— Вы свободны, — сказала Аэль, потом повнимательнее присмотрелась к носильщикам. — Так, вот только на пол блевать не надо, а то сами будете убирать.

— А возвращаться как? — жалобно спросил Рейме. — Мы сами по Тропинкам еще не умеем...

— Я вас выведу, — сказал Лаан. — Дверь за спиной, через нее-то сумеете выйти?

Оба тенника выскочили наружу прыжками и остановились у подъезда, глотая более свежий и чистый воздух. Лаан вышел следом, показал рукой куда-то на запад.

— Дойдете до конца улицы — там и будет выход. Вон, у той башни с балкончиками. Отсюда видно, не заблудитесь...

— А... а если...

— Если будете идти тихо и скромно, не будет никакого «если», — усмехнулся Лаан. — Глазки вниз, языки за зубы — и все будет хорошо. Если спросят, что здесь делаете — скажете, что помогали мне, и все будет хорошо. Ну, вперед.

Ему хотелось посмотреть, как две вибрирующие от страха фигуры будут брести по улице, шарахаясь от каждого прохожего. Человека, случайно зашедшего в кварталы тенников, на этой завесе могли напугать и обидеть просто так, без особой цели — лишь потому, что зашел на чужую территорию. И шутки обычно бывали очень жестокими. Лаан мстительностью не отличался, но в двух дрожащих запуганных до полусмерти тенниках было что-то забавное. Квартала Наемников боялись и многие люди — чужих здесь не любили, зашедших поглазеть бесцеремонно выставляли вон, а тех, кто сопротивлялся, впечатляли на многие годы вперед. Были, впрочем, гости, которых здесь принимали с радушием и вниманием — несколько хороших музыкантов, оружейников и врачей. С уважением обращались и с потенциальными нанимателями. А вот тенников сильно не любили — было за что. Хулиганистых детишек Города огорчал тот факт, что какой-то квартал закрыт для них, способных проходить через стены, под землей или по теням. И они нередко пытались качать права и даже штурмовать Квартал. Как правило, на десять серьезно пострадавших тенников приходился один легко раненный обитатель Квартала. Здесь умели защищаться и от острых когтей, и от агрессивной магии.

Лаан же в Квартале был своим. Именно отсюда для него начался Город. И пусть это было давным-давно — из тех, с кем он дружил в первые годы, осталось не больше десятка ребят, — никто не считал Смотрителя Лаана чужаком. Сюда Лаан приходил отдыхать — не так уж часто он мог позволить себе провести в Квартале больше суток, но именно здесь был его дом. У него была еще пара квартир, и там он проводил, пожалуй, больше времени, но настоящим Домом считал квартиру на соседней улице.

Он почувствовал нетерпение и недовольство Аэль, а потому пришлось повернуться и подняться по лестнице в комнату, где она вовсю хлопотала вокруг парня. Девушка умело срезала с него остатки одежды, ругаясь на привычку некоторых эпатажных субъектов таскать кожаные шмотки — и защиты никакой, и ножницы быстро портятся. Сама она предпочитала практичные комбинезоны из тонкой на вид ткани, прорезать которую можно было только техническими средствами, которых в Городе сроду не водилось, а вдобавок ткань еще и не мялась, моментально сохла, отталкивала любую грязь и обеспечивала комфорт даже в самые лютые морозы и периоды жары. Выглядел, конечно, такой комбинезон вовсе не элегантно — но Аэль на это было наплевать.

Бессмысленное же тело было облачено в еще более бессмысленный комплект из жилетки, куртки и штанов — все из плотной кожи, с металлическими вставками; точнее — было облачено, пока Аэль не подошла к этому с хорошими крупными ножницами. В этом действии было много практичности, присущей Аэль — но и изрядная доля вредности. Про Зверя-гладиатора она была наслышана достаточно, и все хорошее в этих слухах начиналось и заканчивалось фразой «...но зато красивый парень!». Парень действительно был весьма и весьма хорош собой, даже на самый придирчивый и скептический вкус. К сожалению, этим список его достоинств и ограничивался — по крайней мере, по мнению Аэль.

Когда-то здоровенный — этак метра два и около центнера отлично прокачанной мускулатуры — Зверь попытался поселиться в Квартале. На него посмотрели скептически — кое-каких качеств для такой затеи у него не хватало. Здесь жили те, кто прошел войну и считал ее своей профессией, а не те, кому нравилось убивать и калечить. Разница была существенная, и очень скоро разошедшегося в баре Зверя выкинули вон, как щенка, на прощание навешав не слишком серьезных, но обидных тумаков и отсоветовав когда-нибудь возвращаться без приглашения и поручительства. А приглашающих и поручителей не нашлось — к радости всех в Квартале и огорчению гладиатора.

Что ж, теперь его все-таки пустили — но на этот раз по желанию Лаана, а ему Аэль привыкла доверять с давних пор. С того самого первого дня, когда они встретились здесь, в Квартале — оба чужие, испуганные и не понимающие, где оказались, на каком свете, в каком мире. То, что оба запомнили перед смертью — а никто из них не сомневался, что это была именно смерть, не имело с Городом ничего общего; да и с рассказами тех, кто был родом из города, Тенью которого был этот — видимо, тоже. Они были детьми совсем иного мира, и каким ветром пространства их занесло сюда, так и не поняли. Лаан сумел полюбить Город, и Город выбрал его в Смотрители, а Аэль прижилась здесь ровно настолько, чтобы интересоваться жизнью, не мечтать о смерти, и — плакать ночами в подушку и тосковать по своей родине, со всей ее бесконечной войной, больше походившей на бессмысленную бойню. Таких, как она, в Квартале было не меньше четверти, остальные — бывшие наемники, легионеры и прочие «люди войны» тоже предпочитали держаться рядом. Между пришелицей Аэль и ее приятелем, солдатом Иностранного легиона, было куда больше общего, чем между ним и любым из горожан, никогда не державшим в руках оружия.

У себя на родине Аэль была военным хирургом. Здесь ее навыки пригодились вполне. Квартал назывался так не только потому, что здесь жили бывшие. Большинство и сейчас промышляло привычным ремеслом — кто на ринге, кто в качестве телохранителя или наемника в какой-нибудь небольшой разборке на одной из завес. Всех их нужно было чинить и штопать. Аэль это умела делать лучше многих, и ей скучать не приходилось. Очень быстро она научилась создавать самое необходимое — инструменты, лекарства. К магии она была неспособна категорически, как объяснял Лаан — «по собственному желанию». Аэль действительно не хотела расставаться с привычной картиной мира. Ее квартира выглядела так, как было принято у нее на родине, она носила привычный полевой комбинезон и пыталась жить так, словно она все еще у себя дома. Это никому не мешало, а тем, кого она буквально собирала по кусочкам, только помогало. Аэль знала, что лежит за границами Квартала, несколько раз ее просили принять участие в какой-нибудь операции, она умела и перемещаться по завесам — но там лежал чужой, совершенно не родной ей мир. Она не завидовала Лаану, для которого Город стал домом и другом, она просто мечтала вернуться обратно. Любым чудом, таким же, как то, которое подарило ей вторую жизнь.

Зверь пошевелился, застонал. Аэль потянулась к столику с инструментами, взяла шприц и загнала ему в бедро иглу, нажала на поршень — практически, не отвлекаясь от шитья. Новая машинка, которую она вспомнила буквально декаду или две назад, работала неплохо, но требовала предельной внимательности. Аэль медленно проводила по каждой тщательно промытой и обработанной антисептиком ране контактной поверхностью, и шов стягивался плотным клеем. В пациента уже было влито все, что нужно — и средства против внутреннего кровотечения, и противошоковое, и анальгетики, теперь оставалось только привести в порядок шкуру и надеяться на лучшее. Как Аэль ни отказывалась принимать за факт реальность Города, она не могла не видеть, что здесь любые травмы заживают гораздо быстрее, чем это позволяла физиология, да и предел живучести любого человека куда выше. Она не могла ослепнуть до полного отказа от очевидного: здесь человек, упавший с пятого или седьмого этажа, мог отделаться только ссадинами или вывихом. И заживали эти ссадины слишком быстро; а вот Зверя отделали с применением магии тенников, иначе никакая цепь и дубина не нанесла бы таких повреждений. Все это Аэль учитывала; но работала, как привыкла. Хуже от излишней перестраховки не бывало никому.