- Что ж делать! - отвечал Леонин.- - Я чувствую себя под влиянием какой-то сверхъестественной силы.

Я вижу, что графиня не то, что я воображал прежде, и не менее того она мне еще больше нравится, чем когданибудь. Судьба моя - любить графиню... Не смейся надо мною. Мне и сладостно и горько, но я чувствую, что я не могу ее не любить.

- Но взгляни вокруг себя. Как, неужели не приходило тебе на ум, что любовь в гостиной имеет что-то карикатурное? Вообрази себе пышную комнату с ковром, с обоями и картинами; на штофных креслах сидит дама хорошенькая, правда, немного подрумяненная, с узкими рукавами, в перьях, в брильянтах... против нее, на других штофных креслах, сидит франт, сорвавшись с последней модной картинки, в высоком галстухе, в желтых перчатках, с лорнетом, с головой завитой, как пудель... и вот они говорят о-бенефисе, говорят о свадьбах, о новостях, а потом слегка коснутся до непонятных чувств сердца - и это любовь? и это не опротивело тебе, душа моя? и ты храбро принял на себя плаксивую роль вздыхателя? И чего ты надеешься?.. Думаешь ли ты постоянством дойти до того, что любовь твоя проникнет сквозь блонды и бархат в сердце той, которую ты любишь?

Вздор опять. Здешние женщины взволнованы все какойто беспокойной заботливостью. Подойди к любой, скажи ей несколько слов и наблюдай за ней - она отвечает тебе и улыбается тебе, а глаза ее разбегаются по пестрой толпе и ищут новых взоров, новых впечатлений. Все они похожи друг на друга. Улыбка тебе, и то мгновенно, а желание или болезнь нравиться не для тебя, бедного франта, с твоею любовью, с твоим постоянством, а для всех слышишь ли? для всех желтых перчаток, для всех аксельбантов, для всех эполет...

Тут Сафьев заметил, что Леонин не слушал его более.

Бал горел ослепительным светом, пары кружились в шумной мазурке. Наступала пора, когда все лица оживляются, когда взоры становятся нежнее, разговоры выразительнее. Лядов заливался чудными звуками на своей скрипке. В воздухе было что-то теплое и бальзамическое.

Казалось, жизнь развертывалась во всей красоте.

- Любили ли вы когда? - говорил на ухо графине высокий адъютант, играя кончиком своего аксельбанта. - Любили ли вы когда? - повторил он, поглаживая усы... - Любили ли...

Молодая женщина прижала веер к губам, рассеянно бросила взгляд на свой наряд и отвечала вполголоса:

- Не знаю.

Адъютант провел рукой по воротнику.

- Как, - сказал он, - это не ответ!

- Вот что, - прервала графиня, - вы несносны с вашими вопросами. Я с вами никогда танцевать не буду.

Какое вам дело, любила я или нет? Скажите мне лучше что-нибудь новенькое. Где вы были сегодня? кого видели?

- Я дежурный нынче. Кроме просителей, не видел никого.

- А нынешний год нет английских гор?

- Нет. А вы любите английские горы?

- Без памяти. Отчего их нет нынешний год?

- Не знаю. А жаль!

- Очень жаль... Как... жарко!

- Очень жарко.

- Кто начнет мазурку?

- Саша Г.

- Нам делать фигуру.

Графиня выбрала Леонина, который, стоя в уголку, пожирал ее глазами.

Бал все более оживлялся. Северные красавицы порхали по паркету; гвардейские мундиры и черные фраки скользили подле них, нашептывали им бальные речи; несколько генералов толпились у дверей, держась за рукоятку сабли и приложив лорнеты к правому глазу.

Опершись у колонны, высокий молодой человек, разряженный со всей изысканностью английского денди, смотрел довольно презрительно на окружающую толпу; сардоническая улыбка сжимала его уста. Он в мазурке не участвовал.

- Сомнение или надежда? - сказал вдруг флигельадъютант, подводя ему двух дам.

- Сомнение, - отвечал он небрежно.

Выбранная дама улыбнулась.

- Вы, кажется, сантиментальничаете с вашим адъютантом, - сказал насмешливо князь Чудин, едва шагая по паркету. - Берегитесь: он человек ужасный.

- Он надоел мне, - отвечала графиня, - он такой скучный.

- А скажите, пожалуйста: кто этот робкий юноша, в первый раз показавшийся нынче в свет под вашим крылом?

- Прекрасный молодой человек, семейный наш приятель. Он чрезвычайно мил и умен. M-r Leonine.

- Право?.. радуюсь вашей находке.

"Хитрость моя удалась, - думала графиня: - ему досадно... ему очень досадно!"

Леонин стоял у ее стула.

- Графиня, - сказал он, - вы со мною танцевать больше не будете?

- Попурри хотите?.. - сказала она.

"Я счастлив, неимоверно счастлив! - думал, отходя, Леонин. - Я ей понравился".

Мазурка превратилась уж в вальс. Локоны развились по плечам. Многие разъехались. Двери ужинной залы распахнулись.

Лядов опять заиграл... Начался попурри.

В зале было тогда свежо. Немного пар кружилось в упоительном вальсе. Леонин несся, как будто не касаясь земли. Графиня легко упиралась на его руку, и оба, трепещущие от удовольствия, оживленные своею молодостью, неслись весело на паркете. И Леонину бь!ло так хорошо, так сладостно, что голова его терялась, и ему чудилось, что он перенесся в другой мир, где упоительные звуки подымали душу его выше облаков.

II

МАЗУРКА

VIII

Vanitasl..

[Суета!.. (лат.)]

Промчалось два года. Петербург все весел и танцует по-прежнему. Несколько новых морщин появилось на лицах наших друзей и знакомых. Красавицы наши немного подурнели, франты наши поистощили немного своей любезности. Несколько особ, к которым мы привыкли по месту их в первом ряду кресел во французском театре, несколько женщин, с которыми мы недавно еще шутили и любезничали на бале, вдруг выбыли из семьи большого света и улеглись на душных могилах в Невской Лавре, оставив по себе лишь несколько условных восклицаний сожаления в устах мгновенно опечаленных друзей. Петербург все весел и танцует по-прежнему. Новые лица, новые женщины заняли опустевшие места в театре и на бале; новые толки, новые сплетни занимают петербургское общество, которое, как парадная свадьба, переносясь каждый вечер из дома в дом, по-старому выказывает свои чепцы и фраки, по-старому оживляется при звуках скрипки или засыпает над бесцветностью светской болтовни.

Случалось ли вам когда-нибудь прислониться к стенке и всматриваться во все эти странные лица, которые, как будто в угоду вам, вертятся перед вами с такими милыми улыбками, с такими чистыми перчатками? Случалось ли вам стараться разгадать все пружины, которые заставляют их двигаться? О! если б вникнуть в судьбу каждого: сколько непонятных тайн вдруг бы обнаружилось! Сколько развернулось бы разительных драм! Что если б, подобно тому, как мы видели в "Хромом колдуне", театр наш вдруг обернулся к вам задом и, вместо пышных декораций, вдруг увидели бы мы одни веревки да грубый холст? Я думаю, что смешно и страшно видеть большой свет наизнанку! Сколько происков, сколько неведомых подарков! сколько родных и племянников!

сколько нищеты щегольской! сколько веселой зависти...

И все идет, все стремится, все бежит вперед...

Вперед, вперед... выше, выше... А куда вперед, куда выше? - неизвестно. Одно слово все живит и двигает.

И такое слово!.. самое бессмысленное - тщеславие!

Итак, тщеславие - вот божество, которому поклоняется столичная толпа! Житель степной деревни не может постигнуть, сколько занятых рублей, сколько грядущих урожаев уничтожается в один вечер для пустой чести занять почетное место между людьми, которых вовсе не любишь, а иногда и не уважаешь. А что еще хуже, сколько людей, которые во всей своей жизни, без своебытности, без достоинства, стремятся к внешним лишь отличиям, занемогают от зависти при повышении в чин своих сверстников и умирают несчастливые, сердитые, недовольные, не достигнув своей недосягаемой цели, которой они пожертвовали всей жизнью, не насытив вполне своего ненасытимого тщеславия!..

Такое общее стремление великосветского сословия легко может объяснить характер нового лица, которого мы не видали еще в моем рассказе. До сего времени я говорил лишь о графине, а о графе ни полслова. Дело обыкновенное: когда глядишь на жену, не хочется думать о муже!