— Это самая некомфортабельная часть замка, — сказал Мэссей, обращаясь к Тэрлейну, — и чертовски трудно обогреваемая. Но он хотел, чтобы его комнаты находились здесь, и настоял на том, чтобы и комнаты леди Рейл тоже. Что вы там увидели? — спросил он, когда Тэрлейн перегнулся через каменную балюстраду и, вытянув шею, рассматривал донжон.

— Дверь в эту главную башню, — поинтересовался Тэрлейн, — та, которую он забил гвоздями наглухо, где она? Мне видна аркада, что ведет к часовне, и туда, похоже, выходят комнаты, как здесь. Но где же дверь?

— Это спальни. Мы никогда ими не пользуемся, так как там слишком сыро. Дверь в донжон в одной из крайних спален. Кестеван…

— Кестеван, — вмешался Фрэнсис, — утверждал, что видел, как Дорис выходила из комнат Ирэн. Думаете, он любовался Баустрингом при лунном свете? Сомневаюсь.

— А вот это комнаты леди Рейл. — Мэссей кивнул на одно из освещенных окон. — Можем заглянуть к ней, если угодно.

— А что находится по другую сторону этих комнат? — спросил Тэрлейн. — Глухая стена?

— Там Оружейный зал с фальшивыми окнами, — сказал Фрэнсис.

— Полагаю, у убийцы не было никакого шанса уйти тем путем? — спросил доктор Мэннинг.

— Ни малейшего, — ответил Фрэнсис. — Окна заперты изнутри, мы проверяли. Но попробуем все-таки их открыть. Та дверь открыта, Брюс?

— Открыта, — сказал Мэссей, запнувшись. — Но тут еще одна идиотская проблема. Ваш отец был против электрического освещения в своих комнатах… Подождите, пока я зажгу свечи.

Вспыхнул огонек, потом еще один и еще. Тэрлейн огляделся. Это была довольно большая комната с высоким потолком, где царил страшный беспорядок. Кровать с балдахином не была застелена, и простыни, похоже, не меняли уже целую вечность. Стол был завален таким количеством бумаг, что, похоже, шквалистому ветру было бы не под силу сдуть их. Дверь в гардеробную покосилась, представив для обозрения внутреннее пространство, в котором висели несколько грязных белых балахонов. Мрачно поблескивало витражное окно.

— Ну и ну! — произнес Мэссей. — А тут, оказывается, есть карманный электрический фонарик. Не знал, что он им пользуется. Однако это лучше, чем свечи. Сейф за тем гобеленом у кровати.

Яркий луч фонарика осветил комнату. Подходя к гобелену, Мэссей наткнулся на несколько пар обуви и шерстяную нижнюю рубашку. Он приподнял гобелен, и все увидели еще один сейф в стене, похожий по конструкции на первый. Он был закрыт, но не заперт.

Внутри ничего ценного не оказалось, кроме пузырька с высохшими чернилами, нескольких поблекших, некогда ярких гусиных перьев и фарфоровой сахарницы.

— Я имел право поддерживать порядок в этом офисе, — сказал Мэссей, закрывая сейф, — но ни одна горничная не смела заходить сюда. Он не разрешал. Ну… что теперь?

— Дай мне этот фонарь, Брюс, — попросил Фрэнсис, — и давай проверим все окна. Ну-ка, ну-ка! Нет, заперты.

Тяжелые, медные запоры напоминали запоры корабельных иллюминаторов. Разумеется, открыть их было непросто, и только совместными усилиями Мэннинга, Фрэнсиса и Мэссея удалось лишь слегка их ослабить.

— Теперь другие комнаты, — сказал Фрэнсис. — Заглянем в его гардеробную. А потом навестим Ирэн.

Окно гардеробной тоже не удалось открыть. Отряхивая руки от пыли, Фрэнсис произнес пару забористых словечек и убрал фонарь в карман.

Когда они постучали в дверь будуара леди Рейл, долго никто не отвечал. Потом мелодичный голос пригласил их войти.

Эта комната являла собой такой резкий контраст, что Тэрлейн прищурился. Если лорд Рейл был поклонником Средневековья, то его жена, без сомнения, была современной женщиной. Оформители превзошли самих себя, придав комнате четкие очертания и сфокусировав свет лампы в зеркалах, что добавляло комнате шика и лоска. На креслах и кушетках в изобилии лежали подушки, почему-то все прямоугольные. Словом, все было в соответствии с модой.

На одной из таких кушеток, под экстравагантной лампой, сидела леди Рейл. Возле нее лежали коробка с шоколадными конфетами, собачка и полдюжины французских романов, на обложках которых присутствовало слово «l’amour». Для Тэрлейна с его беспокойной душой все это свидетельствовало о дурном вкусе, но не о причудах.

Но леди Рейл не были свойственны ни причуды, ни дурновкусие. Хотя убранство комнат производило такое же впечатление, как избыточный макияж на красивом лице. Она была красива. Бледно-рыжие волосы, зачесанные на уши, густые рыжеватые брови и затуманенный взгляд желтовато-зеленых глаз на бледном лице. У нее была полная шея и крупные ухоженные руки. Она улыбалась.

— Добрый вечер, джентльмены, — произнесла она доброжелательным тоном.

Однако можно было сразу сказать, что она терпеть не может своего пасынка и что в ней ничего нет от качества характера, именуемого вздорностью. Можно было также предположить, что она была певицей в жанре музыкальной комедии.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — неожиданно заявила она. — Полагаю, вы удивлены, почему я не оплакиваю своего мужа… Я права? Что ж, скажу не кривя душой: между нами никогда не было какой-то особенной привязанности, так что горевать о нем было бы лицемерием, к которому я питаю отвращение. Да и вообще в наше время уже почти покончено с традицией прилюдно слезы лить и сокрушаться.

— Я сожалею, Ирэн, — сказал Фрэнсис. — Ты лишила нас возможности выразить тебе наше сочувствие… Доктор Тэрлейн, это моя мать.

Она улыбнулась:

— Я наслышана о вас, доктор Тэрлейн. Сэр Джордж Анструдер часто рассказывал о вас. Вы автор довольно утомительных книг о достоинствах викторианских романов. Что хорошего вы там нашли? — Она перевела взгляд на угловую книжную полку, где стояли несколько книг в мягких обложках с красными буквами на обложках, затем погладила собачонку, лежавшую возле нее. Та оскалилась и залаяла. — Викторианская мораль — это не ко времени. Нам нужна сейчас правда. Правда, мощь, неприкрашенность. Словом, то, что я называю сутью. Согласны?

— Мне кажется, леди Рейл, я где-то уже слышал это, — задумчиво сказал Тэрлейн, сразу почувствовавший, что между ними возникла неприязнь.

— Разве вы не согласны со мной? — произнесла она довольно резко.

— Понимаешь, Ирэн, мы зашли к тебе, чтобы поговорить. Короче, тебе как раз представляется возможность вникнуть в суть дела. Речь пойдет о Дорис Мундо, — сказал Фрэнсис с расстановкой.

— А что тебя интересует?

— Она, случайно, не поднималась к тебе сегодня?

— Поднималась. И что?

— Вы о чем-то беседовали?

— Дорис мне всегда нравилась, — сказала леди Рейл. — Но она оказалась глупой. Придется ей уйти.

— Это довольно безжалостно по отношению к Дорис. Почему ей придется уйти?

— Мне нет дела до морального облика людей, но девушка, позволившая себе забеременеть, просто дура. Я не выношу таких дур, так что придется ей уйти.

— Она уже ушла, — усмехнулся Фрэнсис. — Я хочу сказать, она мертва. Кто-то задушил ее полчаса назад, — сказал он, поднимаясь из кресла.

Леди Рейл какое-то время сидела неподвижно, уставившись на него затуманенными глазами.

— Это шутка? — спросила она наконец, протянув руку к собачонке.

— Нет, не шутка.

— Я сожалею, — сказала леди Рейл погодя. — Искренне сожалею.

— Она долго пробыла у тебя?

— Нет, недолго. Она хотела, чтобы я заступилась за нее перед моим мужем. К моему сожалению, я ей сказала, что это невозможно.

— Когда она была здесь?

— Она заходила, когда доктор Мэннинг спускался вниз, чтобы взглянуть на свою машину. Она не хотела снова встретиться с ним. Пришлось ей сказать, что меня не особенно тронули ее слезы. Слезы — это старомодно.

Фрэнсис кивнул.

— Кстати, — небрежным тоном спросил он, — это не ты ли пригласила сюда Лоуренса Кестевана?

— Да, я большая поклонница его искусства. — Она запнулась. — Я обязана сказать тебе, Фрэнк, что, когда все это утихнет, я собираюсь продюсировать фильм, в котором намерена сыграть главную женскую роль в паре с ним. Я хочу снова вернуться в кинематограф.