— Катрен! — кричит в отчаянии Лосе и протягивает бессильные руки к берегу. Но берег начинает удаляться. Почему? Почему он уходит? А Катрен стоит неподвижно, и не понять — то ли это она, то ли это статуя Катрен.

— Ка-а-трен! — не перестает звать Алессандро, а вода уже достигла лица, выедает глаза. Молчит Катрен, исчезает во мгле, медленно опускающейся на землю, на реку, на Алессандро…

Лосе ныряет в воду. Лучше умереть, чем так мучиться. Кругом все желтое… мелькают тени. Это, наверное, рыбы… Но почему же он дышит? Ведь воздуха под водой нет? И что это за свет льется сверху? Солнце? Нет, то не солнце, а электрическая лампочка… Какая лампочка?…

Сознание боролось с галлюцинациями, никак не могло вернуться в реальный мир. Оно лишь изредка и ненадолго возвращалось к несчастному, и тогда он ощущал невыносимые страдания.

— Пить! — кричал он в темноту, поворачивая голову к дверям, но тьма молчала, и тогда Лоссу казалось, что он один во всем мире, что он уже умер, и его душа изнывает в аду за грехи, содеянные им на земле. Когда же окончатся мучения, когда он увидит хоть одно живое лицо?

Нет ответа. Только в желтом тумане плывут огромные звездные миры. Они холодны и равнодушны. Боже! Где ты? Зачем сотворил меня? Существуешь ли ты? Зачем посылаешь мне такие неимоверные страдания? Молчит простор. Боль разрывает душу Алессандро. Его руки протягиваются, чтобы обнять кого-нибудь, почувствовать живое, трепетное сердце у своей груди.

Холод пронизывает тело. Откуда холод? Черные решетки, сквозь них мерцают звезды… Он все понял… Тюрьма! Ужасная Санта-Пенья! Значит, он выжил после «распашонки».

— Пи-ть! — застучал в дверь Алессандро, обезумев от жажды. Низкий гул прокатился по коридорам.

— Молчать! — послышался грозный голос надсмотрщика. — Опять захотел «распашонки»?

— Умираю, — простонал Лосе, пытаясь подняться на ноги.

— Не сдохнешь, завтра получишь.

Голова Алессандро бессильно упала на каменную плиту пола, из глаз брызнули слезы отчаяния, бессилия и злобы. Нет, людей не существует. Есть тупые холодные твари, строящие свое благополучие на страданиях ближних. Разве преступление — убить такую гадину? Нет, великий подвиг, благодеяние для всего мира! О, если бы ему силы и возможность!

Проклятия вместе с пеной срывались с губ Лосса. В отчаянии он опять заколотил кулаками в дверь. Боль отрезвила его. Надо сдерживаться, надо все спокойно обдумать. Спокойно? Возможно ли это, когда в груди жжет, а сердце как будто стиснуто железной рукой?

«Пилюля! Где пилюля?»- мелькнула мысль.

Вернули ли ему надсмотрщики верхнюю одежду? Лосе пошарил вокруг себя. Рука наткнулась на какое-то тряпье. Пиджак! Слава богу! Ои быстро нашел свой тайничок, вытащил крошечный сверток. Пилюля на месте. Ее не заметили. Алессандро в изнеможении откинулся на спину, закрыл глаза. Надо дотерпеть до среды. Ему уже нечего терять. План Мориса — единственный выход.

Перед рассветом Лосе задремал. Боль немного утихла, жажду слегка уменьшила утренняя прохлада.

Вскоре в камеру вошел начальник тюрьмы с надсмотрщиками. Он наклонился к Алессандро.

— Скажи одно слово, и ты будешь иметь все — еду, воду, хорошую комнату. Сеньор Коммес не забыл своего обещания — ты получишь свободу.

Алессандро пошевелился, открыл глаза, мутным взглядом посмотрел на Бьянцо.

— Дайте покой, — прошептал он.

Начальник пожал плечами, махнул рукой и вышел.

— Пусть сдыхает, — послышался его голос уже в коридоре.

В двенадцать, когда солнечные лучи проскользнули в карцер, надсмотрщик принес кружку воды и двести граммов черного хлеба. Это был паек на весь день. Алессандро не дотронулся до хлеба, но воду жадно выпил до дна. Стало немного легче.

…Проползла неделя. Неделя неимоверных мук — физических и душевных. Алессандро не знал, как окончился побег Потра, но его самого уже не тревожили.

Алессандро старательно считал дни. В среду утром он раз сто прошелся по камере, держась за стену. Подгибались ноги, болела спина. Тяжело ему будет бежать, но другого выхода нет.

Перед заходом солнца всегда производилась проверка. Алессандро ждал именно этого часа. За минуту до обхода он достал завернутую пилюлю. Его охватили сомнения. Что получится из этой затеи? Может, он сейчас собственными руками готовит себе смерть? Может, Морис только хотел поддержать его морально, а эта пилюля, на самом деле, — яд? Что ж, если так — великое ему спасибо. Лучше смерть, чем бесконечные муки. Будь, что будет! Он переступил грань, за которой уже не испытывают страха.

Алессандро взял пилюлю в рот, проглотил. Прислушался. В конце коридора послышались шаги надсмотрщиков. Сейчас что-то произойдет…

Судорога свела руки и ноги Лосса. Тело одеревенело. Он тяжело упал на пол, несколько раз вздрогнул и замер. Но странное дело: сознание работало совершенно четко. Про себя он отмечал все: и то, что конечности перестали ему повиноваться, и то, что дыхание и биение сердца сначала замедлились, а потом и совсем прекратились. Двери карцера открылись. Как будто с того света долетел голос надсмотрщика:

— Все время валяется, а не сдыхает.

— Что-то он не шевелится, — послышался голос Коммеса. — А ну, послушайте сердце.

Лосе почувствовал, как кто-то склонился над ним. Голос надсмотрщика равнодушно произнес:

— Кажется, готов.

— Зовите врача.

Через несколько минут в карцере появился врач. Он дотронулся рукой до тела, послушал сердце.

— Мертв.

— Пишите акт, — сказал Коммес. — Смерть от воспаления легких. Позовите могильщика. Немедленно закопайте.

Все вышли. Наступила тишина. Тишина и темнота. Как приятно. Ничего не болит, все страдания отошли в небытие. Время остановилось. Оно стало бесконечным,

неизменным. Лоссу казалось, что его тело расширилось далеко за пределы тюрьмы, разрослось на весь мир, заняло собою бесконечный простор. Страшное прошлое исчезло, развеялось, как сон. Когда же начнется новая жизнь?

Так продолжалось долго-долго. Потом какие-то звуки дошли до его слуха. Что-то глухо гремело и стучало по кровле тюрьмы. Да нет, не по кровле. Это, должно быть, началась гроза. Лосе чувствовал, как на его лице играли отблески ярких молний, проникавшие в окно. Раскаты грома потрясли здание.

В карцер кто-то вошел. Послышался хриплый голос;

— Черт бы его побрал, не знал, когда умереть, На дворе гроза, а вы меня заставляете везти. Пусть полежит до завтра.

— Вези, вези! — сердито крикнул надсмотрщик. — Неразмокнешь!

Алессандро вытащили во двор и, раскачав, швырнули на подводу. Могильщик небрежно накинул на него мешковину. Заржала лошадь. Лосе почувствовал, что подвода движется. Со скрипом открылись ворота.

— Тпру! — крикнул могильщик. — Спешишь, проклятая? Не хочешь мокнуть?

— Что там такое? Мертвец? — послышался сонный голос из оконца сторожки.

— Эге.

— Кто?

— Да тот, кого одевали в «распашонку».

Охранник в окне хрипло засмеялся и закашлялся.

— Еще бы, после такой бани редко кто выживает!

— А разве сегодня дежуришь ты? — удивился могильщик. — Почему не Крокодил?

— Его еще не допустили к работе, — зевнул надсмотрщик. — Ну что ж, надо пробить покойничку грудь.

В голове Алессандро зазвенело, по спине поползли мурашки. Значит, Крокодила нет? Боже! Теперь пробьют грудь ломом! Конец! Он даже не может шевельнуться, подать знак, что он жив, что не надо его убивать… Жить. Ему хочется жить, смотреть на небо хотя бы из тюремного окна, дышать, мечтать о свободе. Зачем он проглотил пилюлю, зачем послушался Потра?

Заскрипели двери сторожки. Надсмотрщик взял лом, вышел на порог, посмотрел на небо.

— Ну и погодка! Льет, как из ведра!

— Эге ж, — сердито отозвался могильщик, — давай, делай скорее свое дело, а то я вымокну, как курица.

— Знаешь что, — зевнул надсмотрщик, — не хочу идти под дождь. Пробьешь сам возле могилы.

— Так бы сразу и сказал, а то морочишь голову! Н-но, кляча!

Лошаденка бодро махнула хвостом и рысцой двинулась по узкой дороге в лощину.