобную снисходительность в случае дальнейших попыток.
— Снисходительность! — Неру и Ганди воскликнули одновременно, у последнего это получилось отдаленно похожим на ругательство.
Как будто в объяснение, Джойс продолжил: — Начиная с текущего момента, при малейших нарушениях установленного порядка, будут браться заложники, которые, в случае продолжения беспорядков, незамедлительно будут казнены. Фельдмаршал Модель также назначил награду в пятьдесят тысяч рупий за поимку преступного революционера Ганди и двадцать пять тысяч рупий за поимку его приспешника Неру.
Снова зазвучал Deutshchland Ьber Alles, как сигнал того это важное сообщение закончилось. Джойс перешел к другим новостям. — Выключи его, — попросил Неру. Лал щелкнул тумблером и комната погрузилась в кромешную тьму. Ганди удивился, услышав как Неру рассмеялся. — Подумать только, я никогда не был раньше приспешником преступного революционера.
Старик как будто его не слышал. — Они его похвалили, — сказал он. — Похвалили! — Неверие ослабило его голос, обычно он звучал сильнее и моложе.
— Что вы будете делать? — тихо спросил Лал. Вспыхнула спичка, замерцал огонёк новой сигареты.
— Им не удастся править нашей страной такими методами, — резко сказал Ганди. — Начиная с сегодняшнего дня, ни одна живая душа не будет сотрудничать с ними. Нас больше в тысячи раз, что они смогут сделать без нас? Мы должны использовать это преимущество.
— Я надеюсь, что цена за свободу нашего народа не будет слишком высока, — задумчиво сказал Неру.
— Англичане тоже стреляли в нас, но мы шли и шли вперёд к своей цели, — сказал Ганди решительно. И добавил, после некоторой паузы: — Я тоже надеюсь.
Фельдмаршал Модель нахмурился и одновременно зевнул. Чайник со свежезаваренным чаем должен был находиться на его столе, но однако его не было видно. В животе заурчало. Рядом с чайником должен был стоять поднос с печеньем — но и он отсутствовал.
— Ну и как я смогу обойтись без завтрака? — фельдмаршал задал себе вслух риторический вопрос: всё равно в кабинете никого не было. Однако это его мало удовлетворило. — Лаш! — позвал он.
— Mein herr? — на пороге появился адъютант.
Модель повёл подбородком в сторону пустого стола, где должен был находиться серебряный поднос с кучей разных приятных вещей. — Что случилось с этим, как-его-там? Наороджи, так? Если он лежит дома, страдая от похмелья, то уж, по меньшей мере, мог бы и предупредить нас.
— Я сейчас же соединюсь с офицером по связям с местным населением и выясню в чем дело, а также дам знать на кухню, чтобы вам принесли поесть. — Лаш набрал номер и заговорил в трубку. Чем дольше продолжался разговор, тем менее радостным майор выглядел. Когда он, наконец, повернулся к фельдмаршалу, выражение его лица было под стать Моделю: такое же холодное и ничего не выражающее. — Mein herr, никто из туземцев не вышел сегодня на работу.
— Что? Никто? — монокль Моделя впился ему в щеку. Модель помедлил: — Дитер, пусть плохая, но правда — скажи-ка откровенно, не скрывая ничего от меня, что там за жуткая эпидемия вспыхнула среди них?
Лаш опять позвонил офицеру по связям. Он покачал головой. — Ничего похожего на болезнь, mein herr, или, по крайней мере, — поправился он с осторожностью хорошего адъютанта, — ничего того, о чём не было бы известно капитану Векслеру.
Телефон на столе Моделя зазвонил. Модель вздрогнул. — Bitte? — недовольно проворчал он, смущенный тем, что он так прореагировал на звонок, хотя, кроме верного Лаша, видеть его было некому. Модель выслушал собеседника. Затем он рявкнул ответ и бросил трубку. — Это был наш начальник путей сообщения. Ни один из туземцев не пришёл на вокзал.
Телефон зазвонил снова. — Bitte? — на этот раз слово прозвучало как ругательство. Послушав полминуты, Модель огрызнулся, и бросил трубку на рычаг, не дав собеседнику на другом конце закончить фразу. — Эти чёртовы клерки также не появились в конторах, — закричал он на Лаша, как будто майор был в этом виноват. — Ей-Богу, я, кажется, знаю, что случилось с этими проклятыми аборигенами — передозировка Ганди, вот что!