Пятнадцать лет; большие ноги, большие глаза, большие руки, низкий лоб и манеры батрака — таков был маркиз де Букуаран, гроза двора «средних», единственный представитель севенской знати в Сарландском коллеже. Директор очень дорожил этим учеником ввиду аристократического лоска, придаваемого заведению его именем. В коллеже его не называли иначе, как «маркизом». Все его боялись, и я сам невольно поддавался общему настроению и говорил с ним всегда очень сдержанно.

Некоторое время мы были с ним в довольно сносных отношениях. Правда, маркиз позволял себе иногда дерзко смотреть на меня и отвечать мне вызывающим тоном, напоминавшим старый режим, но я делал вид, что не замечаю этого, чувствуя, что имею дело с сильным противником.

Но один раз этот бездельник позволил себе при всем классе так нагло возразить мне, что терпение мое лопнуло.

— Господин Букуаран, — сказал я, стараясь сохранить хладнокровие, — возьмите свои книги и выйдите из класса.

Это приказание поразило негодяя своей неслыханной строгостью. Он был ошеломлен и, не двигаясь с места, гмотрел на меня, вытаращив глаза.

Я почувствовал, что ввязываюсь в скверную историю, но я зашел уже слишком далеко, чтобы отступать.

— Вон отсюда, господин Букуаран! — повторил я. Ученики ждали затаив дыхание… Впервые за все время в моем классе было тихо.

На мое вторичное приказание маркиз, уже пришедший в себя от изумления, ответил мне, — и надо было слышать, каким тоном:

— Я не выйду!

По всему классу пронесся шепот восхищения. Я встал с места, возмущенный.

— Так вы не выйдете? Ну, это мы еще посмотрим!.. — И я сошел с кафедры…

Бог мне свидетель, что в эту минуту я был далек от мысли о каком бы то ни было насилии. Мне хотелось только показать ему, что я умею быть твердым. Но, увидав, что я схожу с кафедры, он начал так презрительно смеяться, что я невольно сделал движение, чтобы схватить его за шиворот и стащить со скамейки…

Но как только я поднял руку, негодяй нанес мне страшный удар выше локтя громадной железной линейкой, спрятанной у него под курткой. Я вскрикнул от боли.

Весь класс захлопал в ладоши.

— Браво, маркиз! Браво!

Тут уж я совершенно потерял голову. Одним прыжком я очутился на столе, другим — на маркизе, и, схватив его за горло и пустив в дело ноги, кулаки и зубы, я стащил его с места и с такой силой вышвырнул из класса, что он докатился чуть не до середины двора… Все это было делом одной секунды… Я никогда не предполагал в себе такой силы.

Ученики оцепенели. Они больше уже не кричали: «Браво, маркиз!» Они боялись. Букуаран, самый сильный в классе, был усмирен этим тщедушным воспитателем, «пешкой»! Неслыханная вещь!.. Мой авторитет в классе поднялся настолько же, насколько упало обаяние маркиза.

Когда я снова взошел на кафедру, бледный и дрожащий от волнения, все головы поспешно склонились над пюпитрами. Класс был усмирен. Но что подумают директор и господин Вио обо всей этой истории!.. Как! Я осмелился поднять руку на ученика! На маркиза Букуарана!

На самого знатного ученика во всем коллеже! Без сомнения, меня выгонят из коллежа.

Эти размышления — немного запоздалые — омрачили мое торжество. Настал мой черед бояться. Я говорил себе: «Наверно, маркиз пошел жаловаться» — и с минуты на минуту ждал появления директора. Я дрожал до конца урока, но никто не пришел.

Во время перемены я очень удивился, увидав Букуа-рана смеющимся и играющим с другими учениками. Это немного успокоило меня, и так как весь день прошел мирно, то я вообразил, что мой бездельник ничего не расскажет и я отделаюсь одним страхом.

К несчастью, следующий четверг был днем отпуска и вечером маркиз в дортуар не вернулся. В душу мою закралось тяжелое предчувствие, и я не спал всю ночь напролет.

На другой день, во время первого урока, ученики перешептывались, глядя на пустовавшее место Букуарана. Я умирал от беспокойства, но не подавал вида, что волнуюсь.

Около семи часов дверь резко отворилась. Все дети встали.

Я чувствовал, что погиб…

Первым вошел директор, за ним господин Вио и, наконец, высокий старик в длинном, застегнутом до самого подбородка сюртуке с воротником в четыре пальца вышиной, сделанном на волосе. Я не знал его, но сразу догадался, что это Букуаран-отец. Он крутил свои длинные усы и ворчал что-то сквозь зубы.

У меня не хватило духа сойти с кафедры, чтобы приветствовать этих господ. Они, со своей стороны, войдя, тоже не поклонились мне. Они остановились посреди класса и до самого ухода ни разу не взглянули в мою сторону.

Открыл огонь директор.

— Господа, — сказал он, обращаясь, к ученикам, — мы пришли сюда, чтобы выполнить тягостную обязанность… весьма тягостную. Один из ваших воспитателей совершил такой серьезный проступок, что наш долг сделать ему публичный выговор.

И он поспешил исполнить этот долг, и его выговор длился по крайней мере четверть часа. Все факты были извращены: маркиз был лучший ученик в коллеже; я, без всякого к тому повода, обошелся с ним непозволительно грубо; я не извинился, — словом, я пренебрег своими обязанностями…

Что было отвечать на такие обвинения!..

Несколько раз я порывался защищаться: «Позвольте, господин директор…» Но директор меня не слушал.

После него говорил господин Букуаран-отец… И как говорил!! Настоящий обвинительный акт… Несчастный отец! У него чуть не убили сына!.. На это жалкое, маленькое, беззащитное существо набросились, как… как… как бы это выразиться… как набрасывается буйвол, дикий буйвол… Ребенок вот уже два дня не встает с постели. Вот уже два дня, как его мать вся в слезах, ухаживает за ним…

Конечно, если бы он имел дело с настоящим мужчиной, то он-де, Букуаран-отец, сам отомстил бы за своего ребенка. Но этот еще мальчишка, которого он жалеет. Да будет все-таки ему известно, что если когда-нибудь еще он коснется хотя бы волоска этого ребенка, то ему отрежут оба уха…

Во время этой блестящей речи ученики исподтишка посмеивались, а ключи господина Вио трепетали от удовольствия. Побледнев от бешенства, бедный «он», стоя на кафедре, слушал все эти оскорбления, глотал обиду и… молчал. Если бы он что-нибудь ответил, его выгнали бы из коллежа, а куда бы он тогда делся?..

Наконец, через час, истощив свое красноречие, все трое ушли. После их ухода в классе поднялся страшный шум. Я тщетно пытался восстановить тишину: дети смеялись мне в лицо. История с Букуараном окончательно подорвала мой авторитет.

Да, это была ужасная история!.. Она взволновала весь город… И в Маленьком клубе, и в Большом, во всех кафе, на музыке, всюду только об этом и говорили. «Хорошо осведомленные» люди передавали такие подробности, что волосы становились дыбом. Этот воспитатель был настоящим чудовищем, людоедом! Он истязал ребенка с утонченной, неслыханной жестокостью. Говоря о нем, его называли не иначе, как «палачом».

Когда молодому Букуарану надоело лежать в постели, родители перенесли его на кушетку, занимавшую самое лучшее место в их гостиной, и в течение недели через эту гостиную прошли нескончаемые процессии. Интересная «жертва» была предметом всеобщего внимания.

Двадцать раз сряду его заставляли рассказывать этот случай, и всякий раз негодяй придумывал какую-нибудь новую подробность. Матери содрогались, старые девы называли его «бедным ангелом» и совали ему конфеты. Оппозиционная газета воспользовалась этим случаем и в свирепой статье разгромила коллеж, противопоставив ему одно из религиозных учреждений этой округи…

Словом, история наделала много шуму. Директор был взбешен, и если он меня не выгнал из коллежа, то только благодаря протекции ректора. Увы, для меня было бы лучше, если бы меня выгнали тогда же. Моя жизнь сделалась невыносимой. Дети не слушались меня и при малейшем замечании грозили мне, что поступят, как Букуаран, — пойдут жаловаться своим родителям. Кончилось тем, что я перестал обращать на них внимание.

Одна мысль всецело владела мною в это время — отомстить Букуарану. У меня постоянно стояла перед глазами дерзкая физиономия старого маркиза, и уши мои краснели, когда я вспоминал брошенную им угрозу. Впрочем, если бы даже я захотел забыть все эти оскорбления, мне не удалось бы это: два раза в неделю, в дни прогулок, когда наши отделения проходили мимо кафе, я каждый раз знал, что увижу господина де Букуарана, стоящего перед дверью среди группы гарнизонных офицеров без фуражек и с биллиардными киями в руках. Они уже издали встречали нас насмешками; затем, когда мы приближались, маркиз кричал громко, глядя на меня с вызывающим видом: «Добрый день, Букуаран!»