— Как там твой знаменитый Одиссей? Все такой же хитроумный?

— К Одиссею претензий нет, — твердо ответила Пенелопа. — А что, есть основания сомневаться?

— Да нет, отчего же… — сказал Агамемнон. — У тебя коллектив крепкий, всем известно.

— Ну уж, коллектив. Инженер да лаборант, который вечно болеет корью и коклюшем…

— Вот-вот, стало быть сотрудников у тебя двое…

— Мы едва справляемся, — предупредила Пенелопа, чутким женским сердцем ощутившая тревогу.

— Подумаешь, птицы какие. — Агамемнон всегда считался на заводе надменным и грубоватым человеком, попросту — тираном. — Производство без твоего Одиссея не развалится. Короче, у меня разнарядка. Поедет твой любимчик на уборку оливок.

— Одиссея на оливки! — воскликнула Пенелопа. — Пошлите лучше Телемака, ему на свежем воздухе полезнее.

— Телемак представил справку об аллергии.

— Аллергии? На что именно?

— На все, — сказал Агамемнон. — Там приложение на трех листах. На оливки тоже…

Одиссея провожали всем коллективом, нежно и трепетно, словно он отправлялся не на сельхозработы в Скачковский район, а в опасный одиночный залив к Геркулесовым столбам, туда и обратно стилем «на спине».

— Не простынь там, обязательно надевай шерстяные носки, — твердила Пенелопа, сжимая виски ледяными пальцами. — И главное, не ешь, не ешь этих оливок. В рот не бери! Они все опрысканы страшной отравой от вредителей.

— Я не вредитель, — отшучивался Одиссей, — на меня эти яды не действуют, толстею только. Не беда, попрошусь на силос, приеду весь зеленый — смеху будет!.. Ну-ну, крепитесь давайте, чего уж так-то…

— Да, — плаксиво говорила завсектором, — ты уедешь, а мы тут совсем запурхаемся. Возвращайся, Одиссей! Возвращайся…

Телемак стоял рядом и всем своим простуженным существом выражал готовность сию минуту броситься вперед. Его хронический насморк от неизбывной скорби приобрел в два раза большую интенсивность.

— Ты куда, Одиссей? — повторял он, утираясь платком, хотя прекрасно знал, куда, и, чтоб туда не ехать, еще за две недели позаботился о мощной справке. Он чихал, страдал и кашлял. Одиссей поскорее уехал, чтобы не заразиться.

Он уехал в Скачковскнй район, а Пенелопа еще долго стояла у окна. Сердце-вещун остается вещуном и у женщин-завсектором тоже. Оно предсказывало долгую разлуку и, конечно, не ошиблось…

По двору грузовой Пегас перевозил партию статуй «Афродита с веслом». На вершине горы шлакоотходов, на своем камне восседал Сизиф — обмахиваясь кепкой, закусывал булочкой и кефиром (наступило время обеда). У подножия горы в состоянии творческой задумчивости расхаживал директор клуба имени Апполона в повседневной трагической маске. Все было, как всегда. Не было лишь Одиссея…

Пенелопа вздохнула в последний раз, отошла от окна и принялась за составление сводной годовой ведомости. Предстояло систематизировать все поступившие за год изменения, разделить по группам, выделить наиболее существенные — словом, дать общую картину. В таблице насчитывалось девяносто шесть граф, каждую из которых, вместе с подграфами надлежало заполнить цифрами и красивыми греческими буквами.

Через месяц пришла открытка от Одиссея. «Убираем оливки. — сообщал он. — Сначала было трудно. В первый день убрал около трех килограммов, но желудок забастовал. Теперь привык, полегче, но больше полкило зараз пока не могу… Рядом ребята убирают за обе щеки, крепкий понаехал народ. Пополнел, но не слишком. О.»

Спустя два месяца пришла вторая открытка: «Оливки — гадость, я их больше в рот не возьму. Приказом переброшен в заводское подсобное хозяйство на строительство коровника. Молоко и сметана хороши, творог — послабее. Помогал налаживать сепаратор (сливки). Сейчас уже здоров, но желудок пошаливает по-прежнему. Ребята подобрались — богатыри, щеки — во! Приятно вместе работать. Несколько пополнел. Всем привет! О.»

Пенелопа стойко держалась еще три месяца, по когда блудный Одиссей прислал третью весточку, завсектором не выдержала.

«Категорическим приказом переведен на оливкохранилище. Перебираю оливки. Кошмар! Отзовите меня отсюда! Ваш верный и преданный инженер Одиссей. Я больше не могу, ужасно похудел. Помогите».

— Это кто же распорядился? — тихо спросила Пенелопа, кладя открытку ка стол заместителя главного конструктора. — Как это понимать? Вы губите ценного работника…

Но Ахилл, недавно ставший замом, разговаривать не стал. Он боялся испортить отношения. Агамемнон как-то сразу невзлюбил своего нового подчиненного, пренебрежительно называл Пелеичем и все время норовил невзначай наступить на больную ногу, именно на ахиллесову пяту.

— Нет, матушка, ты ко мне с этими делами не суйся, — сказал Ахилл. — Не ко времени пришла. Видишь, я только-только вхожу в курс дел? И вообще, я нынче в гневе… Адью.

Агамемнон, по обыкновению, просто нагрубил.

— К Ахиллу, небось, уже бегала? Жаловалась, душу изливала? В следующий раз будешь знать. Нашли защитничка… У меня разнарядка, отвяжись и не приставай! Не помрет твой Одиссей, а худеть ему полезно, пол-урожая съел, нам писали из района… Мы его специально на коровник послали, так теперь у них план по сдаче молока сорван. Иди, не мешай мне работать!

Пенелопа пошла на прием к Зевсу. Обычно сдержанная, она просто клокотала от ярости. После ее ухода тучегонитель около часа метал нервные молнии в личном тире и сгоряча лишил премии отдел снабжения и комплектации (гермесовцы, впрочем, ни капли не обиделись, так как привыкли, что на них вечно все валят).

Пенелопа замкнулась в себе и терпела, сколько было сил. Но силы кончились после очередной открытки.

«Переброшен на курсы механизаторов, — кратко сообщал Одиссей. — Кругом одни железки. Наверное, скоро умру. Прощайте. О. (Ужасно, ужасно похудел!)».

Пенелопа кинулась к Агамемнону, но тот не дал и слова сказать.

— Раззявы! — бушевал главный конструктор «Олимпа». — Что ты там навносила со своим Телемаком? Кони, Кони!..

Пенелопа так испугалась, что даже пропустила мимо ушей неизвестно к кому относящихся «коней».

— Господи, что такое?

— А то, что работать надо, а не рыдать по сотрудникам! Плакальщица! На восемь градусов, на восемь же градусов наклон шеи изменить надо было! Наши уже и заявки подали на рацпредложение… А Телемак что внес, ты видала? Сходи посмотри в сборочный! Бестолочи, деваться некуда. Еще Пелеич под ногами путается. Понабрали контингентик…

Пенелопа помчалась в сборочный. Всю площадку перед цехом занимали непринятые заказчиком троянские кони, — все как один с головами, повернутыми в обратную сторону, будто хотели по-собачьи лизнуть седока в нос. Меж конями метался начальник сборочного, дрожащими руками пытаясь развернуть головы обратно. Гордые животные, сделанные из твердых сортов дерева, не поддавались. Рядом бродил представитель отдела сбыта и уныло бубнил заказчику:

— Зато больше в транспорт войдет… Больно придирчивы стали… Такими конями бросаться… Приняли бы, а? Мы потом исправим…

Заказчик не поддавался, ибо от завода материально не зависел и был поэтому принципиальным человеком. Из окошка на переполох с тоской смотрел цеховой мастер ОТК. От завода он зависел целиком и полностью, принципиальность проявлял только в разговорах с женой и люто завидовал гордому свободному заказчику.

Пенелопа помчалась обратно к себе. Складки ее белого отутюженного хитона классически развевались па ветру.

— Берегись! — раздался откуда-то сверху истошный крик, и мимо Пенелопы со свистом пролетел камень, пущенный с горы.

— Ты чего, тетка, совсем очумела? — закричал с вершины Сизиф, случайно выпустивший камень из рук и теперь маскировавший испуг хорошо разыгранным недовольством делового человека. — Опасная зона, куда прешь-то? Назад давай! Да не вправо, назад! Фу ты, влево понесло… Всё уже, улетел камень, нету его! Во улепетывает! Эй, тетка, сандалии потеряешь!..

Пенелопа скрылась за штабелями ящиков.

— Ишь, как убивается бабочка, — сказал Сизиф самому себе. — И правильно. Одиссей мужик стоящий, хоть и поесть любит. А что толстый — ерунда. Женится, похудеет. Сбросит вес, отощает…