В таких вот размышлениях я обошла участок топинамбура и, конечно, обнаружила новый подкоп. И здесь успел побывать клыкастый обжора. И ямка прорыта и проволочная сетка снизу надорвана. Вот и клочок грязной щетины висит. Мокрый еще. На утреннем солнце не успел обсохнуть. И куда только смотрит Палыч, который еще до рождения моих прадедов был самым лучшим егерем охотничьего хозяйства!

После завтрака бывший мастер гаевой охоты потащился вместе со мной на участок и заметил дыру.

— Иде ж ты глядела, дармоедка старая! — закричал он на меня. — У тебя с под носа усю продухцию повытаскивають, а ты дрыхать будешь?

Вступать с ним в споры бесполезно. Огреет палкой по спине — и вся дискуссия.

Вернувшись в балаган, Палыч запустил руку под лежанку и вынул зеленоватую бутыль, заткнутую кукурузной кочерыжкой. Наливая в помятую оловянную кружку мутноватую жидкость с резким противным запахом, он хитро кому-то подмигнул и хихикал, мелко тряся своими пышными белыми усами.

— Чего уставилась, Картечь? — прикрикнул на меня старик. — Ишь, морду в дверь суеть, шпионничать вздумала! Иди, иди от седова! Не твово ума енто дело…

Я ушла. Очень мне надо! Я же не кот Федька, который любил эту гадость. Бывало, как налижется, — ой-ой-ой! Дымчатый лохматый Федька был одно время верным собутыльником Палыча. А где он сейчас? То-то и оно!

Тихий вечер спускается над лесом. Мягкие сумерки крадутся между деревьями. Завтра будет сухая и жаркая погода.

Надо теперь подумать о новом куске воспоминаний.

Этот убийственно крутой поворот в моей жизни едва не свел меня с ума. С самого утра поперла на меня лавина новых впечатлений, обрушивая на молодую собачью голову удар за ударом — один чувствительнее другого.

Впервые я испытала, что такое езда на этом странном неживом звере — автомобиле. Еще не улеглась на загривках у собак торчавшая дыбом шерсть, как младший чабан Ахмат подошел к зеленому чудовищу, прикатившему на ферму, открыл дыру в его боку и позвал меня. Беззвучная, но яростная грызня между страхом и любопытством была короткой. На помощь любопытству бросились доверие к человеку, привычка спешить на зов хозяина, и страх тотчас опрокинулся на спину и — лапы кверху. Я подошла к Ахмату, не спуская на всякий случай настороженных глаз с машины. И вдруг сильные руки оторвали меня от земли и сунули в просторное брюхо автомобиля (потом я уже узнала, что называется он «газик»). А в моей душе снова заворочался страх, быстро поднимаясь на все четыре дрожащие ноги и широко раскрывая бельма невидящих глаз. Железная зверюга зарычала, закачалась, зачадила скверным неживым духом, и я почувствовала, как неведомая, неодолимая сила тащит, уносит меня куда-то. И чувство это было до того тоскливое, до того гнусное, что казалось, будто меня заживо проглотили и уже начали переваривать.

Ахмат положил мне руку на голову.

Я немного успокоилась. А когда стала привыкать к машине, мы въехали в селение. В маленьком окошке замелькали крыши домов, кроны деревьев, столбы, до моих ушей доносился то близкий, то отдаленный собачий лай.

Но вот остановка возле дома Ахмата — и новые, душераздирающие переживания.

Открылась дверца машины, и я тут же спрыгнула на землю. Оказавшись на самой середине улицы, я так и застыла, оторопело озираясь по сторонам. Сколько домов! Какой бесконечной чередой вытянулись они по обе стороны удивительно твердой и гладкой дороги! В жизни никогда не думала… Позади раздался чей-то резкий пронзительный рев. Я обернулась и увидела, что прямо на меня едет огромная красно-желтая машина. Я бросилась бежать от нее прямо по дороге, а тут мне навстречу вынырнула из-за поворота другая. В панике я заметалась между двумя смертями: ужас и отчаяние! И все же я заметила, что рядом с красно-желтым автомобилем бегут две небольшие взлохмаченные собаки и храбро кидаются чуть ли не под самые колеса. Не знаю, как удалось мне выпутаться из этой истории и очутиться в безопасном месте, под забором ахматовского дома, а смелые сельские псы еще некоторое время гнались за машиной, захлебываясь в хриплом азартном лае.

Однако большая машина не обратила ни малейшего внимания на устрашающую отвагу лохматых дворняг, тем более, что они скоро отстали. Возвращаясь назад, два забияки заметили, наконец, меня, приблизились, обошли кругом.

— Видал? Новенькая!

— Эй! Откуда ты взялась?

Я молчала.

— Симпатичная, а? — нагло ухмыльнулся первый пес.

— С гор, наверно, спустилась, — ответил второй. — Их там лучше кормят.

Мне это уже начинало надоедать:

— Пр-рроходите мимо! — сквозь зубы процедила я. — Нахалы!

— Ого! Зубы показывает.

— Ладно, пошли. Нужна была нам эта дикарка!

— И правда дикарка. Даже машин боится. Что с нее взять?

И, гордо задрав хвосты, оба пса отправились восвояси.

Из ворот вышел Ахмат, надел на меня ошейник с крепким ременным поводком, отвел во двор и привязал к яблоне.

— Посиди пока тут, Гитче, — сказал он и скрылся в дверях дома.

На этом нервотрепка не кончилась. Поначалу я с волнением осваивалась в новой обстановке, принюхивалась к незнакомым запахам, присматривалась к пока еще диковинным для меня птицам — курам, индюкам, гусям. А потом увидела, как двор неторопливо пересекает большой черный кот. Нисколько меня не опасаясь, он проходил мимо в трех шагах и даже не повернул головы в мою сторону. И только раковинка его уха была направлена на меня: когда приближался, ухо торчало прямо, когда поровнялся, скособочилось. И это меня разозлило. Да и вообще я была взвинчена и раздражена, а тут еще прогуливается этот мерзавец…

Я залаяла и рванулась вперед, насколько хватило поводка:

— Брысь отсюда, дармоед, пока цел!

Я думала, кот пулей бросится наутек, а он вдруг остановился, медленно повернул голову и смерил меня скучающим взглядом желтых ленивых глаз — словно только сейчас увидел! — и спокойненько сел на землю. Впервые на его равнодушной морде появилось нечто вроде любопытства:

— Вы это ко мне обращаетесь?

Я рванулась еще раз и еще: до кота было меньше, чем полшага, но этот прохвост отлично знал о своей недосягаемости.

— Ну, доберусь! Ну, схвачу! На кусочки! На мелкие кусочки! — Я вся исходила гневом.

— Вы в этом уверены? Мр-р, интересно. Даже любопытно, я бы сказал…

И тут желтоглазый нахал, казалось, отвлекся, забыл обо мне, о страшных моих клыках, сверкающих почти у самого его носа, и с самым заинтересованным видом стал перебирать мягкой лапкой какие-то травинки и щепочки. Более дурацкого положения я в жизни не знала. Из дома выбежал Ахмат:

— В чем дело, Гитче? — он даже не заметил, как мучитель-кот в ту же секунду бесшумно скрылся в высокой траве у плетня.

Я умолкла и обессиленно повалилась на землю.

— Потерпи немного, собачка! Сейчас вынесу тебе поесть.

Он принес мне груду теплых куриных костей и кусок хлеба.

Кости были восхитительны! Едва я успела их оценить, как на моих зубах хрустела последняя — самая маленькая. За хлеб я взялась уже поспокойнее, но спокойно его съесть мне не дали. Из дома выкатился маленький человечек, видимо, детеныш Ахмата, — ростом не выше меня, толстенький, красноморденький. Переваливаясь с боку на бок на своих коротких и босых ногах, он подбежал ко мне, неожиданно стукнул кулачком по носу, схватил мой кусок хлеба и поднес его ко рту. Я визгливо вякнула не своим голосом. Рассерженная хозяйка выскочила из дверей, схватила своего малыша, звонко шлепнула по тугим окорочкам и потащила в дом. Возле крыльца она остановилась, подняла с земли толстую палку и бросила ею в меня. И снова я жалобно вякнула — больше от удивления, чем от боли. Ну, а брошенный детенышем хлеб я, конечно, доела.

Когда Ахмат вывел меня на улицу и опять посадил в «газик», я была даже рада. Может, меня отвезут домой, к матери?