При обычных обстоятельствах драка на этом была бы закончена, Пауль оказался побежденным. Но Томас не отпускал его, он прижимал Пауля к земле и торжествующе пыхтел:

– А!.. А!..

Это взбесило Пауля, который вообще-то готов был признать свое поражение, и он ударил Томаса кулаком. Драка пошла по второму кругу, и теперь уж она, судя по всему, грозила окончиться кровью.

Все происходило в молчании. Йеспер стоял как на иголках, возбужденный увлекательным зрелищем. Все тумаки до единого достались Паулю. Томас долбил его костяшками пальцев по темени и наполовину оглушил; он гнул его в бараний рог, колотил по заду и по спине – словом, отделывал методически и основательно.

Видя, что Пауль уже не способен отражать удары и почти перестал сопротивляться, Томас слегка поостыл и сделал передышку. Пауль воспользовался этим и нанес Томасу несколько бессильных ударов по голове. Столь бессовестная плата за его великодушие взбесила Томаса и дала ему новый повод для мести. В конце концов Пауль остался лежать пластом на земле, избитый настолько, что не в силах был даже пошевелиться. А Томас, сидя на Пауле верхом, продолжал отделывать свою жертву. Пауль поднял на него затуманенный взгляд.

– Бей, подлюга! – затравленно прохрипел он, раскидывая руки по земле. – Забей меня до смерти, ты и так почти прикончил меня...

Томас снова заехал ему кулаком в лицо. Наконец зрители решили, что пора вмешаться.

– Будет тебе! – сказал Йеспер. – Не трожь его, пускай лежит, не надо больше, Томас...

Томас неохотно поднялся, ему явно хотелось продолжать избиение.

Наступил день, солнце уже высоко поднялось над лугами. Когда Пауль немного опамятовался, несколько парней помогли ему добраться до дома, сам он идти не мог.

Томас шел домой в сопровождении Йеспера. Он выступал важно, как лев, выпятив живот.

– Пускай знают, как задевать меня, мозгляки этакие, – похвалялся он.

Йеспер шел рядом; теперь, когда они остались одни, злобная похвальба друга угнетала его.

Об этой драке долго судили и рядили в округе, все жалели Пауля за то, что его так отколотили. Томас и впрямь не знает удержу в злобе.

Кончилось дело тем, что Йоргина все же досталась Паулю. Она предпочла его. После того избиения она думала о Томасе с отвращением и терпеть его не могла.

Пауль и Йоргина поженились. Поскольку ни он, ни она не были старшими в семье, им ничего не оставалось, как отделиться и купить небольшой надел у реки, как раз напротив усадьбы Томаса, находившейся на другом берегу. Им пришлось при этом залезть в долг, но они были молоды и надеялись отработать его. Пауль и Йоргина жили счастливо, и каждый год у них рождались дети.

Соседи не знались друг с другом; летом они убирали сено каждый на своем берегу, не обращая друг на друга ни малейшего внимания. Меж работниками также ладу не было.

Томас из Спанггора занялся торговлей лошадьми. Он превратился в угрюмого молчуна, которого в округе терпеть не могли.

Когда в его руки перешла отцовская усадьба, он женился. Прошло восемь лет после той Ивановой ночи, а Пауль и Томас с тех пор так ни разу и не встречались друг с другом.

И вот однажды к вечеру Томас явился в усадьбу Пауля. Он быстро вошел в дом. Горница была полна ребятишек мал мала меньше. Йоргина, сидя на лавке, укачивала новорожденного. Увидев Томаса, она съежилась на лавке и испуганно уставилась на него.

Томас сперва бросил взгляд на нее, затем на малышей и отрывисто спросил:

– Муж где?

Вошел Пауль и с удивлением воззрился на Томаса.

Но когда хозяин Спанггора минут пять спустя ушел, Пауль и Йоргина молча переглянулись и горестно поникли головой. Томас велел им немедля погасить очередной взнос по ссуде; заемные бумаги были теперь у него в руках, он выкупил их.

Эта история взволновала всю округу, Томаса осуждали за жестокосердие, но он стоял на своем, и Паулю пришлось продать часть земли, чтобы спасти семью от разорения.

С этого дня дела Пауля пошли все хуже, он не справлялся со взносами, а Томас не давал ему спуску. Пришлось Паулю как-то выкручиваться, чтобы выплачивать и основную ссуду; кроме продажи надела, он вынужден был занять денег наличными. Томас попытался было выкупить и векселя у кредиторов, но те отказались продать их ему. Тогда Томас затеял с соседом судебный процесс за право ловить рыбу в реке. После двухлетней тяжбы Пауль выиграл процесс, но к тому времени ему пришлось продать ту часть береговой луговины, из-за которой велся спор. Покупатель тут же перепродал участок Томасу.

Однако Томасу все было мало, и он потянул Пауля в суд из-за межевого раздела. Пауль выиграл и эту тяжбу, но она вконец разорила его.

К этому времени Пауль превратился в болезненного человека; на его бледном лице появилось выражение усталой покорности судьбе, за которой скрывались горечь и ожесточение. Иной раз, когда ему выражали сочувствие, он сперва принимался плакать, а потом начинал браниться. Он вновь судился с Томасом, на этот раз речь шла «о незаконном выпасе скота на чужой земле».

Дело было спорное, его разбирали уже целый год. Все лето Пауль был в большой тревоге. К осени намечался суд, и он знал, что если на этот раз проиграет дело, то лишится усадьбы.

Было это в год большой засухи, о которой люди вспоминают и по сей день.

Дождя не было с самой весны, если не считать двух-трех коротких грозовых ливней, которые смогли лишь прибить пыль на поверхности земли да изрыть ее всю, словно оспинами. И люди, и хлеба терпеливо ждали. Колосья все же росли, как-то ухитрялись тянуться вверх. Но виды на урожай были из рук вон плохие. К лету люди стали втихомолку прикидывать, можно ли будет хоть что-то спасти из урожая; это означало, что они уже смирились со всем и согласны на любую малость. А дождя все не было.

На полях тянулись кверху хилые стебли, овес был длиной с палец, рожь блеклая, как обесцвеченный волос, с наполовину пустыми колосьями. А у фьорда, на суходоле, и вовсе почти ничего не выросло.

Долго еще надеялись люди на спасительный дождь, но надежды их таяли, по мере того как редели колосья на полях.

В тот день, когда полил дождь – это было уже в середине июля, – солнце, как и все дни до этого, уже с самого утра жгло немилосердно, и люди совсем пали духом. Общая забота сблизила людей, они тянулись друг к другу. Перед домом старосты стояла группа крестьян, обсуждая положение. Разговаривали вполголоса, как говорят обычно в доме, где лежит покойник. Они стояли сгрудившись, лица были полны отчаяния, страха и растерянности, спины горбились больше обычного. Взоры то и дело поднимались к небу, но там не видно было ни единой тучки.

В каждом доме жила лихорадка обманутой надежды, скорбные лица выглядывали из окон на небо. Что же будет дальше?

Открывшееся взору зрелище могло хоть кого вогнать в гроб. Поля лежали жалкие и убогие.

Но к обеду в воздухе потянуло прохладой, тяжелые тучи быстро приближались с запада, они надвигались, как темные исполины с вытянутыми вперед руками. Люди не верили своим глазам, а когда стало ясно, что будет дождь, никто не смог усидеть на месте. И вот он полил. Вначале солнце продолжало светить и дождь падал с неба длинными золотистыми искрящимися струями. Водяные искры разлетались от колосьев, а над дорогой стояла дымка из водяной пыли. Шел слепой дождь, солнечный дождь, и каждая капля искрилась и переливалась на солнце.

И столь же искрящейся была всеобщая радость. Обычно спокойные, степенные люди выбегали из дверей и с криками «эгей!» мчались к соседу, чтобы поделиться доброй вестью. На полдороге они встречались и останавливались под проливным дождем. Дети, которые были подавлены молчаливостью взрослых, теперь точно с цепи сорвались. Отныне все будет хорошо. Люди пожимали друг другу руки, иные скрывались от посторонних глаз, чтобы поплакать от радости или возблагодарить бога. Но таиться им не было нужды, все как бы молчаливо согласились позволить друг другу излить свои чувства, а потом забыть об этом.