В случае невозвращения виновные будут привлекаться к ответственности по законам военного времени как мародеры и расхитители социалистической собственности.

Нач. РО милиции

сержант милиции — Тетерев".

Играла гармонь. Девчата молча танцевали с нашими бойцами. А в перерывах между танцами сбивались в кучку, перешептывались и тихонько всхлипывали от смеха. Гармонь смолкла, и стали расходиться. Ваня-украинец, протанцевавший весь вечер с одной девчоночкой, коротенькой, подвязанной кукушкой (косынкой со скрепленными под подбородком концами), с тугой косицей, подскакивающей по цветастой ситцевой спине между бугорками лопаток, крикнул ей вдогонку: "Это не любовь, что ты — домой и я — домой. А то любовь, что ты — домой и я — с тобой!" — под веселое ржание товарищей.

Бывалый солдат, вспоминает прошлогоднее:

— Я получил задание тягать макеты танков в район города Белый и Холма. Саперы изготовляли из фанеры и дерева макеты танков. Шесть таких танков цепляли тросом за мой танк, и я ети макеты таскал по тридцать — сорок километров по главным дорогам, попадая под обстрел корректировщика "рама", который ужасно фотографировал. На следующий день по етим дорогам валялись листовки: "Русь, тягаешь фанеру. Танки Гудериана под Москвой". <36>

Пистолет в руке — это какое-то особое ощущение. Тут и риск, и тревога, и авантюризм — все в твоей ладони. Хотя еще не довелось ни разу стрелять, не обучена, но с ним упористее. Кажется, в случае чего найдется малое умение распорядиться собой, нажав курок.

— Муж, когда уходил, просил: "Дай, Катя, моим костям спокойно лежать. Не выходи замуж. У тебя такой характер, ты не сможешь сносить". Он, бывало, обувь скинет или ноги вымоет — в дом войдет: "Мне твой труд дороже моего". Таких нет, как он был. — И, помолчав, добавляет мечтательно: — Может, только еще какой один где-нибудь.

Приземистый, крепкий, с трухлявым саквояжем в цепкой руке, идет по деревне, глядя в упор под ноги себе.

Во-первых, странно увидеть исправного, здорового мужчину и не в летах, а не в армейском — в затертом тугом плаще, в темной кепке.

Во-вторых, вроде не бомбят, не обстреливают, а суета, напряжение, беспокойство и сумрак роятся по усадьбам, по избам при его приближении. Кто ж такой?

— Ценный человек, — хмуро пояснил старичок. — Наденет белый халат, и бык ему подчиняется. В штатской одежде не подходи.

Но это одна сторона полезной деятельности ветеринара. Другая связана с запретом по району всякого убоя приплода рогатого скота, овец, свиней, принадлежащего как колхозам, так и лично колхозникам, единоличникам, рабочим и служащим, поскольку большой ущерб нанесен войной общественному животноводству. И теперь этот человек в немалой степени вершитель многих судеб. Случись падеж, или травма, или хворь, или еще какая напасть, мало того горя хозяевам, еще жди, что тебе за это будет, как взглянет ветеринар. Сказано: привлекать к строжайшей ответственности да по нормам военного времени.

Фамилия этого человека — Кабанов, и за его подписью немало скопилось актов в сельсовете, что у нас <37> в избе за дощатой, не дотянутой до потолка перегородкой.

Сегодняшнее появление в деревне Кабанова завершилось следующим актом:

"1942 года 22-го мая.

Составлен акт на предмет вскрытия трупа павшего теленка у Ефимовой Марии Михайловны в присутствии дипутата с/с тов. Антонова В. И., возраста 1 м, пол телочка коковая пала от плохова питания вбольшом количестве и 2-е несвоевременно заявлено вет. ф. о помощи коковая была б устранена без ущерба. Было заявлено предсмертно посредством уколов и вправления грыжи теленок жил 3 дня. Но так было Сращение пятли кишки с соединительной оболочк. и воспаления брюшины дело безнадежное…"

"23.5.42. В течение ночи редкий арт. — минометный огонь и ружейно-пулеметная перестрелка".

Секретарь сельсовета — миловидная Тося. Работа чистая, не тяжелая. За то свекровь ругает ее "дворянка". И едко так о ней: "Тоська, водворянившись, сидит-посиживает, хоть ты что".

— Православные! Навались! — крикнул доброхот боец, помогавший толкать застрявшую машину. — И начальники тож!

К секретарю сельсовета Тосе поступают справки о смерти человека. Вот одна из них. Выдана непосредственно самому… покойнику:

"Справка. Дана настоящая Васильеву Егору Васильевичу, что он действительно болел крупозным воспалением легких с 26.111.42 по 4/IV.42 года и лечился в Морьинской амбулатории у м/ф Быковой.

Скончался 4/IV.42 13 час.

К чему заверяю

м/ф Морьинского пункта

М/ф Быкова

4/IV.42 г.". <38>

Вот так, не мудрствуя и безо всяких там церемоний.

"Акт о смерти Загораевой Прасковьи Ивановны в возрасте 75 лет", "от преклонных лет померла. Со стороны издевательств не было. В чем и расписуемся

Семенова, Макарова, Романова".

Наша листовка, рифмованная:

"Deutsche Soldaten, Lasst Euch raten.

Ruft den Russen zu aus der Weite:

"Sdajus, Towarisch, Ne strelajtel""

"Немецкие солдаты, советуем вам.

Кричите русским издалека:

"Сдаюсь, товарищ, не стреляйте!""

— Ишь как ласково напели, — сказал старшина, слушая непонятные немецкие слова. — А ты, — сказал мне, — лучше гаркни им в рупор: "А ну отъерзывай!"

Наша армейская:

По дорогам глинистым, по лугам Тверцы,

По полям калининским проходят бойцы.

Эх, полки стрелковые — храбрецы в полках,

Автоматы новые в молодых руках.

…

Мы полками вклинимся в линии врага

И вернем калининцам Волги берега.

Как животворно начало лета. Особенно после такой тяжелой зимы. Кажется, все предвещает только хорошее. И каждый день по-особому полнокровен. При всем том это — день войны.

Перевожу немецкие статьи, обращенные к солдатам:

"На то была воля провидения… Чувство дружбы создает единство нации", "Любой немец по своим биологическим <39> данным неизмеримо выше любого другого…"

И секретный циркуляр хозяйственного штаба германского командования на Востоке:

"1… Немецкие квалифицированные рабочие должны работать в военной промышленности; они не должны копать землю и разбивать камни, для этого существует русский".

— Кто жить не умел, того помирать не научишь, — говорит о немцах женщина, выбравшаяся из Ржева с детьми и примостившаяся у людей здесь, в деревне. — Немцы ужасные трусы. Сидят обедают, или вечером бомбят — под стол прячутся. Даже смешно. "Матка, ляхен? Дом капут, матка тод!" Мол, чего смеешься, дом капут и саму убьют. А я: жарче! жарче! — призываю.

Она же о своем меньшом, который бессменно на руках у нее:

— Как старичок был. Изнеможенный скелет. Здесь так хорошо его подняли, так помогали, хоть у самих такая нехватка.

— У меня в дому немецкий начальник стоял. Ну и привели раз беглого нашего солдата. Из плена бежал. Схватили. Спрашивают: кто такой, как сумел убечь? А он отвечает не поймешь что. Немец ему по-своему: не сяки, мол, говори реже! А он сякет, он сякет, мне и то не понять. А прислушалась, слышу, так ведь он же по-нашему, по-матерному чешет.

Старосте грозили: "Шкура ты едтакая! Ну где-нибудь тебя расхлопают!"

Но неизвестно, не то успел уйти с немцами, не то схвачен.

— Он перед самой войной был забранный. Ему никак три статьи было.

— Хитер мужик. Только себе любил, а людей жал.

— У него никак со стеклом гардероб.

— Но теперь он повытряхался. <40>