Ладно, идти все равно надо.

Филипп бросил последний взгляд на свое дурацкое отражение и отправился вниз.

При его появлении Гийом Парижский, глава доминиканской инквизиции столицы, поспешно встал. Он уже несколько дней чувствовал, что король не вполне доволен его работой и это лишало его сна. Он старался изо всех сил, но никак не мог угодить королю.

Филипп уселся на мягкий табурет и жестом предложил доминиканцу устраиваться напротив.

- Ну, что там у вас сегодня?

В голосе короля не было и тени заинтересованности. Заскрипели разворачиваемые пергаменты. Гийом Парижский прокашлялся.

- Сегодня мною лично допрошен рыцарь Ордена, Ренье де Л'Аршан. Он показал, что при вступлении в орден отрекся от Христа, но утверждает, что сделал это лишь на словах, в сердце своем остался ему всецело верен.

Рыцарь Ордена Пьер де Арблейо признался сначала перед следователем, а потом и перед большой следственной комиссией, что произносил слова отречения и даже плевал на крест. Но утверждает, и не отступается от утверждения своего, что отречение его было мнимым, а плевок сухим.

Рыцарь ордена Жан де Элемозина сознался только в том, что во время известной процедуры плевал на землю рядом с крестом, а высказанные вслух сомнения относительно божественной сущности Христа, назвал притворными.

Мой заместитель, Гийом де Сент-Эврюс, допрашивал брата Стефана де Дамона, который также сознался в притворном, неискреннем отречении, и утверждал, что вынужденный плевать публично на крест, постарался сделать это наименее уничижающим, для святого изображения, способом. В душе же остался чист и верен.

Генеральный прокурор Ордена Пьер де Бонна, допрошенный мною в присутствии следственной комиссии, заявил, что во время обряда посвящения приор отвел его в сторону, поднес ему деревянное распятие и приказал отречься от божественной сущности Христа. Пьер де Бонна настаивал, что произнес в ответ на это предложение слова, которые можно было истолковать двояко, не обязательно как отречение. Приора они удовлетворили вполне. У генерального прокурора создалось впечатление, что обряду внешнего отречения не придавалось в Ордене особого значения. А плевание на распятие считалось и, вообще, наивным чем-то...

Интендант ордена в Шампани Рудольф де Жизи...

- Хватит, - вяло сказал король.

Инквизитор замолк, виноватая улыбка бродила по его пухлым губам.

- Скажите, в какой обстановке добывались эти признания и живы ли еще те, кого вы допросили.

Доминиканец поднял брови.

- Ваше величество... разумеется, допрос это не дружеская беседа за стаканом вина... но мы не допускали никакого членовредительства. А то, что участников столь отвратной организации уместно подвергнуть самому жесткому заключению и вопрошанию, признает всякий, кто думает о государственной пользе.

- Значит пытали, - расшифровал король речь доминиканца.

Гийом Парижский испугано замер. Из королевского напутствия в начале дела он понял, что Его величество не будет слишком против, если ради добычи нужных и неопровержимых доказательств преступной сущности Ордена, будут применены сильные меры. Сейчас же Филипп, как будто, склонен осуждать подобные методы. Что же делать? Остается только теряться в догадках.

- Сегодня я получил известие, что из Авиньона на днях прибывают кардиналы Беранже, Ландольф де Сент-Анжели и Этьен де Лита. Они горят желанием помочь вам в работе. Что вы молчите?

Инквизитор сглотнул слюну.

- Право, Ваше величество, я пребываю в известном сомнении.

Филипп поморщился.

- Покиньте почву сомнений. Все мои указания остаются в силе. Я не для того объявил вне закона Орден тамплиеров и арестовал его членов, чтобы в результате следствия выяснить, что все они были невинными овечками и богобоязненными примерными христианами. А создается именно такое впечатление. Представьте себе, если люди даже после вашего "жестокого заключения и вопрошания" сознаются в том только, что слегка покривили душой, совершили один, да и то сухой плевок в направлении креста, виноваты ли они на самом деле? Это не я задаю вам этот вопрос, мне было ясно все еще задолго до того, как я отдал соответствующий приказ. Я представляю себе, как будут течь мысли наших дорогих авиньонских гостей. Запомните, так или иначе приговор, какой бы он ни был, будет утверждаться в папском капитуле. Так постарайтесь, чтобы этим бездельникам в рясах было что утверждать. Идите и думайте. Надо меньше работать руками, особенно руками палачей, а больше головой.

Гийом Парижский вскочил. Он был красен, на кончике большого потного носа висела испуганная капля. Он не смел к ней прикоснуться, боясь, что движение выйдет не слишком благопристойным.

- Идите, - еще раз энергично повторил король. Он действительно был в ярости. Он был готов к десяти самым разным вариантам, развития событий, и, как водится, не предусмотрел единственно реальный.

Что может означать это однообразие тамплиерских показаний?

Они могли бы упорствовать в утверждении своей полной невиновности. Хотя, наверное, и упорствовали бы, ведись следствие обычным, законным, неэкстренным порядком. Откровенность признаний, пропорциональна "жесткости вопрошания". И если, например, начать вытаскивать им жилы и наматывать на древко копья, они признают не только то, что целовали друг друга в задницу, но и в том, что содомировали Христа.

Филипп инстинктивно перекрестился вслед последней, омерзительной мысли и сам удивился проявлению своей набожности. Если бы у него было время и соответствующее расположение духа, он охотно поразмышлял бы о том, в каком соотношении с идеей божественной сущности Христа находится он сам. Но, слава богу, суетой сопутствующей высшей власти, он был избавлен от самокопаний.

Доложили, что прибыл Гийом де Ногаре.

Канцлер, как всегда, был одет предельно скромно и даже его природная бледность выглядела частью должностного облачения. На его фоне раздраженный, изъеденный неприятными мыслями, Филипп выглядел беззаботным жизнелюбом.

- Садитесь Ногаре, садитесь. Место, кажется еще не остыло.

- То есть, Ваше величество?