— Вот послушай, — сказал Бенжамен, наблюдая с некоторым беспокойством, как игла его портативного монопроигрывателя грузно опадает на кружащийся виниловый диск. — Может, если у нас все же будет группа, как раз такую музыку мы и станем играть.

— Да, кстати, — отозвался Филип, — я придумал отличное название. — Он указал на карту, палец его расторопно проехался по Мглистым горам и остановился в нескольких сотнях эльфийских лиг к юго-западу от Фангорна. — Минас-Тирит.

Бенжамен поджал губы.

— А что, неплохо.

Первая запись альбома звучала уже секунд тридцать: нескладная двудольная мелодия, излагаемая гитарой и саксофоном, между тем как ритм-секция изящно выдерживала ненадежный тактовый размер, в котором Бенжамен так пока и не смог разобраться. Музыка казалась уверенной в себе, головной, немного нестройной.

— Ну, что скажешь?

— Звучит так, точно они настраиваются, — ответил Филип. — Кто это?

— Группа называется «Генри Кау», — сообщил Бенжамен. — А диск мне дал Волосатик.

— Кто?

— Малкольм. Воздыхатель Лоис.

— О, — тоном куда более мрачным отозвался Филип. — Я и не знал, что у нее есть воздыхатель.

Он озадаченно вгляделся в обложку альбома. Украшающее ее малопонятное изображение одного-единственного кольчужного чулка мало что говорило о содержании диска.

— Дальше так все и пойдет?

— Дальше будет еще чуднее, — ответил гордый своим открытием Бенжамен. — Малкольм говорит, их нужно слушать очень внимательно. Судя по всему, на них здорово влияет дада.

— А кто или что такое дада? — спросил Филип.

— Не знаю, — признался Бенжамен. — Но… Ладно, попробуй представить себе «Ярдбердз», ложащихся в постель с Лигети посреди дымящихся руин разделенного Берлина.

— Лигети — это кто?

— Композитор, — ответил Бенжамен. — По-моему.

Он взял гитару и попытался, без особого, впрочем, успеха, подыграть выводившей атональную контрмелодию скрипке.

— Слушай, а почему, собственно, разделили Берлин? — поинтересовался Филип. — Меня это всегда удивляло.

— Может, там у них река какая-нибудь через город течет? Вроде Темзы. Дунай или еще что.

— Я думал, это как-то связано с «холодной войной».

— Может быть.

Бенжамен, встревожась, отложил гитару. Снизу донеслись раскаты смеха, а следом и другой шум, более настырный: наглый в его непрестанности стук барабана. Отец включил музыкальный центр и снова проигрывает кошмарный альбом Джеймса Ласта. Бенжамен презрительно стиснул зубы.

— Ас другой стороны, что такое «холодная война»? И главное, почему ее назвали «холодной»?

— Ну, — сказал Бенжамен, стараясь проникнуться к этой теме хоть каким-нибудь интересом, — в Берлине, наверное, очень холодно, так?

— Да, но, по-моему, все это как-то связано с Америкой и Россией.

— Так в России уж точно холодно. Известное дело.

— И почему та, другая история называется «Уотергейтом»? Что уж такого страшного натворил президент Никсон?

— Не знаю.

— А бензин почему дорожает? Бенжамен пожал плечами.

— И почему ИРА убивает всех подряд? — Потому что они католики?

— И почему у нас свет отключают?

— Из-за профсоюзов? — Бенжамен прибавил громкость: близилось место, уже ставшее у него любимым. — Вот, послушай — полный блеск.

Филип вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Общее их понимание текущей политики, похоже, нисколько его не удовлетворяло.

— А мы не так уж и много знаем о том, что происходит в мире, верно? — сказал он. — Если подумать?

— Ну и что? Так ли уж это важно?

Филип поразмыслил над этим вопросом и не сумел найти, пока что, ответа на него. Возможно, Бенжамен прав, совсем оно и не важно. Возможно, куда важнее удачно справиться в понедельник утром с латинским переводом с листа. Возможно, куда важнее осуществить их ближайшие честолюбивые замыслы: напечатать статью в школьном журнале, привлечь к себе внимание — хоть какое-то, хоть на краткий миг — красавицы Сисили Бонд или создать группу, ту самую группу, о которой они поговаривали вот уже несколько месяцев, но весь инструментарий которой до сей поры ограничивался гитарой Бенжамена и пианино Филиповой матери. Возможно, все это гораздо важнее.

— Так тебе нравится название «Минас-Тирит»? — спросил он.

— Я же сказал, — ответил Бенжамен, — роскошное название. Но, думаю, куда важнее решить, что мы будем играть.

— Ладно, как насчет «Йес»? Мама с папой купили мне на Рождество «Сказки топографических океанов». Фантастика. Я принесу тебе в понедельник пластинку, послушаешь.

Бенжамен не ответил. Может быть, он и тогда уже понимал, в глубине души, что затея их обречена на провал, да только не мог пока признаться в этом даже себе. В те дни он оставался еще оптимистом.

7 марта 1974 года стало знаменательным, памятным днем. Днем, когда Филип впервые ощутил себя журналистом, а Бенжамен обрел Бога. Оба эти события имели далеко идущие последствия.

То был также и день, когда едва не обратился в реальность худший из кошмаров Бенжамена.

Филип вот уже много дней трудился над статьей, которую надеялся увидеть напечатанной в школьном журнале. Журнал этот, носивший название «Доска», выходил раз в неделю, по четвергам, и Филип был одним из самых жадных его читателей. Название журнала выдавало скромное его происхождение от беспорядочного собрания отпечатанных на машинке статей и заметок, которые размещались на висевшей в одном из верхних коридоров доске объявлений, — такая форма подачи информации оказалась во многом неудобной, и в прошлом году доску объявлений преобразовали, под надзором молодого и предприимчивого преподавателя английской литературы мистера Серкиса, в печатное издание. К нынешнему времени журнал разросся до восьми сшитых железной скобкой страниц формата А4, содержание которых определял картель шестиклассников, собиравшихся по вторникам в притягательной таинственности редакции — кабинетика, затиснувшегося между стропил клуба «Карлтон». Редко, очень редко автору столь юному, как Филип, удавалось заслужить одобрение бескомпромиссной этой коллегии; однако сегодня он, неведомо как, добился такого успеха.

За десять минут до утреннего построения он еще сидел в школьной библиотеке, в двенадцатый раз перечитывая — глазами, затуманенными гордостью и волнением, — свою статью. Первую страницу журнала занимала длинная передовица, принадлежавшая перу Баррелла из старшего шестого и скорбевшая по поводу не окончательных пока результатов всеобщих выборов, вновь обративших Гарольда Вильсона в премьер-министра. Филипу, на нынешнем его уровне, о том, чтобы написать нечто подобное, нечего было и мечтать; вообще первая половина журнала оставалась для него, как он ни напрягался, непостижимой. Но по крайней мере, рецензию его поместили перед обзором спортивных новостей и карикатурами Гиллигана. И до чего же уютно устроилась она на странице — между авторитетными рассуждениями Хилари Палмера о «Кавказском меловом круге», только что поставленном Бирмингемским репертуарным театром, и несколькими строками, написанными самим мистером Флетчером и превозносящими поэта Фрэнсиса Рипера в преддверии его долгожданного визита в «Кинг-Уильямс». (Визита, назначенного на нынешнее утро, почти бессознательно отметил пребывавший в восторженном состоянии Филип.) Видеть плоды своих усилий помещенными среди творений столь признанных авторов — о таком он не смел и мечтать.

И все-таки, думал Филип, перечитывая статью в тринадцатый раз — уже с некоторым подобием объективности, — не приходится сомневаться, что он это заслужил.

«Сказки топографических океанов», — писал он, — это пятый альбом «Йес», несомненно самой одаренной в музыкальном отношении и передовой рок-группы сегодняшней Британии, если не всего мира. Нет сомнений и в том, что это их шедевр.

Концепция альбома принадлежит Йену Андерсону, блестящему вокалисту и автору песен «Йес». Явившийся к нам из Аккрингтона, Ланкашир, Андерсон всегда тяготел к восточному спиритуализму и философии. Альбом, вдохновленный «Автобиографией йога» Парамханса Йоганды, — двойной, причем каждая из четырех сторон содержит лишь одну длинную композицию, что в целом дает их четыре. Самая короткая длится 18 минут 34 секунды, самая длинная — 21 минуту 35 секунд. Насколько мне известно, сочинения более продолжительные можно было встретить только в «Трубчатых колоколах» Майка Олдфилда. Но в этом альбоме композиций четыре, а в «Трубчатых колоколах» всего две.