Есть подозрение, что Петр сделал Абрама приближенным не случайно. Царь воевал с Турецкой империей, и не исключено, что имел виды не только на Индию, но и на Африку. На этот случай у него была бы, мысля современными категориями, готовая марионетка. Петр умер, оставив сии планы для последующих владык империи. Как бы там ни было, Африку Пушкин называл своей.

Социальное происхождение Пушкина теоретически дало ему определенные привилегии для поездок за границу, и это происхождение следует рассмотреть. Где точно родился Пушкин в Москве, остается не до конца ясным и является предметом споров вот уже полтора века, – такова хлипкость русской истории. Установлено лишь, что родился он в Немецкой слободе и что крестили его в церкви Богоявления в Елохове. Мы жили пару лет в этой бывшей Немецкой слободе после Второй мировой войны – там все оставалось, как в конце восемнадцатого века. Разве что трамвай громыхал рядом с извозчиками, развозившими дрова по кривым улочкам между развалинами, в которых из каждой заборной щели вылезали люди. Немецких профессоров университета и обрусевшей иностранной интеллигенции там, разумеется, не осталось, большую часть улиц переименовали, и дома вельмож и богатых помещиков заполнила пролетарско-деревенская голытьба.

Во времена Пушкина это был престижный немецкий район недалеко от центра Москвы, в которой жило 300 тысяч жителей (во всей России при Петре было около тринадцати миллионов человек, а при Александре I – около сорока миллионов). Прирост населения империи шел не столько за счет рождаемости, сколько за счет захвата новых территорий. Цивилизация проникала вовнутрь не спеша: первый водопровод, подобный древнеримскому, построили, когда Пушкину было пять лет, и воду стали возить в бочках на лошадях не из реки, а из фонтана в центре города.

Хотя Сергей Пушкин, отец поэта, был сыном богатого помещика, от богатств этих внуку досталось мало. Для утешения самолюбия и продвижения вверх оставалось утверждать знатность рода. Среди предков Пушкина были те, кто подписали грамоту об избрании Михаила Романова на царство. Поэт говорил о шестисотлетних корнях и вставлял своих родственников в художественные описания русской истории, но над ним потешались. А когда в конце девятнадцатого века было составлено подробное описание обрусевших пушкинских корней, выяснилось, что по отцу родословная даже богаче, чем предполагал Пушкин.

Среди его предков выделяются знатные дипломаты и исполнители особых царских зарубежных поручений. Василий Слепец в 1495 году сопровождал княжну Елену в Литовское царство, Василий Пушкин в 1532 году ездил послом в Казанское царство, Евстафий Пушкин – к шведам, Григорий – к полякам и шведам, Степан – послом в Польшу, Алексей Пушкин был сенатором, посланником при датском дворе. Один только Матвей Пушкин в конце ХVII века, сопротивляясь тому, что его детей посылали учиться за границу, вызвал ярость Петра. Наследственность как бы поощряла Пушкина ступить на дипломатическую стезю.

Странно, но факт: раннее свое детство Пушкин вспоминал безо всякой охоты, не чтил семейных событий, был холоден к родителям. Ни разу не упомянул отца или мать в своих стихах, хотя кого он только ни увековечил. В «Евгении Онегине», например, подробно говорится о воспитании героя, его учителях, отце, даже дяде, но нет ни слова о его матери. Переписка поэта с родителями тоже не сохранилась. Родимой обителью, домом он называл Лицей. Перед смертью Пушкин не вспомнил недавно умершей матери, хотя купил могильное место рядом с ней, не попросил позвать к себе родных: отца, забыл о младшем брате и сестре.

Серьезных причин отчуждения от родительского очага поначалу не было. Пушкин был толстым (тучным, по выражению сестры), неуклюжим, малоподвижным. Обижали его не больше других. Воспитание мальчика до Лицея было бессистемным. Единственное, в чем он преуспевал, был французский язык, и читал он много, конечно, по-французски.

Восемнадцатый век в России шел под немецким влиянием. В конце того века и начале девятнадцатого оно сменилось французским, и семья Пушкиных исключением не была. Пушкин рос среди французов, гостивших в доме родителей, и офранцуженных русских. Брат Лев Пушкин вспоминает: «Вообще воспитание его мало заключало в себе русского. Он слышал один французский язык; гувернер его был француз… библиотека его отца состояла из одних французских сочинений». Она была начинена, в основном, эротическими писателями XVIII века и французскими философами, – все это Пушкин читал с детства, что способствовало раннему его созреванию. Пушкинист Б.Томашевский утверждал, что французский был вторым родным языком Пушкина.

Сопоставим русское и французское влияние на формирование Пушкина. Читать и писать по-русски ребенок начал, когда ему было пять или шесть лет. Говорила с ним по-русски бабка с материнской стороны Мария Ганнибал, сама слабо владевшая русской грамотой. Дьякон учил Закону Божьему по-русски, когда мальчику исполнилось десять лет. До и после воспитателями его были только французы, как вспоминает сестра. В семье по-русски не говорили. Пушкин учился фехтованию, и эти его учителя (Вальвиль, Гризье) русским владели из рук вон плохо. Я.Грот со слов одноклассника поэта Матюшкина сообщает, что «при поступлении в Лицей Пушкин довольно плохо писал по-русски». Добавим: лицейских преподавателей это не заботило.

Первый известный нам автограф Пушкина писан по-французски. Первые стихи, написанные им в восемь лет, поэма LaToliade. Пушкин пишет много стихов, все по-французски, и сжигает их, так как гувернантка смеется над ними. Девятилетний мальчик сочиняет комедию в духе Мольера и сам ее разыгрывает. Он изображает в лицах любимых героев французских романов. Герои эти жили в Париже, на юге Франции или в Италии. Он воспитывается на французской литературной школе, и это происходит даже тогда, когда он читает Шекспира, Скотта, Байрона, Данте, Гете, Гофмана, потому что их он тоже читает по-французски.

По словам брата (согласитесь, это некоторое преувеличение), к одиннадцати годам Пушкин знал всю французскую литературу. Именно через французский язык он постигал мировую культуру. «…Он был настоящим знатоком французской словесности и истории, – сообщает его сестра, – и усвоил себе тот прекрасный французский слог, которому в письмах его не могли надивиться природные французы».

Что касается творчества, то уже писалось, что «Пушкин выступил как откровенный подражатель французской поэзии». Павел Анненков отмечал, что «в ранней молодости он (Пушкин. – Ю.Д.) писал одни французские стихи, по примеру своего родителя и по духу самого воспитания». В литературе анализируются модели, по которым зрелый Пушкин создавал свои произведения. Типичная модель выглядит так: французское произведение – русские реалии – русское произведение Пушкина. То есть Пушкин накладывал французскую (или другую европейскую) литературную модель на русские события, создавая свое произведение. Европейская литература часто была для него более важным источником сюжетов, нежели русская действительность, по крайней мере, пока он не обратился к документам русской истории. Но и тут западные модели исторических романов лежали на его столе, облегчая поиски формы. Именно французские авторы сделали его европейцем.

Значительная часть из уцелевших его писем написана не по-русски. С семнадцатилетнего возраста он подписывается в письмах и документах Pouchkine. Прожив четверть века, он сообщит Жуковскому: «Пишу по-французски, потому что язык этот деловой и мне более по перу» (Х.111). Зрелым мастером он напишет Чаадаеву: «…я буду говорить с вами на языке Европы, он мне привычнее нашего» (Х.282). Не странно ли, что письма русского поэта мы читаем в переводах его биографов? Всю жизнь язык парижан был ему близок. «Пушкин, по роду своего воспитания, часто и охотно употреблял французский язык в разговоре даже с соотечественниками», – вспоминает современник.

Как большинство людей его круга, Пушкин прожил в окружении иностранных вещей и иностранцев. Мебель, книги, украшения, одежда, вина – все было привезено из Европы или сделано в подражание Европе. Все, за исключением привезенного с Востока. Мы забываем, что Татьяна Ларина пишет письмо Онегину по-французски, а автор романа выступает как бы в качестве переводчика. «Когда-нибудь должно же вслух сказать, – писал Пушкин Вяземскому, – что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай Бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы – т. е. языка мыслей)» (X.120).