– Винчестер забрал твой отец, – откликнулась она раздраженным голосом. – Ты теперь не наш. Зачем твое оружие будет находиться в чужой яранге?

– Я сказал, что здесь живет моя жена, – повторил Айвангу и заковылял к пологу.

Он приподнял меховой занавес и заглянул внутрь. Каменные жирники стояли без огня. На стене висел красочный плакат с изображением красноармейца, в углу – портрет Ленина в деревянной рамке. Громко тикал голубой будильник с блестящим звонком-шапочкой.

– Где Раулена?

– Ее нет дома, – отрывисто ответила Вэльвунэ.

– Я подожду, – сказал Айвангу и уселся на китовый позвонок.

Он вспомнил, что с утра попил только крепкого чая. В это время в больнице Гальгана уже приносила обед. Как хочется есть! А Вэльвунэ, видимо, не только не собирается его кормить, но даже намеревается уйти. Пусть уходит.

Вэльвунэ кинула на парня злобный взгляд и вышла из чоттагина. Она громко ворчала, чтобы ее услышал Айвангу:

– Он надеется, что моя дочь будет с безногим. Этому никогда не бывать! Пусть и не думает!

Придется и к этому привыкнуть. Уши ведь не заткнешь, не убежишь. Может быть, надо было попросить доктора Моховцева, чтобы он заодно с ногами уши отрезал?

В чоттагине пахло нагретой моржовой кожей – это солнце поднялось над селением и лучи его уперлись в крыши яранг. И на крышу больше не придется лазить: куда там безногому!

Над потухшим очагом висел большой закопченный котел. Айвангу пришлось тянуться к нему – он был поднят высоко. Айвангу набрал из котла мяса, с аппетитом съел его и, облизав пальцы, снова сунул руку в котел. Как вкусно, не то что больничная еда!

– У, шкодливый пес, тайком жрет мясо! – услышал он голос и почувствовал, как костлявые пальцы вцепились ему в затылок, в отросшие в больнице волосы. – Уходи отсюда, ворюга! – кричала Вэльвунэ, стараясь оттащить Айвангу от котла. – Ты не добыл еду, а тянешься за мясом! Уходи!

Айвангу рванулся, оставив в руках разъяренной женщины клок волос. Вэльвунэ замахнулась, и тут Айвангу услышал голос Раулены:

– Ымэм, не бей его! Не надо бить Айвангу!

– Уйди, блудливая! – заорала на дочь Вэльвунэ. – Я сейчас его выкину из яранги!

Она снова вцепилась в Айвангу и потащила его к двери. Женщина хрипела в гневе, изрыгая ругательства, как мужчина:

– Пусть убирается отсюда! Он очень плохой человек, не умеет жить!

Айвангу, ослепленный обидой и яростью, отшвырнул от себя Вэльвунэ. Она отлетела в угол и сшибла пустую бочку. Бочка покатилась, гремя по земляному полу. Раулена стояла, прижавшись к большому ящику – кладовой, и с ужасом смотрела то на мужа, то на мать и повторяла:

– Не надо драться! Перестаньте! Не надо драться! Перестаньте!

И каждый раз, когда Вэльвунэ замахивалась, она вскрикивала и закрывала лицо руками. Милая, хорошая Раулена! Гляди, как бьют твоего мужа, привыкай!

– Жена! – крикнул Айвангу. – Накорми мужа! Раулена бросилась к котлу, сняла с крюка, разыскала жестяную миску и прямо с края навалила в нее мелко нарубленного вареного мяса.

Айвангу схватил миску, заковылял к пологу и, усевшись у изголовья, принялся за еду с таким видом, будто ничего не случилось.

В углу, рядом с бочкой, всхлипывала Вэльвунэ. Она больше не ругалась, а только тихо плакала.

Раулена хотела подойти к ней, но Айвангу крикнул:

– Жена, разожги костер и свари чай!

Раулена покорно бросилась выполнять приказание. Айвангу стянул с себя кухлянку и вполз в полог, выставив голову наружу.

Вэльвунэ бочком пробралась к двери и убежала.

В чоттагине остались Айвангу и Раулена. Она старалась не встречаться взглядом с мужем, возилась у очага, подкладывала дрова, гремела цепью, на которой висел чайник.

– Иди сюда, – позвал он ее в полог.

– А чайник? – с дрожью в голосе отозвалась она.

– Чайник висит на цепи, никуда не убежит.

Он истосковался по ней и не мог сдержать нетерпения. Раулена упиралась, отворачивала лицо…

Попив чаю, он направился на улицу, с трудом преодолев порог.

– Ты бы лучше не ходил, – робко заметила Раулена, заплетая косу.

– Буду ходить, – упрямо сказал Айвангу. – Пусть люди привыкают ко мне.

Вместо посоха он вооружился тивичгыном – палкой из оленьего рога для выбивания снега из одежды. Не успел он завернуть на единственную улицу селения, как на него с лаем накинулась собака. Айвангу схватил камень и запустил в нее. Собака с визгом бросилась наутек, и он невесело подумал, что ему теперь придется защищаться не только от людской неприязни, но и от собак.

Он шел, с трудом переставляя ноги. С лагуны дул ветер и шевелил его черные, с яркой проседью волосы. Никогда не думал Айвангу, что в родном Тэпкэне столько прохожих. Казалось, некоторые попадались ему дважды, и каждому хотелось поговорить с ним, узнать какие-то особые новости о Культбазе.

Возле пекарни его окликнул пекарь Пашков:

– Айвангу, здорово, заходи!

Пекарь был настоящий великан, белый сам по себе и еще от муки. Он приехал в прошлом году в Тэпкэн и сразу подружился с самыми отчаянными людьми селения, которые умели варить хмельную брагу. Пашков им передал добрый десяток новых рецептов, вплоть до того, как делать пьянящий напиток из карамели.

Пекарь помог Айвангу войти в пышущую жаром и заполненную вкусным запахом печеного хлеба пекарню и с ходу предложил ковш прохладной браги.

– Выпей, только поспела.

Айвангу залпом осушил ковш.

– Хороша бражка? – в ожидании похвалы спросил пекарь.

– Царапает нутро, как настоящая дурная веселящая вода.

– С дурной водой не сравнить. Моя брага замедленного и долгого действия. Сначала она бьет по затылку, потом берет за самый мозг, а уже оттуда растекается к ногам и вяжет их, как крепкий ремень. После моей бражки человек идет по улице, будто в сильный южак.

Заметив, как помрачнел Айвангу, Пашков понял, что задел за больное.

Много было друзей и приятелей у пекаря Пашкова среди жителей Тэпкэна. Но с особой симпатией он относился к этому парню, который первым заглянул в пекарню и с интересом слушал его рассказы о волшебстве хлебопечения. Жители Тэпкэна до приезда пекаря никогда не знали вкуса настоящего хлеба. Они пекли пресные лепешки на нерпичьем жиру и пробовали твердые американские галеты, похожие на распиленную фанеру. Когда тэпкэнцы впервые поели настоящего печеного хлеба, их уважение к пекарю неизмеримо поднялось. Пашков и сам чувствовал, что чукчи относятся к нему с большей сердечностью, чем, скажем, к заведующему торговой базой Громуку. «Народ, который выдумал хлеб, – хороший народ», – говорили в Тэпкэне.

– Не горюй, земляк! – пекарь хлопнул Айвангу по плечу. – Жить можно и без ног. Была бы голова.

Айвангу согласно кивнул. По телу растекалась легкость от опьянения. Захотелось говорить и даже петь.

– Пашков! – громко сказал он пекарю. – Я останусь охотником! Не смотри, что безногий, а охотником буду!

– Факт! – изрек пекарь, наливая второй ковш. – Ты парень первый сорт. И баба у тебя красивая. Главное – без рисунков на лице. Мне эта мода не нравится, когда рисуют…

Айвангу хотел, чтобы слушали только его.

– Ты знаешь, что такое ходить с голым сердцем? – допытывался он у пекаря. – Идешь по селению и будто волочишь его по земле. А каждый смотрит, жалеет, и эта жалость по сердцу, как напильником… От меня осталась половина. Может жить на земле половина человека? А, Пашков?

– Факт! – отозвался пекарь. – Живут даже, не имея ничего человеческого или самую малость его, хотя вроде у них все на месте – и ноги, и руки, и даже голова.

Айвангу заинтересовался таким рассуждением пекаря, прервал себя и спросил:

– Что ты говоришь?

– Возьми моего начальника, заведующего базой Громука, – продолжал пекарь, – разве он может называться настоящим человеком? Жулик он и пройдоха!

– А что он такое сделал?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: