Её пальцы оказались неожиданно мягкими.

Через прозрачную вуаль Доминик видел большие карие глаза, маленький покрасневший нос и полные губы. Сэм выглядела совершенно непохожей на решительную и неустрашимую журналистку, с которой он познакомился двадцать минут назад. Её руки дрожали, и, судя по всему, она определённо пролила одну или две слезы.

— С тобой всё хорошо?

Девушка сглотнула.

— Я буду в порядке.

Твою мать. Из-за опечаленного лица Сэм он почувствовал себя последней сволочью, как будто её принуждал.

— Слушай, если ты не сможешь пройти через всё это, я пойму.

Она покачала головой.

— Всё хорошо. Я подумала о своей семье, и о том, что они пропускают день моей свадьбы.

— Дорогая, — пробормотал он, — это же не по-настоящему.

— Я знаю, но моя семья не в курсе.

Кроме матери, которая бросила его в юном возрасте, алкоголика-отца, вора дяди Френка, который сейчас скорее всего жарился под карибским солнцем, и сводной сестры, о которой никто не знал, у него не было семьи. И вопреки всему этому он произнёс:

— Мне жаль.

Она всхлипнула.

Доминик вынул из своего кармана шёлковый носовой платок и просунул его под вуаль.

— Высморкайся.

Сэм выдохнула.

В толпе пронеслась очередная волна шёпота, вероятно, все решили, что невеста рыдает от счастья.

Она посмотрела на него взглядом, в котором таился намёк на доброту. Большие карие глаза цвета растаявшего шоколада.

Священник прокашлялся, давая понять, что они нужны, чтобы продолжить шоу.

Доминик засунул платок обратно в карман и провел её по двум широким ступенькам, поддерживая левой рукой под локоть, пока они шли к алтарю.

Священник кивнул. "Он настоящий", — думал Доминик, успокаивая своё бьющееся сердце. Священник не был оплаченным актёром. Это не сцена из кинофильма, и людям, которые сидели на скамейках, не заплатили за их присутствие здесь. Они – настоящие люди, которые освободили свой день, чтобы увидеть, как ДеМарко женится на женщине, которую, как все считают, он любит. Внезапно Доминик почувствовал, что ему тяжело делать очередной шаг вперёд.

Совершенно неожиданно заговорила Сэм:

— Не думай об этом. Думай о чем-нибудь хорошем.

О хорошем? На ком он, чёрт подери, женится, на Мэри Поппинс?

— Завтра утром мы будем на Гавайях, лежать на белом песке и пить "пина-коладу".

Порция виски сотворила бы сейчас чудо. Доминик посмотрел на Сэм, потом на священника, потом снова взглянул через плечо. Его взгляд проследовал по красной дорожке вниз по ступенькам и по длинному узкому проходу между рядами, который вёл к выходу из церкви. Тридцать секунд, и он сможет оказаться за этой дверью.

Но Сэм снова прикоснулась к нему, нежная ласка, которая заставила его вновь посмотреть в её глаза лани. Казалось, они заглядывали ему прямо в душу.

Проклятие. Если он сбежит, то унизит её перед миллионами людей, коллеги будут преследовать девушку до конца жизни. Что подумает её семья? И, в конце концов, у неё даже не будет истории, которая бы всё это компенсировала. У неё не будет ничего, кроме тоски и насмешек.

Доминик нахмурился. Он может пережить церемонию. А потом все будут счастливы – все, кроме него.

Теперь они стоят перед священником, если это можно назвать стоянием. Его ноги стали ватными.

Каким-то чудом, двадцать минут спустя, он всё ещё держался на ногах, когда священник произнёс:

— Вы можете поцеловать невесту.

Доминик не шевельнулся.

— Мне кажется, ты должен убрать вуаль, — кашлянула Сэм, — и поцеловать меня.

Если бы ему давали доллар каждый раз, когда он целует женщину, Доминик был бы богатым человеком. Вот только предполагалось, что этот поцелуй будет другим, лучше, чем все предыдущие. Все ожидали поцелуя. Такое давление было почти непереносимым. Камеры повсюду, спрятаны в затемнённом алькове и в местах, которые ему не видны.

Поцелуи были его специализацией. Никаких проблем. Он – профи. Женщины падали в обморок от его поцелуев. А Доминик умел хорошо притворяться. Режиссеры были теми, кто делал их настоящими, говоря ему как склонить голову, какое нужно выражение лица, куда положить руки. Но в данный момент в его голове была пустота. Он должен был действовать так, как будто хочет её поцеловать... как будто это и правда "великий день", и он жаждет этого поцелуя больше, чем чего-либо в своей жизни. ДеМарко целовался с дюжинами старлеток. Горячие, жаркие поцелуи. Но обычно, между ними существовала хоть какая-то химия, нечто материальное, что можно показать на большом экране. Доминик любит целоваться. Если честно, ему даже тяжело представить другой вид взаимодействия, которое сочетает в себе чувства столь же приятным образом. Выражение её глаз, запах, вздохи, ощущение губ и языка, и нежные прикосновения, и всё это смешано в одном поцелуе.

Но его невеста не хотела быть здесь. Она не актриса. Ей нужна лишь история. Всё просто. Следующие три месяца девушка будет его тенью, будет следовать за ним повсюду, задавать кучу глупых вопросов, и делать записи о каждом его движении.

Чёрт.

Ему нужно что-то, за что можно зацепиться – крошечное ощущение общности, чтобы сделать поцелуй настоящим.

— Расскажи мне о себе, — попросил он.

— Ты серьёзно? Прямо сейчас?

— Да, и быстро. Ты любишь своих родителей?

— Я испытываю к ним обоим огромное уважение и восхищение.

— Твоя любимая еда?

— Тако.

Тако? Правда? Это не работает. Он нетерпеливо вздохнул.

— Любимый цвет?

— Зелёный?

— Ладно, не обращай внимания. — Доминик поднял вуаль.

По церкви пронёсся вздох.

Глаза Сэм закрылись, и она чуть раскрыла губы, как раз достаточно, чтобы убедить его наклониться вперёд и прикоснуться к её губам. Он почувствовал вкус мяты и аромат роз.

Целовать Саманту Джонстон оказалось не так уж плохо. Целовать её мягкие, полные губы было приятно. Ну да... может быть, даже лучше, чем просто приятно. Склонив голову под нужным углом, он углубил поцелуй. Аудитория ответила какофонией радостных возгласов, которые буквально отскакивали от стен храма.

Доминик с неохотой отодвинулся. Её глаза всё ещё были закрыты, губы порозовели и припухли. Он схватил её за руку, и посмотрел в её распахнувшиеся, даже улыбающиеся глаза.

Всё кончено. Он сделал это.

На балконе органист заиграл какую-то весёлую мелодию, которую Доминик не узнавал, побуждая его провести Сэм по проходу к высоким двойным дверям. Пока они шли мимо собравшихся, люди протягивали руки, чтобы прикоснуться к ним, другие улыбались и поздравляли их.

Двери были распахнуты. Движение остановилось. На улицах были пробки. Полицейские изо всех сил удерживали толпу. Зазвучали радостные возгласы, начали вспыхивать камеры, и, как только они вышли из церкви, Доминик почувствовал, что его дёрнули за руку.

Платье было чересчур длинным для Саманты, и она за что-то зацепилась. Запаниковав, девушка выронила свой букет, и высвободила руку, чтобы потянуть за платье. Люди рванулись вперёд, словно стая голодных волков. Охраны нигде не было видно. Их ослепили вспышки камер, когда толпа стала напирать на них, заставляя его выпустить руку Саманты. ДеМарко оттолкнули в сторону от его невесты, и он оказался среди моря людей.

Доминик бы не возражал, если бы Саманта ощутила вкус собственного лекарства, но это было абсурдом. Её могли серьёзно ранить. Его шесть футов и три дюйма роста давали ему преимущество видеть поверх людей. Он заметил белый шёлк; она была похожа на хрупкую белую розу, которую топтала толпа беснующихся людей.

— Сэм! — прокричал он.

— Сюда! — рука взметнулась вперёд. Доминик пробился через толпу, даже обхватил какую-то маленькую женщину и оттолкнул её на мужчину слева от себя, расчищая дорогу к своей невесте.

К тому времени, пока он добрался до Сэм, она была без вуали. Чрезмерно ревнивая дама сорвала кружевной головной убор, и даже сейчас он видел, как безумная женщина пробирается сквозь толпу и убегает.