— А у вас самого есть лодка, мистер Скэммелл?

— Воистину да! — И это тоже показалось ему смешным, потому что он расхохотался. Несколько крошек свалилось с объемистого живота. — Но боюсь, мисс Слайз, моряк из меня никудышный, воистину так. Если мне предстоит путь по воде, тогда, подобно Господу нашему, я молюсь, чтобы волны улеглись.

И это тоже, по-видимому, было шуткой, ибо волосы в его огромных ноздрях затрепетали от сдерживаемого смеха.

Кэмпион с готовностью улыбнулась. Брат шаркнул ногами по полу. Отец переводил взгляд с Кэмпион на Скэммелла, и на его массивном лице играла едва заметная, затаенная усмешка. Кэмпион хорошо знала эту усмешку, и в ее сознании она связывалась с жестокостью. Отец был жестоким человеком, хотя и верил, что жестокость — во благо. Особенно по отношению к детям, которых следует силой заставлять принять милость Господа.

Смущенный наступившей паузой, Мэттью Слайз повернулся к гостю.

— Я слышал, брат, город благословен Господом.

— Воистину так, — с готовностью поддакнул Скэммелл. — Господь в Лондоне творит великие дела, мисс Слайз.

И снова он обращался к ней, а она слушала, изображая, что ей очень интересно, что же произошло в Лондоне после отъезда короля и перехода управления к восставшему парламенту. Воскресенья соблюдаются, как подобает, театры закрыты, равно как и медвежьи садки и парки развлечений. Паства Господня щедро пополняется все новыми и новыми душами, заметил Скэммелл.

— Аминь, аминь, — проговорил Мэттью Слайз.

— Да благословенно будет имя Твое, — сказал Эбенизер.

— Зло искореняется! — Скэммелл поднял брови, желая придать особый вес рассказу о том, как обнаружили двух католических священников, которые тайком пробрались в Лондон с континента, чтобы проповедовать в маленькой подпольной католической общине. Их пытали, потом повесили.

— На глазах у толпы славных пуритан.

— Аминь, — сказал Мэттью Слайз.

— Воистину, воистину — Сэмьюэл Скэммелл задумчиво кивнул. — И я тоже участвовал в искоренении зла.

Он ждал заинтересованной реакции. Эбенизер задал необходимый вопрос, а ответ Скэммелла снова предназначался для ушей Кэмпион.

— Это жена одного из моих работников. Прачка, неряха. У меня была причина заглянуть в их дом, и что бы вы думали?

— Что? — спросила она недоуменно.

— Там был портрет Уильяма Лода! — Скэммелл произнес эти слова драматически. Эбенизер ахнул. Уильямом Лодом звали заключенного в темницу архиепископа Кентерберийского, ненавистного пуританам тем, что он так красиво отделывал церкви и выступал за пышные обряды, которые, по их мнению, были подражанием Риму. Скэммелл сказал, что портрет освещали две свечи. Он поинтересовался, известно ли ей, кто изображен на картине. Оказалось, что она знала, и, более того, заявила, что Лод — хороший человек!

— Что же ты сделал, брат? — спросил Эбенизер.

— Язык ей проткнули раскаленным докрасна железом и на целый день посадили в колодки.

— Слава Господу, — сказал Эбенизер.

Вошла Гудвайф и поставила на стол огромное блюдо.

— Яблочный пирог, господин!

— А-а, яблочный пирог. — Мэттью Слайз улыбнулся Гудвайф.

— Яблочный пирог! — подхватил Сэмьюэл Скэммелл и похрустел костяшками пальцев. — Люблю яблочный пирог, воистину, воистину!

— Доркас? — Отец сделал знак, показывая, что она должна положить себе. Она взяла тоненький кусочек, чем вызвала неодобрительное сопение Гудвайф, которая ставила на стол зажженные свечи.

Сэмьюэл Скэммелл, недолго думая, разделался с двумя порциями, заглатывая еду так, будто у него неделю ничего во рту не было, и, запивая все это слабым пивом, которое сегодня подали к столу. Мэттью Слайз никогда не угощал крепкими напитками — только водой или разбавленным элем.

Пирог доели в молчании, а потом, как и ожидала Кэмпион, беседа зашла о религии. Пуритане делились на множество сект, расходившихся между собой в тонкостях теологии, что давало таким людям, как ее отец и брат Скэммелл, разнообразные поводы для негодования и осуждения. Эбенизер тоже вступил в разговор. Он в свое время изучал пресвитерианство, религию шотландцев и значительной части английских парламентариев, и желчно поносил ее. Он наклонился так, что его худое, с глубокими тенями лицо озарилось пламенем свечи, и Кэмпион показалось, что она увидела в нем нечто фанатичное. Он обращался к Сэмьюэлу Скэммеллу:

— Они станут отрицать спасительную силу прощения Отца нашего Иисуса Христа, брат! Они станут ее оспаривать, но какой же еще вывод мы можем сделать?

— Да, да, воистину так, — согласился Скэммелл.

Небо за окнами совершенно почернело. В стекла бились ночные бабочки. Сэмьюэл Скэммелл улыбнулся Доркас:

— Ваш брат хорошо разбирается в теологии, мисс Слайз.

— Да, сэр.

— А вы? — Его маленькие глазки впились в нее.

— Да, сэр, — ответ получился невпопад, и отец заерзал, сдерживая раздражение. Скэммелл же, вполне довольный, откинулся назад.

— Слава Господу. Аминь, аминь.

С вопросов о ее душе разговор, к счастью, перекинулся на рассказы о последних зверствах католиков в Ирландии. Мэттью Слайза эта тема взволновала, гнев придал его словам образность, и Кэмпион разрешила себе пропустить мимо ушей громогласные восклицания. Она заметила, что Сэмьюэл Скэммелл все время украдкой поглядывает на нее. Один раз, перехватив ее взгляд, он улыбнулся. Ей все это не понравилось.

Тоби Лэзендер назвал ее красавицей. Она думала о том, что он сейчас делает в Лондоне, пришелся ли ему по душе город, «вычищенный» пуританами, которых он так сильно недолюбливал. Три недели назад она поинтересовалась у Чэрити, были ли в церкви посторонние, и та сказала, да. Крепкий молодой человек с рыжими волосами, который громким голосом ревел псалмы. Кэмпион погрустнела. Наверное, Тоби решил, будто она избегает его. Сэмьюэл Скэммелл снова выпялился на нее, и в этом взгляде она увидела нечто общее с тем, как на нее смотрели другие мужчины и даже, как это ни удивительно, преподобный Херви. Так, наверное, бык смотрит на телку.

В ночной темноте раздался крик охотившейся в буках совы.

Сэмьюэл Скэммелл извинился и вышел из-за стола, направившись по вымощенному каменными плитами коридору, который вел в отхожее место.

Отец подождал, пока не замерли шаги, потом взглянул на дочь.

— Ну?

— Что, отец?

— Тебе нравится брат Скэммелл?

Отцу он нравился, так что ответ был очевиден.

— Да, отец.

Скэммелл не закрыл дверь, и ей было слышно, как он мочился в каменный желоб. Прямо как лошадь на конюшне. Казалось, это продолжалось целую вечность.

Эбенизер хмуро посмотрел на свечи.

— Вера у него, по-моему, твердая, отец.

— Да, сын, да. — Мэттью Слайз наклонился вперед и мрачно разглядывал остатки яблочного пирога. — Его благословил Господь.

Журчание продолжалось. Мочевой пузырь у него, наверное, как у быка, подумала Кэмпион.

— Он приехал с проповедями, отец?

— По делам.

Отец вцепился в крышку стола и будто задумался. На лбу пульсировала жилка. Скэммелл перестал мочиться, потом звук возобновился и после нескольких коротких продолжений угас. Кэмпион тошнило. Она едва притронулась к еде. Ей хотелось уйти из этой комнаты, нырнуть в свою постель, где так свободно мечталось о мире, находившемся по другую сторону тисовой изгороди.

Шаги Сэмьюэла Скэммелла гулко отдавались в коридоре. Мэттью Слайз моргнул, изобразив на лице радушную улыбку.

— О, брат Скэммелл! Вы вернулись!

— Воистину, воистину. — Толстой короткой рукой он махнул в сторону коридора, — Дом хорошо спланирован, брат.

— Слава Господу.

— Воистину, воистину.

Скэммелл стоял возле своего стула в ожидании, когда утихнет всеобщее восхваление Бога. У него на штанах Кэмпион заметила мокрое темное пятно. Она перевела взгляд на стол.

— Садитесь, брат! Садитесь! — Отец пытался придать Голосу оттенок радушия — неуклюжая попытка, предпринимавшаяся только ради гостей. — Ну?