Эта интереснейшая во всех отношениях личность стремглав неслась к источнику ГСМ. Следом за своим директором в полном составе следовал народный хор муз. Все девять муз, также обутых в котурны, бежали строго по ранжиру, в колонне по одному, на ходу разворачивая свитки с нотами.

Директор остановился у края озера и отчаянно взмахнул коротенькой рукой. Музы организованно разобрались вокруг него опять же по ранжиру и грянули хвалебную песнь.

Начиналась она словами:

Музы пели очень стройно, лишь Урания выбивалась из нужного тона. Не удивительно, ей не хватало музыкального образования. Урания окончила факультет астрономии и в хор попала, уклоняясь от распределения. Пела она, впрочем, недурно, но всегда ровно на полноты выше.

Когда ловкач-директор успел переделать «Хвалу Гименея» на песню о чутком Зевсе, осталось загадкой. К чести молниевержца, он нимало не поддался на лесть и спросил, свесившись с колесницы:

— Вам-то здесь какого рожна понадобилось?

Тут директор клуба имени Аполлона поступил крайне эффектно. Громыхая котурнами, он сделал два огромных падающих шага по направлению к Зевсу, воздел к небу веснушчатую руку и гулко прокричал из-под маски (маска на сей раз была поэтически-вдохновенная, восторженная, попросту — умора):

— О, Зевес! — прокричал директор клуба. — На месте сем забил источник Ипокрены светозарный…

— Ну забил, вам-то что за печаль, — раздраженно ответил молнневержец.

— На месте сем… — повторил директор. И забыл. Сделав тяжелую паузу, он пошарил под плащом, заглянул в какую-то бумажку и продолжал:

— Зевес, гонитель туч косматых, здесь должно сделать храм искусств изящных, чтобы музы дивно по ночам тут пели и сребролукий Аполлон являлся…

Зевс в детстве часто гонял голубей. О тучах разговору никогда не заходило. Поэтому он, несколько удивленный неожиданным обращением, ответил уклончиво:

— У нас авария, чего тут по ночам петь, не надо… Дали вам помещение, вот и пользуйтесь…

— О нет, — нараспев запричитал директор клуба. — О нет, в том помещенья десять метров. — (Он перешел на гекзаметр). — Метров там десять квадратных, нету воды, отопленья. Зовом кифары влекомый, приходит работник завода — сразу уходит обратно. Плачем, моленья возносим. Молчит Аполлон сребролукий, тенью незримой витая…

— Погодите, — прервал тучегонитель Зевс. — Какой тенью, чего плетете? Я его видел позавчера. Говорит, новый сорт клубники выводит. Бодрый старик, а вы его в тени записываете. Нехорошо.

В самом деле, директор клуба немного переборщил. После ухода на пенсию бывший руководитель заводской художественной самодеятельностью Аполлон пристрастился к огородничеству и даже вывел новый, морозоустойчивый сорт лука. В самые сильные заморозки замечательный лук не чернел, а лишь слегка серебрился на солнце. Аполлон стал весьма популярен среди садоводов-любителей и получил почетное прозвище — «Аполлон сребролукий».

Директор клуба почувствовал, что хватил через край, суетливо почесал босую ногу о котурну и сказал неожиданно деловым, трезвым тенором:

— Там не клуб, а дрянь, товарищ директор. Давка, толкотня вечно, негде ноты положить. Две кифары украли. Давайте организуем здесь летнюю концертную площадку. Под сенью струй, так сказать. Как вы на это смотрите?

В это время со стороны фонтана донеслись ожесточенные возгласы. Нефтяная струя, почти уже засаженная в трубу, вырвалась и пошла хлестать по кругу. Живописно перемазанная аварийная бригада запросила подмогу. Зевс вскочил на колесницу и стал подавать команды.

— О, Зевес… — заикнулся было директор клуба художественной самодеятельности.

Тучегонитель обернулся в ярости:

— Я вот сейчас тебя, прохвоста, вместе с твоими бездельницами музами… — начал он, но ученик Аполлона, на что человек творческий, среагировал очень оперативно, пробормотал: «Хорошо, понял, решим в рабочем порядке» — и трусцой побежал обратно в храм заводоуправления, держа котурны на весу перед собой. За ним, с котурнами наперевес, гуськом устремились все десять участниц народного хора муз.

К обеду удалось справиться с аварией. Умельцы из кузнечно-прессового, как всегда, не подвели: фонтан был укрощен. Посреди озерка возвышался прозаический медный кран с ручкой. Гефест показал, как обращаться с краном, и ушел в свой цех продолжать испытания нового горна.

Зевс распорядился установить у озера круглосуточную охрану и вернулся в свой кабинет заканчивать конспект речи. Он почему-то все время представлял себе лицо начальника главка — в момент, когда тот узнает о нефтяном месторождении на «Олимпе». «Вот вам и отстающие…» — повторял молниевержец, прихлебывая из ложечки горячий душистый нектар с лимоном. Настроение было приподнятым и чуточку даже игривым.

В кабинет осторожно заглянул бог-референт. Убедившись, что начальство настроено благодушно, Дионис доложил:

— Там опять этот на прием просится…

— Который? — осведомился разомлевший от нектара тучегонитель.

— Да этот… С золотом который.

— А, — усмехнулся Зевс. — Давненько не виделись… Ладно, давай сюда его, этого изобретателя.

В кабинет робко вошел Мидас, сменный мастер тарного цеха, высокий остроносый грек с глубоко сидящими грустными глазами.

Мидас приблизился к трону тучегонителя, пряча руки за спину, наклонился над столом и тихо, с запинкой, произнес такие слова:

— Там, около кузнечно-прессового забил фонтан смазочного масла… Я подумал и твердо решил сегодня же превратить его в золото…

Зевс похолодел…

…Слава о сменном мастере Мидасе давно ходила по заводу, и слава нехорошая. Одни говорили, что он в рабочее время у себя на участке занимается алхимией (это в наш-то просвещенный век!). Другие доказывали, что все это ерунда, и что Мидас просто запутался в махинациях с двойным ремонтом ящиков. Когда на сменного мастера наложили крупный денежный начет, слухи усилились и достигли прямо-таки удивительной достоверности, детальности и психологической глубины. Утверждали, например, что у Мидаса в его рабочем закутке вся мебель и все оборудование, вплоть до двери, — сделаны из чистого червонного золота.

Одним словом, много разной ерунды ходило по «Олимпу» об этом спокойном, замкнутом человеке. Но что делать? На каждый роток, сказано, не набросишь платок…

На самом деле свое знаменитое спокойствие и выдержку сменный мастер тарного цеха давно уже сохранял только с виду. На душе у него скреблись такие черные кошки, о которых нельзя поведать самому чуткому председателю цехкома…

Началось это наваждение года полтора назад. Бригада грузчиков в очередной раз приволокла в тарный цех груду поврежденных ящиков. Надо заметить, тарщики постоянно и намного перекрывали плановые задания, о чем не раз горделиво сообщала заводская многотиражка «Боги жаждут». Никаких складов, естественно, не хватало и хватить не могло. Штабеля готовой продукции приходилось загонять во все уголки «Олимпа», пегасы-тяжеловесы, запряженные в грузовые колесницы, то и дело натыкались на эти горы, массами приводя ящики в негодность. Специальная бригада собирала поврежденные изделия и утаскивала обратно в цех-изготовитель. Тарщики возвращали разбитым ящикам прежний вид, причем эта работа опять же засчитывалась в план. Далее продукция вновь устанавливалась в штабеля — круг замыкался, чтобы повториться вновь и вновь. Тарный цех заслуженно завоевывал первые места в соревновании, так как трудился действительно на совесть. Грохот молотков, сколачивающих новые и возрождающих старые ящики, не смолкал ни на минуту. Коллектив подобрался в самом деле трудолюбивый.

Мидасу всегда было неприятно смотреть, как труд его смены регулярно подвергается порушению. И вот, первый раз в жизни, не сдержался, наговорил кучу резкостей старшему конюху-экспедитору.