— Вы же понимаете, Джек, ничего из этого не выйдет, — тоном дружелюбным, но и воинственным говорил Билл, после пятой кружки определенно повеселевший. — Сколько бы вы ни угощали ваших противников бифштексом с жареной картошкой, социальную несправедливость вам устранить все равно не удастся.

— Да ну, пустяки, Билл. Это всего лишь начало. Через пару лет участие служащих в управлении компанией обратится в юридическую норму. Такова будет политика правительства.

— Какого?

— А неважно. Ни малейшей разницы не имеет. Уверяю вас, мы вступаем в совершенно новую эру. Менеджеры и рабочие — то есть избранные ими представители — будут сидеть за круглым столом и принимать решения — совместно. Совместно рассматривать перспективные планы компании. Взаимные интересы. Общая почва. Вот к чему мы стремимся. И это должно произойти, потому что в настоящий момент противоборство наносит нашей индустрии урон.

— Охеренный бифштекс, — объявил ни к селу ни к городу Слейтер. Заказ ему принесли первому, и Слейтер принялся за еду, не дожидаясь остальных. — Давайте мне такую жрачку каждый день задолбанной недели, и у нас появится общий язык, сечете?

Билл оставил его без внимания.

— Суть в том, Джек, что это не противоборство ради противоборства. Вот чего ваша публика никак не хочет понять. Существует, видите ли, недовольство. Серьезное, обоснованное недовольство.

— И мы им займемся.

Билл, прихлебывая пиво, помолчал немного, глаза его сузились. Официантка принесла тарелки, и Билла на миг отвлек бифштекс, а затем, на срок более долгий, — икры официантки, ее узкие, затянутые в гладкий нейлон бедра, складки белой блузки, таившие обещание нетронутого еще тела. Давняя привычка. Так просто от нее не избавишься. Он заставил себя перевести взгляд на Джека, столь обильно посыпавшего картошку солью и поливавшего кетчупом, будто никакое завтра ему уже не светило. Билл отрезал кусочек бифштекса, с откровенным удовольствием (дома такой вкуснятины не соорудишь) прожевал его и сказал:

— Разумеется, я понимаю, к чему все клонится.

— И к чему же?

— Это же обычная тактика, верно? Разделяй и властвуй. Вы берете нескольких профсоюзных организаторов, приглашаете их на самый верх, усаживаете за стол совещаний — пусть почувствуют себя важными шишками. Посвящаете их в пару секретов — не слишком важных, заметьте. Просто скармливаете несколько лакомых кусочков — пускай считают, будто они теперь посвящены во все. И внезапно эти люди проникаются сознанием своей значимости, начинают видеть все глазами начальства, а что касается членов их профсоюза… Что ж, тем остается только гадать, почему эти мужики по полдня торчат в правлении, почему их больше не видно в цеху, где проблем выше крыши. Ведь так все задумано, Джек?

Джек Форест, словно не веря своим ушам, положил вилку с ножом и повернулся к Колину:

— Вот видите, а? Видите, с чем нам приходится иметь дело? Типичный для профсоюзов параноидный образ мыслей.

— Послушай, друг, — заговорил Рой, обращаясь к Биллу. Из-за картошки, которой был набит его рот, слова звучали не очень внятно. — Если эти два джентльмена хотят угощать нас время от времени хорошей жратвой и при этом излагать свои взгляды, в чем, на хер, проблема, а? Надо брать от жизни что можешь, друг. Как я понимаю, каждый, мать его, за себя.

— Вот речи истинного оплота рабочего движения, — отозвался Билл.

— А что думаете вы, Колин?

Колин нервно посмотрел на босса. Он терпеть не мог конфликтов, подлинного проклятия для всякого, кому приходится разрешать трудовые споры.

— Забастовки мешают нашей компании как следует развернуться, — произнес он наконец, уставясь в тарелку. Говорил он без особой охоты, словно вытягивая свои твердые, впрочем, убеждения из некоего потаенного места, в которое и сам-то редко заглядывал. — Не знаю, удастся ли их таким способом остановить, но как-то остановить их необходимо. В Германии, Италии или Японии ничего подобного не происходит. Только у нас.

Билл перестал жевать и уставился на Колина задумчивым, проникновенным взглядом. Он многое мог бы сказать, но ограничился лишь одним:

— Интересно, о чем разговаривают наши сыновья, когда едут домой из школы?

Джек ухватился за возможность направить беседу в более легкомысленное русло.

— Наверное, о девочках да о музыке, — сказал он, и Билл сдался, целиком сосредоточившись на еде и на шестой кружке пива. В конце концов, бифштекс есть бифштекс.

Биллу с Роем было по пути, так что пришлось ехать домой в одном микроавтобусе. Рой, увидев за рулем водителя в тюрбане, скривился и глянул на своего спутника, собираясь отпустить какую-то оскорбительную казарменную шуточку. Но Билл ему такой возможности не предоставил. Пропустив Роя назад, сам он демонстративно сел рядом с водителем, с которым и проговорил большую часть двадцатиминутной поездки. Он выяснил, что водитель и его семья принадлежат ко второму поколению иммигрантов; что живут они в Смолл-Хит; что Бирмингем нравится им обилием парков — да и для того, чтобы выбраться в холмы, уезжать здесь далеко не приходится; что старший сын водителя учится на юриста, а у младшего сложности со школьной шпаной.

Расслышав последние слова и воспользовавшись перебоем в их беседе, Рой наклонился вперед и спросил у Билла:

— Слушай, ты там спрашивал Тракаллея насчет того, о чем треплются ваши пацаны по дороге домой. Это чего такое значит?

— Так, к слову пришлось, — ответил Билл.

— Выходит, ваши мальцы в одной школе учатся? Так, что ли?

— Тебе-то что, Слейтер?

— Сын Тракаллея ходит в «Кинг-Уильямс», так? Это ж частная школа для сраных… барчуков, которая в Эджбастоне.

— Мой сын не барчук, можешь мне поверить. Башковитый парнишка, только и всего, и я хочу, чтобы он начал жизнь как можно лучше.

Рой ничего не ответил, но удовлетворенно откинулся на сиденье, уверовав, похоже, что отыскал уязвимое место в доспехах коллеги. Больше они в тот вечер не сказали ничего друг другу, разве что перекинулись парой слов, прощаясь.

Когда Билл вернулся домой, Ирен уже легла. Увидев кипу бумаг, поджидавшую его на обеденном столе, он поморщился и решил оставить их на завтра. На дворе почти полночь. И все же он задержался у настольной лампы — вытащил из кармана чек и снова внимательно изучил его.

Чек по-прежнему вызывал у него недоумение. 145 фунтов сняты со счета Благотворительного комитета и выписаны на не знакомое ему имя. И подпись на чеке не Гарри, председателя Комитета, и не Мириам, его весьма и весьма волнующей воображение секретарши (кстати, померещилось ему или прошлым вечером, на совещании, она и впрямь не спускала с него глаз?), а его собственная. Но он, хоть убей, не помнит, чтобы подписывал его. Более того, банк этот чек завернул, поскольку сумма была проставлена только прописью, не цифрами, а такой ошибки он бы уж точно не сделал. Если, конечно, он неприметно для себя самого не съехал с ума. Если все, что творится вокруг, не достало его окончательно.

Он упрятал чек в бюро и, прежде чем лечь, налил себе еще немного пива.

Джек Форест и Колин распрощались на парковке у ресторана. Прошедший вечер, похоже, оставил у Джека впечатление двойственное: он так и не понял, стоило во все это ввязываться или не стоило.

— Как по-вашему, мы чего-нибудь добились? Изо рта Джека вырывался парок. К утру подморозит.

— Думаю, да, — ответил Колин, которому всегда хотелось, чтобы все обернулось к лучшему. — Думаю, получилось, ну…

— Конструктивно?

— Да. По-моему, так.

— Хорошо. Наверное, вы правы. Получилось конструктивно. — Джек потер ладони, постукал друг о дружку костяшками длинных пальцев. — А нынче морозцем попахивает, нет? Надеюсь, жена не забыла укрыться одеялом.

Они обменялись рукопожатиями и разошлись. Машины их стояли в разных концах парковки. Колин неодобрительно фыркал и даже позволил себе произнести несколько умеренно бранных слов, пока боролся с замком своей коричневой «Остин 1800», с заедающим запором, который несколько лет назад сам же и спроектировал, да еще и с такой самоуверенностью.