Итак, 8-го октября соглашение о покупке угля у германского правительства было подписано, и 9-го утром я со своим штатом уже выехал в Гамбург. Там на вокзале меня встретили представители пароход­ства и страховых обществ, тоже спешивших с от­правкой угля в Петербург и потому выехавших в Гамбург еще до подписания соглашения. Эти лица все подготовили к моему приезду: заняли помещение для ме­ня в гостинице, а также устроили для меня временно консульское бюро в одном из многочисленных громадных домов, сплошь наполненных пустовавшими, в виду войны, помещениями, специально приспособленными под коммерческие бюро. В одном из них я времен­но устроил свою канцелярию. И таким образом, в тот же день мы могли уже начать работу, материалы для которой были заранее подготовлены этими обоими пред­ставителями. Работа была очень спешная, сложная и нервная. В виду того, что нормальная консульская работа не требует значительного штата служащих, отправка же угля представляла собою явление временное, я огра­ничился очень небольшим личным составом. Он состоял из секретаря консульства, бухгалтера, делопроиз­водителя, помогавшего бухгалтеру на время спешки с отправкой угля, машинистки и агента для торговых поручений.

Работа закипела. Пароходы спешно грузились и вы­ходили в море и к двадцатым числам октября из note 112разных немецких портов были отправлены все 25 пароходов со ста десятью тысячами тонн угля. А некоторые из этих пароходов, первые, успели уже и возвра­титься обратно (Чтобы не возвращаться больше к этому вопросу, отмечу, забегая несколько вперед, что после того, как наше посольство было изгнано из Берлина, всем вышедшим уже пароходам с углем по радио было дано германским правительством распоряжение возвратиться обратно, что и было ис­полнено. Однако, более половины пароходов успели к этому времени прибыть в Петербург и сдать товар. Но в виду перерыва дипломатических сношений эти пароходы не полу­чили компенсационных товаров и возвратились в Германию без груза. — Автор.).

Одновременно я открыл также и деятельность кон­сульства во всей его компетенции вплоть до торговых дел. Правда, в последнем отношении работы было ма­ло. За время войны громадный мировой Гамбург нахо­дился в спячке: все было пусто, все стояло, и город и его мировой порт, когда то кипевший жизнью, произ­водили впечатление чего то выморочного…

Но на меня наш центр, в лице Красина, который в то время уже был народным комиссаром торговли и промышленно­сти, возложил широкие торговые функции, прислав и продолжая присылать мне запросы и спецификации требуемых для России товаров. И, хотя деловая жизнь в Гамбурге замерла, тем не менее изо всех щелей его ползли ко мне разные коммерсанты и спекулянты со всевоз­можными предложениями… Они не скрывали, что, несмот­ря на всю бдительность властей, они успели утаить мно­го товаров, которые они и спешили навязать мне. Боль­шинство этих коммерсантов, как это всегда и бывает в смутные времена, состояло из разных темных личностей. Среди них было немало и представителей рус­ской колонии в Гамбурге.

note 113В первый же день моего пребывания в Гамбурге я обменялся визитами с президентом сената и некото­рыми другими официальными лицами. Президент сена­та и другие представители его (все больше коммерсанты) не скрывали своей радости по поводу моего приезда: они питали надежды, что благодаря мне, удастся оживить торговую деятельность Гамбурга, и потому были очень предупредительны по отношению ко мне и к моим сотрудникам.

Конечно, я не мог, по своему положению российского консула, не коснуться и дел наших военнопленных. Они находились в разных, разбросанных около Гам­бурга концентрационных лагерях, и на работах у частных хозяев, к которым они были прикреплены. Положение их было очень тяжелое и именно, русских военнопленных, с которыми обращались очень сурово, совсем не так, как с военнопленными других воевавших с Германией государств… И едва я успел приехать, как военнопленные стали засыпать меня жа­лобами на насилие и пр.

Иногда они появлялись у меня, получив на то разрешение, с личными просьбами, например, по оформление их браков с женами — немками, с которыми они жили не венчанными, а также по сношению с родными в России и пр.

Вскоре же по моем прибытии ко мне явился и пред­ставитель русской колонии. Это был молодой человек, который представился мне, как "уполномоченный рус­ской колонии".

— Правда ли, — нервно и сильно жестикулируя, обратился он ко мне сразу с вопросом, — что вы наз­начены гамбургским консулом?

Вопрос этот привел меня в понятное недоумение. Тем не менее я ответил ему утвердительно.

note 114— В таком случае я ничего не понимаю, — сказал он, пожимая плечами. — Вот копия моего письма к послу Иоффе, отправленного ему вскоре после его прибытия в Берлин… Вы видите, что в нем я от имени гамбургской колонии русских приветствую его, как представителя свободной от уз бюрократического пра­вительства России… А дальше я ему пишу, видите, что ко­лония надеется, что при выборе для Гамбурга русского консула, он не пойдет по избитому пути бюрократиче­ской системы назначения официальных представителей свободной России, а примет во внимание кандидатуру то­го лица, которое ему может указать колония из своей среды… И вот я теперь ничего не понимаю, как могли вас назначить?…

— Позвольте, — спросил я, — а что же вам от­ветил Иоффе?

— Иоффе? Да вот его ответ, подписанный им самим.

И он протянул мне бумагу на бланке посольства. В своем ответе в обычных трафаретных выражениях Иоффе благодарил за выраженные симпатии и в заключение писал, что вопрос о назначении консула в Гамбурге еще не поднимался и что пока он ничего по этому поводу не может сказать.

— А между тем, вот вас уже назначили, — заговорил снова молодой человек. — Не думаю, чтобы наша колония была довольна… мы, верно, будем про­тестовать, тем более, что колония в своем ответе вы­ставила своего кандидата…

Вся эта дискуссия казалась мне весьма комичной. Однако, сохраняя серьезное выражение лица, я спросил моего протестанта:

note 115— А кого колония предполагала назначить консулом?..

Он скромно улыбнулся и ответил:

— Колония находит, что самым подходящим кандидатом являюсь я… Ну, а теперь мы будем протесто­вать против того, что советское правительство тоже следует бюрократическим методам…

Впоследствии, ориентировавшись в гамбургских делах, я узнал, что этот господин никаким уполномоченным колонии не был. Он написал письмо Иоффе с приветом от русской колонии, переговорив с не­сколькими знакомыми и заручившись их согласием на то, что он подпишет это приветствие от имени колонии.

Через несколько дней после этой сцены он снова явился ко мне с предложением разных товаров, причем стал говорить о своей честности, в доказатель­ство чего он представил мне удостоверение одного из гамбургских негоциантов в том, что, работая у него в качеств служащего, он "честно сдал ему все 20.000 мешков из-под хлеба"… Впоследствии этот госпо­дин так мне надоел всякими пустяками, с которыми он обращался, что я распорядился, чтобы его больше ко мне не пускали…

Далее у меня было много хлопот с передачей мне находившегося на хранении у испанского генерального консула имущества прежнего, царских времен, российского консула… Bсе переговоры шли через сенат, так как Испания не признала нового строя в России. В конце концов имущество было передано не мне лично, а сенату, который передал его уже мне.

Между тем на политическом горизонте собира­лись грозные для нас тучи… Постепенно в газетах, сперва робко, как бы нащупывая почву, стали note 116появляться какие то недружелюбные для советского правитель­ства выпады, которые, чем дальше, тем больше при­нимали открыто враждебный характер. А к концу ок­тября в прессе началась явная травля. Появились ста­тьи, резкие по форме и содержанию, в которых говори­лось о том, что советское правительство ведет агитацию и пропаганду, и задавался вопрос, доколе же гер­манское правительство будет терпеть у себя эту "кух­ню ведьм" ("хексен-кюхе"), в которой готовится от­рава, угрожающая всему народу?… И всюду поползли слу­хи и слухи. Говорили, что германское правительство, вот-вот, потребует, чтобы русское посольство уехало в Россию…