В чувство привёл голос дяди Вальтера..

- До сих пор не могу поверить. Борман. Ламмерс. Хейдрих. Теперь Гёббельс. Кто за всем этим стоит? Кто?

- Я не говорил, что Гёббельса убили.

- Вы это уже сказали, - вздохнул доктор. - Да, в конце концов, и в наших кругах кое-что известно. Это ведь Гебхардт, не так ли?

Опять молчание.

- Людвиг, мы знакомы тридцать лет...

- Тридцать два года, если быть точным.

- Пусть тридцать два. Людвиг, я безгранично вам доверяю. Вы могли бы...

- Прошу вас, не говорите ничего. Я знал профессора Гебхардта ещё до того, как он начал пользовать Гиммлера. Что бы про него не говорили, он патриот и лично предан Фюреру, то есть был предан, - отец закашлялся.

- Мы уже привыкли к тому, что Фюрера нет, - вздохнул доктор. - А ведь прошло чуть больше недели. И как будто ничего не изменилось... Всё та же "Лили Марлен" по радио, потом сводки с фронта...

- Война, мой друг, война. На войне не до сантиментов.

- Война без Фюрера.

- Не будем лгать друг другу. Фюрер был гениальным провидцем, но посредственным полководцем...

Клаус знал, кто такой Фюрер. Фюрер - самый главный человек в Райхе. Его звали Хитлер. Взрослые на улице поднимали руку и говорили "Хайль Хитлер!", а дома говорили "гутен таг" и руки не поднимали. Клаус однажды носился по комнате и кричал "Хайль Хитлер!", пока не устал, и мама его не останавливала, только смотрела. А когда ему надоело, попросила больше так не делать. Он спросил "почему", а она сказала - "ради мамочки". Первого сентября Фюрера убили в Райхстаге, и вместе с ним поубивали ещё много важных людей. В тот день Клаус заболел.

- Простите, Людвиг, я сам не свой. Сижу у постели вашего сына, и веду этот дурацкий разговор о политике...

Голоса пропали в тонком пении подступившей к ушам крови.

Когда Клаус снова пришёл в чувство, то ощутил спиной лужицу остывающего пота, не успевшего впитаться в перину.

Взрослый разговор всё тянулся.

- ... колченогий. А профессор Гебхардт - лучший в Европе специалист по болезням коленного сустава. Это более чем естественно, что Гёббельс лечился у Гебхардта. К тому же, насколько мне известно, Комиссия сняла с него все подозрения.

- Комиссия ни с кого не снимает подозрений. Она их просто не оглашает, ради сохранения общественного спокойствия. Я уверен - головы ещё полетят. Особенно в СС. В конце концов, убийцы тоже носили чёрные формы. Во всяком случае, такова официальная версия.

Клаус приоткрыл глаза и голова тут же закружилась. Он крепко зажмурился и стало легче.

- Что вы думаете об этом новом человеке?

- Дитль? Ширма. Говорят, он не хотел покидать фронт. Его заставили прилететь в Берлин. И вручили власть. Точнее, видимость власти.

- Не забывайте, Людвиг: такие люди всему учатся очень быстро. Он ведь не просто бравый вояка, каким его изображают газеты. Он в Партии с двадцатого года.

- Это верно. Сугубо между нами: через него шла вся агентурная работа и пропаганда в армии.

- Даже так? Ну, тем более. Разумеется, сейчас он - просто кукла, которую дёргают за ниточки. Но те, кто принимают его за Хансвюрста, очень сильно ошибаются.

- Я тоже так думаю.

- Вопрос в том, кто тут кукловоды.

- Вермахт и военная разведка. И, возможно, кое-кто из партийных... Смотрите! Неужели...

Мальчик снова попробовал открыть глаза. На этот раз белых пятен не было. Он увидел блестящую спинку кровати и красную руку доктора с серебряной ложечкой между пальцами.

Во рту было сухо. Распухшее горло болело, как будто его расчесали изнутри.

- Пить, - тихонько попросил он.

"Ра-асцветали яблони и груши..."

Фридрих снял правую руку с руля, опустил с потолка кронштейн держателя. Вытянул из кармана черную тушку целленхёрера, переходящего уже к туманам над рекой. Легкое, безобидное фрондерство, проходящее скорее по графе "милые чудачества". Имперский барон, оберст Люфтваффе, кавалер Рыцарского Креста Фридрих Власов не считает нужным скрывать свои русские корни. И даже слегка бравирует ими. Что ж, почему бы и не побравировать. Его фамилия уж никак не менее славная, чем, скажем, какой-нибудь "фон Бок". В конце концов, фон Бока отец в свое время так шуганул от Москвы, что первый на всю жизнь проникся ко второму глубоким и искренним уважением...

С тем же успехом это могла быть "Песня Хорста Весселя", которую так любят твердолобые патриоты, или "Лили Марлен", все еще не теряющая популярности в вермахте, или любой из маршей Люфтваффе. Просто милые чудачества - это такая вещь, которую лучше иметь, чем не иметь.Что бы там ни говорила официальная доктрина о сверхчеловеке - и начальство, и случайные собеседники чувствуют себя настороженно в присутствии того, кто лишен даже самых невинных слабостей.

"Вы-хо-дии-ла на берег Катюша..."

И все-таки целленхёрер - пожалуй, самое страшное творение дойчского инженерного гения. Достанет тебя где хочешь - хоть в кровати, хоть в туалете. Хоть на загородном шоссе воскресным утром, когда ты только-только выбрался, наконец, полетать в свое удовольствие... Хорошо бы сделать вид, что он вне зоны приема. Конечно, его целленхёрер - только по виду обычный "Сименс", а на самом деле в мире найдётся очень мало мест, где он не принял бы сигнал... разве что пещеры глубоко под землей... но почему бы барону Власову - в свой выходной, между прочим, день - не отправиться исследовать пещеры?

Увы. Высветившийся в окошке номер хоронил на корню спелеологическую версию. Долг есть долг, как бы высокопарно это ни звучало.

Власов потыкал большим пальцем в кнопки, набирая код активизации фершлюсера.

- Доброе утро, Фридрих, - потек из трубки привычно неторопливый, с хрипотцой голос Мюллера. - Кажется, я вас разбудил?

- Нет, Отто, - по телефону, даже через фершлюсер - никаких званий и подлинных фамилий.

- В таком случае, вы долго берете трубку, мой мальчик.

Фридрих терпеть не мог это обращение, подходящее, может быть, зеленому лёйтнанту, но не сорокалетнему оберсту. Однако шеф тоже имел право на маленькие чудачества. Власов иногда размышлял над тем, насколько они натуральны: уж очень не подходили этому человеку манеры этакого ворчливого, но добродушного дядюшки. Фридрих достаточно хорошо знал настоящего Мюллера, чтобы прийти к выводу: все эти мюллеровские "мальчики", равно как и тщательно подчёркиваемая аристократическая брюзгливость в голосе - такая же игра на публику, как и его, Власова, музыкальные вкусы... Впрочем, сейчас всё это неважно.

- Я за рулем, - пояснил Власов и тут же уточнил: - Один.

- Едете по делам? - как ни в чем не бывало, продолжал светскую беседу Мюллер.

- Нет. На аэродром. С понедельника у меня отпуск, - добавил Фридрих, хотя и понимал, что это уже ничего не решает.

- Знаю, мой мальчик, знаю. Но, боюсь, ваш отпуск придется отложить. Вы нужны.

Власов мысленно взвесил последние слова. Разумеется, шеф никогда не сказал бы "вы нужны Райху" или чего-то похожего. Как и большинство сотрудников Управления, он тщательно избегал даже намёка на патетику. Однако же, в другой ситуации Мюллер сказал бы что-нибудь вроде "вы нужны Управлению", или "вы нужны мне". В первом случае можно было бы, по крайней мере, поворчать. Во втором - выговорить себе сколько-нибудь времени для улаживания личных дел. Но простое "вы нужны" - гм, похоже, что-то серьёзное...

- Как скоро? - ровно спросил Власов.

- Как говорят наши заокеанские друзья, вчера. Так вы говорите, что подъезжаете к аэродрому? Очень кстати. Вы сейчас под Висбаденом, не так ли?

- Майнц Фитен. Поведу сам. Распорядитесь, чтобы мне без проволочек дали маршрут на Берлин.

- Разумеется, мой мальчик, разумеется. Жду вас в нашем уютном гнездышке.