— Да-да… До свидания… — Петр Федорович угнетенно заторопился к калитке и, как бы прозревая, тоскливо осознал: пока не будет доказано существование 1-го СБОНа, ничего вдова Хоруженко не получит…

В горком он решил больше не идти — бесполезно. С чем идти? Слова эмоции?..

Назавтра он съехал из гостиницы до двенадцати, до расчетного часа, чтоб не платить за лишние полсуток, и рейсовым автобусом отбыл в аэропорт…

— Дед, плохо ведешь себя, — Алеша переписывал набело график своих дежурств на следующий месяц. — Посмотри, на кого похож!

— Что, похудел? — спросил Петр Федорович.

— Осунулся…

— Ты сегодня в ночь?

— Да, — положив листок на сервант, Алеша стал упаковывать бутерброды в целлофановые мешочки.

— Отсыпаться сюда придешь?

— Наверное… Завтра надо сходить за харчем в салон. Оставь свой пропуск, я и твое выкуплю… Ладно, я пошел…

Оставшись один, Петр Федорович походил по квартире, зажигая и гася свет, в ванной долго разглядывал в зеркале свое лицо, выдавил угорь на щеке. Потом, вернувшись в комнату, порылся в газетах, нашел статью, которую пропустил. Но читать не хотелось. Томила какая-то пустота, где не бывает эха. Постоял перед портретом жены, мистически подозревая, что она видит его…

Происшедшее за последние месяцы уже не выглядело невероятным. О подобном, возникавшем из прошлого и цеплявшемся за сегодняшнюю жизнь, случалось, читал он в газетах, относился к этим вывертам судеб, как к выдумке, понимая, что все же — не выдумка. И каждый раз заключал прочтение снисходительно: «Надо же!» — И вот подобное приключилось с ним. Что делать дальше?..

Многоопытный адвокат, он не раз с некоей долей профессионального цинизма и равнодушного превосходства сочинял послания в различные инстанции по просьбам своих клиентов. Они искали справедливости, правды, полагая, что их дело и есть исключительнейшее, не случавшееся доселе ни с кем. Теперь Петр Федорович ощутил, что и сам превратился вдруг в обычного маленького человека, в одного из тех, которые всем надоели, как тот Хоруженко, а надоев, начинали вызывать сперва раздражение, неприязнь, а затем недоверие и презрение, какое возникает ко всем неудачникам, от них старались скорее отделаться, отписаться, переправляли на этаж выше или ниже. Петр Федорович знал, что таким просителям свойственно обращаться сразу на самые верха, они наивно убеждены, что только там смогут их понять и оценить всю, на их взгляд, сложность дела и сразу мудро и справедливо решить его. Но это знание, как ни странно, сейчас уже не способно было его удержать. Он почувствовал, что поступит именно так. Даже не удивило, как произошла перестановка: умерший Хоруженко как бы воскресал в нем, в Силакове. И Петр Федорович не сопротивлялся. Знал, что завтра утром, когда Алеша вернется и уляжется спать, он сядет писать письмо. Скорее всего в ЦК. В голове уже складывались главные, как он считал, мысли: «…В людском представлении о прошлом не должно быть ни лжи, ни провалов. Иначе для последующих поколений исчезнет точная оценка добра и зла. Можем ли мы лишить своих внуков и правнуков этой генетической способности? Ведь случись потом, что чью-то конкретную жизнь или судьбу целого поколения подавит несправедливость, грядущие люди, не зная, что так уже было, воспримут ее как естественный порядок вещей…» Такой преамбулой Петр Федорович предполагал начать.

Ему не терпелось. Хотелось все приготовить. В тумбочке письменного стола нашел папку с оборванными тесемками. В ней хранилась отменная финская бумага, которую берег для особых случаев. Несколько листов он выложил на стол, поверх — ручку. Завтра — сразу же к делу…

Как всегда перед сном он вычистил зубы, во рту стало приятно от душистой прохлады какой-то импортной пасты, тюбик которой принес сын. Стоя перед зеркалом, Петр Федорович ощерил зубы, оттянул нижнюю губу, посмотрел на десну, надавил — не кровоточит ли: последнее время обострился пародонтоз…

Уже лежа в постели, прислушался, не каплет ли из крана на кухне, и, вздохнув, погасил свет…

Журнальный вариант