Углубившись в чащу, где в ветвях кустарника и густого подлеска бестолково путались клочья густого мокрого тумана, я немного растерялась. Как искать? Как выглядят эти звери, какой у них запах?
Меня обступало множество разных запахов, но все они были вялые, слабые, приглушенные туманом, как и доносящиеся до моего слуха крики загонщиков. Более ощутимым для ноздрей было присутствие мышиных норок, гниющих диких груш, каких-то кислых ягод. Иногда — птичьего помета. Я побежала быстрее, задевая боками стебли квелых лопухов и полузасохших папоротников, цепляясь ногами за привязчивые побеги ежевики, беспорядочно расстилающиеся по мягкой земле.
Тихий неподвижный лес пропитан сыростью от корней деревьев до самых верхушек, еле различимых в тумане. Сырость лежит на траве, на упрямых, еще не полегших бурьянах, сырость капает со сморщенных листьев орешника и калины, сырость струится по густому меху моей шкуры. Сырость заползает мне в душу…
Тихо в лесу. Не слышно даже птичьих голосов. Лишь изредка прорывается сквозь завесу тумана далекое и беспомощное «Ого-го-о! Эге-ге-эй!» Очень отстали от меня гайщики. Совсем я одна осталась. Хоть бы кошка встретилась…
Я остановилась возле мелкого узенького ручейка с почти стоячей водой. Подумала немного и перепрыгнула на другой берег. И вот здесь, в эту секунду, раньше, чем коснулся моего носа звериный дух, я каким-то непостижимым собачьим сверхнюхом почувствовала близость встречи с грозным, сильным и враждебно ко мне настроенным животным. Я застыла на месте, вся превратившись в одну большую и чуткую ноздрю. Нет, запаха пока не было. Шороха тоже. Но вместе с мягким холодным воздухом проникали прямо в мое нутро невидимые и непонятные струйки страха, ненависти и гнева, которые смешивались и загустевали где-то между сердцем и желудком. Я сделала несколько осторожных бесшумных шагов, поднялась на маленький бугорок. Тотчас же меня окатила теплая и легкая волна незнакомого, но именно такого запаха, какой я почему-то и ожидала учуять. И теперь я уверенно и даже с изрядной долей жадного нетерпения и любопытства поспешила сквозь призрачное облачко испарений горячего звериного тела.
Поперек своего пути я скоро увидела чуть заметную тропу с множеством глубоко вдавленных в рыхлую сырую землю следов, напоминающих отпечатки телячьих копыт. Только мне было предельно ясно, что никакой Мухтар сюда телят не гонял. Следы похожи, да не очень. Полуовалы раздвоенных копыт сильно заострены и вытянуты вперед. Они вдавлены в податливую почву так, будто их обладатель ходит на цыпочках: передняя часть копыта проваливается сильно, а задняя чуть-чуть. Запах, конечно, стал вполне отчетливым: это — легко запоминающаяся сладковатая смесь лесных орешков, разогретого жира, старой сыромятины и теплого чернозема.
Стоп! А это что такое? Рядом с тропинкой я увидела неглубокую яму, на дне которой поблескивала мутноватая вода. По краям ямы — те же следы, а на ее узких пологих скатах грязь аккуратно приглажена. Чья-то большая и тяжелая туша совсем недавно ворочалась в этой «ванне», и на гладкой грязи были хорошо заметны отпечатки грубой щетины. От воды еще поднимался прозрачный парок. С необычным чувством охотничьего возбуждения я побежала дальше.
И все-таки встреча оказалась для меня неожиданной. Выскочив из мелколесной гущины на небольшую полянку, я чуть не врезалась в целое стадо неведомых темно-серых зверей. Массивные тела на коротких ногах, высокие холки, скошенные зады, удлиненные злые морды — два или три зверя были намного выше меня ростом, — а все остальные ниже. Еще не зная, как теперь вести себя, я громко и сердито залаяла. Кто-то из кабанов (конечно, это были кабаны!) встревоженно хрюкнул, и вся компания, которая только что безмятежно копалась в земле, дружно бросилась удирать. Вот звери пересекли полянку и с хрустом вломились в кусты на противоположной ее стороне. Испугались? Меня это и воодушевило, и разозлило одновременно. Бегать я умела очень быстро, и мне ничего не стоило догнать кабанов, уже вытянувшихся в цепочку на какой-то ими же, вероятно, набитой тропе. Одного из свинячьих недорослей я куснула (для пробы) за ляжку и приготовилась повторить этот прием, когда табунчик вдруг разделился на две части и помчался по двум разным направлениям.
Самый большой кабан освободил меня от необходимости принимать решение: он остался на месте. С разбегу я проскользнула мимо него и услышала, как у меня над самым ухом щелкнули страшные клыки. Резко повернувшись, я остановилась. Кабанья харя уже смотрела в мою сторону. Лютая ненависть застлала мои глаза, и я бросилась на лесное чудище с намерением вцепиться в его тупое рыло. Кабан сделал шаг навстречу, и вдруг я ощутила сначала острую боль в груди, а потом почувствовала, как все мои четыре лапы оторвались от земли и я взлетела в воздух. Инстинкт подсказал мне, что залеживаться на земле сейчас опасно — живо поднялась на ноги и отпрянула как раз вовремя. Секач промахнулся, а я, оказавшись на какую-то долю секунды чуть левее и сзади, прыгнула, прокусила ему ухо и проворно отскочила за толстый ствол дерева. Зверь опять бросился на меня, но я теперь стала поосмотрительнее. Резво увернулась и попыталась куснуть проносившуюся мимо меня тушу за мощную ляжку. Где там! Зубы мои только скользнули по крепкой, как сапожная подошва, шкуре, и во рту остался лишь клочок колючей, противной на вкус щетины, мокрой от пота и жидкой грязи. И снова кабан очертя голову ринулся в атаку, потом еще и еще — но каждый раз безуспешно. На губах зверя появилась пена, обе пары загнутых кверху клыков отвратительно скрежетали и клацали, вместе с горячим паром дыхания вырывались у него наружу какие-то жуткие утробные всхрипы. Я постоянно чувствовала режущую боль в груди, кажется, струилась по шерсти кровь, но еще не было у меня ни секунды времени, чтобы взглянуть на рану и хоть чуть-чуть прилизать ее.
Я лаяла, лаяла, лаяла и вкладывала в этот лай столько злобного ожесточения, азарта кровавой драки и столько желания повергнуть врага в пучину отчаяния и страха, сколько никогда еще не знали мои голосовые связки. И вдруг я услышала, как где-то довольно близко раздался глухой басовитый лай Матроса. В первое мгновение я подумала, что он спешит мне на помощь, но тут же поняла свою ошибку. Матрос гнал другого зверя (или других зверей) и не в мою сторону, а в противоположную. Не успела я огорчиться по этому поводу, как услышала далеко позади себя крик одного из гайщиков, затем второго и — едва различимый из-за тумана и расстояния — знакомый голос Ибрагима:
— Гоу-у! О-о-о-й!
Кабан замер, прислушался, и не торопясь затрусил вправо, не желая ни встречи с Матросом, который был впереди, ни встречи с людьми, которые приближались к нам с тыла.
Я обрадовалась, хотя до сих пор не знала, что должна делать с этим грозным секачом: либо удерживать его на месте до подхода гайщиков, либо сопровождать с громким лаем. А может, задачей охотничьей собаки является смертельная схватка со зверем? В эту свою первую охоту я совсем не помнила об ожидавших в засаде стрелках, хотя по быстро удаляющемуся лаю Матроса можно было бы догадаться, что опытный пес не останавливает, а гонит добычу. И гонит по четко определенному, хорошо ему известному адресу. Мне надо было последовать его примеру, но столь простая мысль так и не пришла в голову. Страшно подумать, какие глупости я, — в сущности, ведь умная собака! — делала в этот день, как рисковала своей жизнью! Опять и опять я обгоняла секача и становилась на его пути, заставляла бросаться на меня, крутилась вокруг него, то хватаясь зубами за твердую, как полено, заднюю ногу, то ухитряясь рвануть за ухо.
Постепенно мы отошли на порядочное расстояние от той полянки, где столкнулись впервые, а путь проделали нелепо извилистый, хотя на большей его части лес был уже совсем не таким густым, как вначале. Еще немного, и мы оказались под кронами огромных деревьев с толстыми светло-серыми стволами. Здесь почти не было ни подлеска, ни кустарника. Землю устилал толстый слой красновато-бурых опавших листьев. Кое-где рассыпались черными комьями пласты вывороченной земли — «покопы». Это поработали дикие свиньи, промышлявшие плоды чинар-исполинов: маленькие сладкие орешки.