Император сложил трубу и тронул поводьями ахалтекинца, намереваясь спуститься с холма к своей ставке, перенесенной на другую его сторону. Когда была пройдена половина пути, он знаком подозвал штабного офицера и, не оборачиваясь, коротко приказал:

– Соберите захваченных в плен французских генералов и через час приведите к нам. Мы изъявили желание поговорить еще раз об окончании военных действий.

– Слушаю, Ваше Императорское Величество, – вытянулся в седле толстый штабник.

В этот момент у подножия холма показался всадник. Видно было, как он понукает коня, из последних сил стараясь удержаться в седле. Навстречу ему направился было один из офицеров свиты, но император знаком остановил его, он почувствовал, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Лошадь доскакала до свиты и, с хрипом вобрав в себя воздух, опрокинулась навзничь, едва не подмяв верхового, в последний момент успевшего выдернуть носки сапог из стремян. Кое-как удержавшись на ногах, вестовой приставил ладонь к головному убору и доложил:

– Ваше Императорское Величество, корпус уланов под командованием генерала Лефевра отказался выбросить белый флаг и продолжает вести боевые действия.

– Разве атаман Платов на левом фланге не разгромил уланов? – наморщив лоб, нарочито громко поинтересовался у сопровождающих его армейских чинов Александр Первый. Заметив, что вестовой может упасть, он тут же приказал: – Санитара сюда.

Когда окровавленного офицера уложили на носилки и унесли, император снова обвел хмурыми глазами пышную свиту, согнавшую с лиц радость, и поинтересовался:

– Нам доложили, что донские казаки напрочь разгромили уланов и первыми доскакали до вершины холма. Это так?

– Так оно и было, Ваше Величество. Речь здесь, видимо, идет о другом соединении, – выехал вперед генерал со звездой и знаком ордена Александра Невского на борту парадного мундира. – Простите, Ваше Императорское Величество, скорее всего, корпус этого Лефевра находился в засаде или был приставлен охранять подходы к городу Парижу.

Самодержец нервно подергал уголками губ, потеребил поводья пальцами в белых перчатках. Затем он снова посмотрел на Париж, раскинувшийся у его ног.

– Надо этого упрямого Лефевра немедленно разбить, чтобы еще кто-нибудь не последовал дурному примеру, – решительно сказал он. – Генерала Платова сюда.

– Он легко ранен, находится в санитарном поезде, – продолжил пояснения тот же армейский чин. – А донские казаки отошли за оборонительные редуты. Прикажете их поднять?

Император огладил подбородок, раздумчиво качнулся в стременах, затем сказал:

– Не надо, донцы отдых заслужили. Кто на данный момент не оставил передовых позиций?

– Кроме донцов и ходивших в лобовую атаку пехотных гренадеров, на местах остались все. В том числе и Кавказский корпус под командованием генерала Ермолова.

– Передайте Ермолову наше повеление, чтобы он немедля готовил конников в атаку, – император скрипнул кожей седла и, развернув ахалтекинца, вновь поскакал на только что оставленную им вершину холма, увлекая за собой всех присутствующих. Ветер подхватил длинные метелки разноцветных перьев, украшавших свиту, превратив их в мохнатый шлейф, заполоскавшийся в теплых струях воздуха.

Терские казаки еще не успели как следует перевязать боевые раны, когда в расположении их части самолично объявился генерал Ермолов. Осадив коня в середине лагеря, он поднял вверх руку. Сопровождавшие его офицеры молча выстроились за генеральской спиной.

Гонтарь, приводивший в порядок оружие, вскинул чубатую голову и сверкнул блестящими глазами на своего дружка, возившегося рядом.

– Слышь, Дарган, не иначе Ермолай-богатырь сейчас начнет нас уговаривать взять на аркан самого Наполеона Буонапартия, – почесал он затылок. – Как ты, согласный на то, чтобы поймать супостата и засунуть его в мешок?

– Под Наполеона донских казаков назначили, – втыкая шашку в ножны, откликнулся тот. – А нам выпал зверь помельче.

– А вот мы сейчас и послушаем.

Через несколько минут сотня терских казаков, ведомая Назаром Лубенцовым, в составе крупного кавказского отряда на полном скаку покидала временный привал, устремляясь в обход холма, только что взятого с боем. За спинами воинов крыльями трепыхались полы черкесок, взлетали помеченные кожаными крестами развязанные башлыки, над папахами вились белые курпеи. Гривы дончаков и кабардинцев стелились по ветру черным, коричневым, белым пламенем, за мельканием резвых ног невозможно было уследить – кони словно плыли по воздуху, неся на спинах невесомых всадников. Они походили на кучу облаков, гонимых теплым весенним ветром в сторону столицы разбитой Франции. Лишь блестевшие в солнечных лучах концы пик да эфесы шашек напоминали о том, что, несмотря на воздушность, облака эти были грозовыми.

За холмом, за которым открылась панорама города Парижа, уже кипела ожесточенная битва, из свалки выскакивали отдельные группы пеших гренадеров, перезаряжали ружья и снова приближались к великой толчее, стараясь пробить в ней проходы.

– Пики к бою! – на всем скаку сотник привстал в стременах, повернул лицо с разинутым ртом к летящим за ним всадникам. – Шашки во-он, в атаку галопом ма-арш-ш!

Сотня ощетинилась железными наконечниками, разбежалась веером вдоль внешнего фланга боевых действий для наиболее удачного броска. Каждый выбрал жертву, которую успел ухватить вспыхнувший огнем глаз. Когда до противника оставалось расстояние в несколько лошадиных корпусов, древки в руках конников пришли в движение, одни вознеслись в воздух, другие уперлись торцом в седло, чтобы удар получился весомее.

В этот раз Даргану не пришлось нашаривать брешь в панцире противника, потому что уланы относились к легкой кавалерии и доспехов не надевали. Они были затянуты в зеленые с красным мундиры с петлями из золотых веревочек. Заметив неприятельских всадников, окруживших кучку гренадеров, он направил кабардинца туда.

Солдаты подняли ружья вверх, стараясь защититься от шквала ударов острыми саблями, но длинные штыки стали бесполезными. Уланы сплеча секли головы так, как бабы рубят капусту. Отлетали охватывавшие приклады пальцы, падали на землю кисти и руки до предплечья. Это зрелище походило на сцены адских мучений, расписанные на потолках какого-нибудь монастыря. Там тоже под ножами чертей отскакивали головы и уши грешников.

Дарган направил копье на толпящихся уланов, наконечник по касательной порвал горло одному и воткнулся в висок второму. Дальше путь преграждало месиво из человеческих тел и лошадиных крупов, кабардинец осел на задние ноги, забил копытами в кровавую стену. Дарган дернул пику на себя и тут же вонзил ее в грудь очередного врага. Душа француза легко рассталась с его телом, он успел вцепиться в древко и замертво упал под ноги хрипящих коней. А казак уже рвал шашку из ножен, им снова владело бешенство, пришедшее на смену нервной дрожи.

Увидев казачьи черкески, воспрянули духом гренадеры. Они расстреляли последние заряды и повернули штыки против французов, стараясь проткнуть груди всадникам, животы лошадям и все, что попадалось под острие, с упорством приговоренных к смерти людей. Солдат с крестьянским лицом никак не мог пробить защитную бляху на груди у вражеского коня, он расставил ноги, с силой надавливая на приклад. Видно было, как ненавидел он в этот момент и саму лошадь, мужицкую кормилицу, и всадника на ней. Крепкий крестьянин тужился до тех пор, пока боровшийся с казаком улан с полным набором орденов на кителе не обратил на него внимание. Перекинув саблю в левую руку, он играючи отсек мужику лохматую голову и снова включился в драку.

Сцена эта, подсмотренная за мгновение боя, передернула Даргана от макушки до кончиков пальцев на ногах. Он протиснулся поближе к улану и так же походя полоснул того по затылку. Больше не оглядываясь, казак пошел рубить направо и налево, всякий раз оттягивая шашку назад за удобную деревянную ручку, чтобы рана оказалась смертельной. Жуткий хряск с дикими вскриками сопровождал каждое его движение, заставляя противников уворачиваться от поединка, искать спасения за спинами товарищей. Но и там их доставала смерть в лице вставшего на тропу войны терского казака, молодого парня, с молоком матери впитавшего в себя вечную борьбу за собственную жизнь в диких Кавказских горах.