Жан-Луи сказал, что, по его мнению, лучшее время для поездки наступит через три недели. Он мог бы тогда сделать необходимые распоряжения, предусматривающие, что мы не останемся больше, чем на две недели.

Мать улыбнулась ему:

— Я знала, что ты найдешь выход. Спасибо, Жан-Луи. Я немедленно напишу дяде Карлу. Может, и ты, Сепфора, захочешь послать ему записку?

Я сказала, что пошлю, и на этом мы закончили трапезу.

Дикон зевал. Ему давно было пора идти спать, и, когда Сабрина предложила ему отправиться в постель, он не возражал.

Я пошла вместе с матушкой писать письмо, оставив беседующих Жан-Луи и Сабрину.

В старой комнате для карточных игр было бюро, и я сказала, что напишу записку там.

— Может быть, тебе лучше пойти в библиотеку? — спросила мать. — Там более удобно.

— Нет, мне всегда нравилась эта комната. Я села за бюро. Мать встала рядом и дотронулась до моих волос:

— Ты ведь обожала своего отца, не так ли? Я кивнула.

— Ты очень похожа на него, — промолвила моя мать. — Светлые, почти золотые волосы… голубые глаза… поразительно голубые и ты такая же высокая, как и он. Бедный Ланс! Он потратил свою жизнь впустую.

— Он благородно умер, — ответила я.

— Твой отец растратил свою жизнь, гоняясь за удачей… Это было никому не нужно… Все могло бы быть по-другому.

— Это кажется таким давним сейчас.

— Да, остались лишь воспоминания, ты была всего лишь десяти лет от роду, когда он умер.

— Достаточно взрослая, чтобы понимать и любить его, — возразила я.

— Знаю. И здесь ты чувствуешь себя ближе к нему.

— Я помню его здесь. Отец был счастливее в этой комнате, чем где-либо еще в доме.

— Здесь он принимал гостей, здесь они играли в карты… это единственное, что делало деревню переносимой для него.

Матушка нахмурилась, и я вернулась к письму. Оно было кратким. Я поблагодарила своего родственника за приглашение и сообщила, что мы с мужем посетим его примерно через три недели. О дне приезда мы дадим ему знать позже.

Мама прочитала, что я написала, и одобрительно кивнула.

Вскоре Жан-Луи и я покинули Клаверинг-холл.

Мы хотели появиться у дяди Первого июня. Мы решили путешествовать верхом, с двумя грумами-сопровождающими и еще одним — для присмотра за седельными сумками.

— Поездки в экипаже, — сказала мать, — гораздо более опасны, ведь на большой дороге столько разбойников. Им намного легче напасть на громоздкую карету, а с грумами и Жан-Луи ты будешь в безопасности.

Немного позже пришло еще одно письмо от лорда Эверсли, в котором он рассыпался в благодарностях. Когда Сабрина прочла его, то сказала:

— Можно подумать, старик взывает о помощи… Зов о помощи! Даже странно об этом говорить. Я снова прочла послание и не смогла увидеть там ничего, кроме того, что старый человек, живущий в одиночестве, страстно желает увидеть своих родственников.

Сабрина повела плечами и сказала:

— Да, он в восторге от того, что вы приедете. Бедный старик, он так одинок!

За неделю до нашего отъезда случилось несчастье. Я сидела в саду, вышивая квадратный гобелен для каминного экрана, когда услышала шум. Я узнала повелительный голос Дикона и, повинуясь порыву, отложив гобелен, подошла к живой изгороди. Он был с другим мальчиком, Джеком Картером, сыном одного из наших садовников, часто помогавшим своему отцу в работе по саду. Джек был одних лет с Диконом, и их нередко видели вместе. Я полагаю, Дикон бесстыдно третировал сына садовника, и была уверена, что Джек не хотел с ним общаться. К сожалению, Дикон настолько вскружил головы моей матери и Сабрине, что они верили любым его жалобам по поводу слуг, а он всегда высказывал свое недовольство, когда слуги ему в чем-то отказывали.

Мальчишки были поблизости, и я разглядела в руках Дикона предмет, похожий на ведро, Джек же нес большой сверток. Они шли по направлению к ферме Хассоков, которая граничила с нашими землями. Хассоки были хорошими хозяевами, которых Жан-Луи искренне уважал. Хассок постоянно обсуждал с Жан-Луи методы повышения урожая и содержал свои угодья в идеальном порядке.

Я вернулась к своему гобелену, а через некоторое время возвратилась в дом и поднялась в кладовку, где стала возиться с банками для клубники, которую хотела собрать и заготовить перед отъездом.

Должно быть, час спустя одна из служанок вбежала ко мне в кладовку.

— Ой, миссис Сепфора! — воскликнула она. — У Хассоков пожар. Хозяин только что поскакал туда…

Я выскочила наружу и тут же увидела, как горит один из амбаров на соседней ферме. Вместе с несколькими в спешке присоединившимися ко мне слугами я направилась через сады и поля к амбару Хассоков.

Там царила суматоха. Кругом, громко крича, суетились люди, но пламя было уже почти потушено.

Одна из служанок вскрикнула, и я увидела Жан-Луи. Он лежал на земле, и несколько мужчин пытались положить его на валявшуюся рядом ставню. Я подбежала к ним и опустилась на колени рядом с мужем. Он был бледен, но в сознании. Жан-Луи слабо улыбнулся мне.

Один из мужчин промолвил:

— Мы полагаем, хозяин сломал ногу. Мы отнесем его домой… возможно, вам стоит послать за доктором.

Я находилась в замешательстве. Амбар догорал, почерневший и расцвеченный то здесь, то там пятнами вырывающегося пламени. Едкий запах гари заставлял всех кашлять.

— Вы правы. Поскорее отнесите хозяина домой, и пусть кто-нибудь сейчас же отправится за доктором, — ответила я.

Слуга устремился прочь, и я обратила все свое внимание к Жан-Луи.

— Похоже, кто-то сделал это намеренно, — сказал один из работников фермы Хассока, — Видимо, кто-то разжег костер в амбаре. Ваш муж бросился тушить пожар первым, но рухнувшая крыша сломала ему ногу. Благо, мы работали неподалеку и вытащили его.

— Давайте перенесем его скорее в дом, — сказала я. — Но удобно ли ему на этих… носилках?

— Так для него лучше всего, миссис.

Я заметила, что нога Жан-Луи странно подвернута, и догадалась, что она сломана. Я относилась к тем женщинам, которые сохраняют хладнокровие во время испытаний, подавляя свои эмоции и страх и прикладывая все усилия для того, чтобы сделать то, что необходимо.

Я знала, что мы должны зафиксировать перелом перед тем, как переносить Жан-Луи, и решила сделать это сама. Я послала одну из служанок в дом за самой длинной прогулочной тростью, которую она могла найти, и за чем-нибудь, что можно было бы использовать в качестве бинтов.

Слуги бережно уложили Жан-Луи на импровизированные носилки, и я взяла его за руку. Я догадывалась, что мужу больно, но он был озабочен моим волнением больше, чем собственными страданиями.

— Со мной все в порядке, — прошептал Жан-Луи. — Ничего… страшного.

Вскоре принесли прогулочную трость, которую я могла использовать как шину, и рваные простыни. Мои помощники бережно держали ногу, когда я очень осторожно привязала ее к трости. После чего Жан-Луи перенесли в постель до прихода доктора.

— Это перелом ноги, ничего более, — сказал доктор.

Он похвалил меня за правильные действия: что я вовремя наложила повязку и правильно закрепила кость.

Я сидела у кровати мужа, пока он не заснул, и вспоминала те мучительные секунды, когда подумала, что он мог умереть, и то ужасное опустошение, которое меня охватило. Дорогой Жан-Луи, что бы я делала без тебя? Я должна быть благодарна тебе за все то счастье, которое у нас было, я не должна роптать на судьбу, которая сделала меня бесплодной.

Едва Жан-Луи уснул, приехали моя мать, Сабрина и Дикон.

Женщины были потрясены и хотели услышать все о происшествии.

— Только подумать, что Жан-Луи мог серьезно пострадать. И все из-за амбара Хассоков.

— Увидев огонь, он сразу же бросился его тушить.

— Ему нужно было позвать кого-нибудь на помощь, — промолвила Сабрина.

— Поверьте, — ответила я, — Жан-Луи сделал все правильно.

— Но он мог погибнуть!

— Он не думал об этом, — сказала матушка. — Жан-Луи просто пытался погасить пожар. И если бы он не сделал этого, то огонь распространился бы на поле и Хассок лишился бы урожая.