— Кажется, нет, — сказал Клейтон, — я думаю, что она из тех, весёлость которых в них самих; живость и оригинальность которых изгоняют скуку отовсюду; я думаю, что, живя с нами, она будет сочувствовать нашему образу жизни.

— Нет, Эдвард, не льстись, что ты можешь переделать и перевоспитать её по-своему. — Неужели ты думаешь, что я так самонадеян? Меньше всего способен я к мысли жениться на девушке для того, чтобы перевоспитать её! Это одна из самых эгоистических выдумок нашего пола. Да мне и не нужно такой жены, которая была бы простым зеркалом моих мнений. Мне нужен не лист пропускной бумаги, всасывающей в себя каждое моё слово и отражающей все мои мысли в несколько бледноватом виде. Мне нужно жену для того, чтобы было со мною существо, отличное от меня; вся прелесть жизни в разности.

— Но ведь мы хотим, чтобы друг наш был симпатичен нам, — сказала Анна.

— Конечно; но нет в мире ничего симпатичнее различия. Например, в музыке нам нужно не повторение одной ноты, а различные ноты, гармонирующие между собою. Мало того: даже диссонансы необходимы для полноты гармонии. И в Нине есть именно то различие со мною, которое гармонирует мне; и все наши маленькие размолвки — у нас было много ссор и, я думаю, будет ещё больше — эти размолвки только хроматические переходы, ведущие к гармонии. Моя жизнь — внутренняя, теоретическая; я расположен к ипохондрии, иногда до болезненности. Свежесть и бойкость её внешней жизни именно то, чего недостаёт мне. Она будит меня, поддерживает меня в духе; и её острый инстинкт часто бывает выше моего ума. Потому я уважаю это дитя, несмотря на его недостатки. Она научила меня многому.

— Если дошло до этого, — смеясь сказала Анна, — отрекаюсь от тебя. Если ты уже говоришь, что уважаешь Нину, я вижу, Эдвард, что всё кончено, и постараюсь по возможности быть довольною, и по возможности вести всё к лучшему. Я надеюсь, что всё, что ты говоришь о ней справедливо, — быть может даже, она лучше, нежели как ты говоришь. Во всяком случае, я употреблю все свои силы на то, чтобы в новом твоём положении сделать тебя таким счастливым, каким ты достоин.

— Теперь я узнаю тебя, сестра! Лучшего ничего не могла ты сказать. Ты облегчила свою совесть, сделала всё, что могла, и наконец, с любовью уступила необходимости. Нина полюбит тебя, я знаю; и если никогда ты не будешь стараться руководить ею, советовать ей, ты будешь иметь на неё большое влияние. Эту истину многие долго не понимают, Анна. Они думают оказать пользу другим своим советом и вмешательством, а не знают, что больше всего пользы могут приносить они своим примером. Когда я познакомился с Ниною, я сам хотел советами помогать ей, но теперь я знаю, что надобно делать это иначе. Когда Нина будет жить с нами, матушка и ты будьте ласковы с нею и живите, как всегда жили, — это больше всего принесёт ей пользы, и она изменится во всём, в чём нужно ей измениться.

— Хорошо, — сказала Анна, — ты решился твёрдо, и я хочу с нею познакомиться.

— Припиши несколько строк в письме, которое я сейчас буду писать к ней, — это послужит приготовлением к визиту.

— Как ты просишь, Эдвард, так я и сделаю.

Недели две прошло после того, как читатели узнали Нину Гордон, и в это время она познакомилась с подробностями своего домашнего быта. На словах она была главою плантации, имела и над домом и над землями поместья полную власть как госпожа, как царица. Но на деле она по своей молодости и неопытности, по незнанию практических отношений, находилась в большой зависимости от людей, которыми по видимому управляла. Обязанности управления хозяйством плантации в южных штатах так тяжелы, что трудно и вообразить это жителям северных штатов. Каждую вещь, нужную для ежедневного продовольствия, надобно держать под замком, выдавать по мере надобности. Невольники почти все похожи на больших детей; они нерассудительны, не предусмотрительны, сами не умеют беречь себя; они ссорятся друг с другом, делятся на партии, за которыми невозможно и уследить. Каждая штука платья, для нескольких сот людей, должна быть выкроена и сшита под надзором господина, которой должен и рассчитывать, сколько понадобится материй, и покупать их. Прибавьте к этому хлопоты о детях невольников, ребячески беспечные матери которых совершенно неспособны заботиться о них как должно; и мы получим некоторое понятие о заботах южных владельцев. Читатели видели, какою приехала Нина из Нью-Йорка, и легко могут представить, что у неё не было и мысли серьёзно приняться за тяжёлые обязанности такой жизни. С того времени, как умерла мать Нины, управительницею хозяйства называлась, но только называлась, её тётка, мистрисс Несбит. На самом деле управляла всем старая мулатка, Кэти, воспитанная в доме матери Нины. Вообще, негры невольники беспорядочны и беспечны как дети, но часто встречаются между ними люди с большими практическими способностями. Когда владельцы, по необходимости или по расчёту, выберут таких невольников и дадут им воспитание и ответственность, свойственные состоянию свободных людей, в них развиваются те же качества, какими отличаются свободные люди. Мать Нины всегда была слаба здоровьем, и по необходимости должна была многое из забот по управлению передать "тётке Кэти", как обыкновенно звали мулатку, и мулатка, получив ответственное положение, сделалась очень хорошею управительницею. В своём высоком красном тюрбане, звеня связкой ключей, проникнутая чувством важности своего положения, она была очень не маловажною сановницей. Правда, она выказывала величайшую почтительность своей молодой госпоже и была так учтива, что обыкновенно спрашивалась у ней обо всём; но все в доме хорошо знали, что согласие госпожи на предложения Кэти — тоже самое, что согласие английской королевы на мнения министерства — вещь, которая сама собою разумеется. И в самом деле, если Нина в чём-нибудь не соглашалась с Кэти, этот первый министр плантации мог, ни мало не отступая от почтительного послушания, запутать её в бесконечные лабиринты затруднений. А Нина терпеть не могла беспокойств и больше ничего не хотела, как распоряжаться своим временем для собственного удовольствия; потому она мудро решила не вмешиваться в правление тётки Кэти, ласкою и убеждением получая то, чего старуха не уступила бы власти, по своему упрямству и сановитости. Как управляла Кэти всем домашним хозяйством, точно также всеми полевыми работами и так далее, управлял молодой квартерон Гарри, которого мы вывели в первой главе. Чтобы вполне объяснить его отношения к поместью, мы, по общему обычаю историков, должны начать рассказ с событий, происходивших лет за сто перед тем. И вот, мы с достоинством, подобающим историку, скажем, что, в числе первых эмигрантов, поселившихся в Виргинии, был Томас Гордон, отдалённый потомок благородного дома Гордонов, знаменитых в шотландской истории. Этот джентльмен, будучи одарён замечательною энергией и чувствуя себя стеснённым в границах Старого Света, где мало было ему удобств достичь богатства, необходимого для удовлетворения фамильной гордости, отправился в Виргинию. По природе созданный быть авантюристом, он один из первых стал хлопотать об экспедиции, результатом которой было поселение на берегах реки Чоана, в Северной Каролине. Тут он взял себе обширную полосу прекраснейшей наносной земли, и с английскою энергией и уменьем занялся разведением плантации. Земля была новая и плодоносная, потому скоро он получил великолепное вознаграждение за свою предприимчивость. Одушевлённая воспоминаниями о прадедовской славе, фамилия Гордонов передавала из рода в род все предания, чувства и привычки аристократической касты, от которой она произошла. Поместье Гордонов называлось Канема, по имени верного слуги, индейца, который сопутствовал первому Гордону, как проводник и переводчик. Поместье, объявленное неразделимым, во всей своей целости сохранилось до времён войны за независимость и богатство фамилии по-видимому возрастало с каждым поколением. Фамильный дом был одним из тех подражаний стилю сельских резиденций Старой Англии, которые любили строить плантаторы, соблюдая сходство, на сколько было возможно для них. Плотники и столяры были с большими издержками выписаны из Англии. Фантазия строителя восхищалась мыслью выставить, в столярных и резных работах дома, всё изобилие новых и редких деревьев, которыми богат американский материк. Он сделал отважную поездку в Южную Америку, привёз оттуда образчики того дерева, превосходящего красивостью розовое и равняющегося крепостью чёрному,— того дерева, которого так много на Амазонской реке, что туземцы строят из него свои хижины. Пол средней залы был сделан на манер парка из этого великолепного материала. Фасад дома был выстроен в старинном, виргинском вкусе, с балконом в два этажа кругом всего дома. Это в самом деле лучше всех европейских стилей идёт к американскому климату. Внутри дом был украшен скульптурою и резьбой, для которых многие сюжеты были заимствованы из фамильных дворцов шотландских Гордонов и придавали новой постройке вид древности. В этом доме два или три поколения Гордонов жили роскошно. Но при отце Нины, а ещё больше по его смерти, резко обнаружились на дворце следы того постепенного упадка, который довёл до бедности и разорения так много старинных виргинских фамилий. Невольничий труд, самый дурной и убыточный из всех родов труда, истощил все свежие соки почвы, а владельцы, постепенно портясь от своего положения, потеряли энергичные привычки, образовавшиеся в первых поселенцах необходимостью борьбы с природою, и всё в хозяйстве шло с тою распущенностью, при которой и владелец и невольник имеют, кажется, одну общую цель: — друг другом выказывать свою способность портить дело. Умирая, полковник Гордон завещав, как мы видели, родовое поместье своей дочери, поручил его управлению невольника, в необыкновенных дарованиях и совершенной преданности которого убедился он продолжительным опытом. Если мы сообразим, что управители на плантациях берутся обыкновенно из того класса белых, который часто бывает ниже самых невольников по невежеству и варварству, и что их бестолковость и грабительства вошли в пословицу между плантаторами, мы поймём, что полковник Гордон почёл лучшим средством обеспечить судьбу своей дочери — предоставление хозяйства в плантации заботам человека, столь энергичного, способного и верного, как Гарри. Гарри быль сыном своего господина и наследовал от отца многие черты характера и лица, смягчённые кротким темпераментом красавицы мулатки, бывшей его матерью. Своему рождению, Гарри был обязан воспитанием, гораздо лучшим того, какое обыкновенно получается людьми его сословия. Он в качестве слуги провожал своего господина в путешествии по Европе, и там имел ещё больше случаев, нежели дома, наблюдать людей; в нём пробудился тонкий такт понимания всех оттенков общественной жизни, такт, которым особенно богаты люди смешанной крови, и трудно было бы найти в каком нибудь кругу человека более приятного и с более джентльменскими манерами. Оставляя человека таких достоинств и притом своего собственного сына, в состоянии невольничества, полковник Гордон руководился страстною любовью к своей дочери,— любовью, преобладавшею в нём над всеми другими чувствами. Человек столь образованный, думал он, легко может найти себе много путей, если будет свободен; он может захотеть, бросив плантацию, искать себе счастья в другом месте. Потому-то полковник решился оставить его на много неразрывно связанным с плантациею, думая, что привязанность его к Нине сделает невольничество сносным для него. Одарённый чрезвычайною рассудительностью, твёрдостью характера и знанием людей, Гарри успел приобрёл большое влияние на невольников плантации; по боязни или по расположению, все подчинялись ему. Опекуны, назначенные над поместьем, даже и по форме едва поверяли его управление; а он во всём действовал с совершенною уверенностью свободного человека. На много миль крутом, каждый знал и уважал его, и если б не было в нём большой дозы задумчивой гордости, наследованной от шотландских предков, он мог бы быть совершенно счастлив и забыть даже существование цепей, тяжести которых он вовсе не чувствовал. Только в присутствии Томаса Гордона, законного сына полковника, замечал он когда-то, что он невольник. С детства существовала между братьями закоренелая вражда, усиливавшаяся с годами. Каждый раз, когда молодой джентльмен возвращался на плантацию, Гарри подвергался оскорблениям и грубостям, отвечать на которые не дозволяло ему беззащитное его положение, потому он решился не жениться, не быть отцом семейства, до того времени, пока сам будет господином над своею судьбой. Но очаровательность хорошенькой француженки квартеронки победила эту благоразумную решимость.