– Новая машинка стоит сто долларов.

– Знаю.

– О'кэй.

Вот так и случилось, что в десять часов утра, в ту пятницу, я сидел в курительной комнате Гарвард-клуба вместе с Альбертом Брайтом, заместителем председателя Истерн-Электрик. Возле моих ног на полу поблескивала футляром новехонькая пишущая машинка. Брайт оказался удивительно покладистым. Впрочем, ничего иного я от него и не ожидал, поскольку он был обязан Вульфу совсем немногим: тот ему спас честное имя, семью и жену! Правда, он уплатил по счету – и немало, но вы сами понимаете!..

Так или иначе, но он отнесся к просьбе Вульфа весьма внимательно и, не изводя меня вопросами, сделал так, как я просил.

Я сказал:

– Так вот. Сейчас в этом красивом футляре находится та самая машинка, номер которой я вам показал и под которым вы сделали свою пометку. Она необходима мистеру Вульфу.

Брайт приподнял брови, а я продолжал:

– Причина заключается в том, что Вульф – преданный поклонник культуры, и ему не нравится видеть, как члены такого уважаемого клуба используют для печатания своих трудов такую развалюху. Я принес новейшую модель фирмы «Ундервуд», купленную полчаса назад, оставлю ее здесь вместо этого старого хлама, который заберу с собой. Если меня кто-то заметит, это меня не волнует. Я всего лишь озорник, этакий любитель невинных шуток. Клуб получит то, что ему необходимо, а мистер Вульф – то, чего хочет он.

Брайт, улыбаясь, потягивал свой вермут.

– Ну, что ж, мне надо возвращаться в свой офис. Заканчивайте свою шуточку.

Все это было до смешного просто. Я отнес «Ундервуд» и поставил его на столик, где прежде стояла старая машинка. Общественный стенографист находился в каких-то десяти футах от меня, смазывая свою машинку, но я был настолько занят, что у меня не нашлось ни одной секунды, чтобы посмотреть в его сторону. Накрыв блестящую машинку прежним футляром, я вышел из алькова.

На улице у входа в клуб Брайт пожал мне руку и произнес:

– Передайте, пожалуйста, Вульфу мои лучшие пожелания и скажите, что я не переменю к нему отношения, даже если меня с позором выставят из Гарвард-клуба за похищение машинки.

Я понес свою добычу к месту, где стояла моя машина, положил ее и поехал к дому. Соседство машинки благотворно подействовало на мое настроение, мне уже стало казаться, что мы сдвинулись с мертвой точки.

Я вернулся домой около одиннадцати часов, поставил машинку на тумбочку в холле и стал раздеваться. На вешалке висели чье-то пальто и шляпа. Они не принадлежали Фареллу. Мне они показались незнакомыми. Я взял машинку и пошел в кабинет. Не успев перешагнуть порог, я буквально замер на месте: там со скучающим видом сидел Поль Чапин, листая книгу. Его трость была прислонена к стене.

Со мной такое редко случается, но на этот раз я потерял дар речи. По-видимому, все дело в том, что у меня в руках была та самая пишущая машинка, на которой он напечатал свои стихи, хотя, разумеется, он не мог ее узнать в новом блестящем футляре. Однако он сразу бы увидел, что это пишущая машинка. Я стоял и с дурацким видом пялил на него глаза. Он поднял голову и вежливо сообщил:

– Я жду мистера Вульфа.

– Он знает, что вы здесь?

– Да, его человек сообщил ему об этом сразу же, как я пришел. Я тут уже… – он глянул на часы, – тридцать пять минут.

Вроде бы он не обратил внимания на то, что я принес. Я подошел к своему столу и опустил свою ношу на дальний край, после чего подошел к столу Вульфа, просмотрел конверты утренней почты, уголком глаза все время наблюдая за нашим посетителем. В душе я ругал себя за то, что придумываю предлоги, чтобы не идти на свое место, потому что в этом случае я сидел бы спиной к Чапину. Пересилив внутреннее сопротивление, я пошел и все-таки сел к себе за стол, достал из ящика совершенно ненужный мне каталог растений и стал его изучать. Чувствовал я себя весьма странно. Сам не знаю, что в этом калеке так меня взвинчивало.

И все же я упрямо листал страницы справочника и не оборачивался до прихода Вульфа.

Я много раз видел, как Вульф входит в кабинет, где его ожидает посетитель, и с любопытством следил за тем, изменит ли он свои привычки ради того, чтобы произвести соответствующее впечатление на Чапина. Он не изменил. Как всегда, остановился в дверях и произнес:

– С добрым утром, Арчи.

После этого он повернулся к Чапину и слегка наклонил туловище и голову, что было одновременно внушительно и элегантно.

– С добрым утром, сэр.

Затем он подошел к своему столу, поставил в вазу свежие орхидеи, уселся в кресло и просмотрел почту. Следующим было – вызов по звонку Фрица и проверка авторучки. Появился Фриц, ему велели принести пива.

Вульф посмотрел на меня.

– Ты видел мистера Брайта? Задание выполнено удачно?

– Да, сэр. Я все принес.

– Прекрасно. Будь добр, поставь мистеру Чапину стул поближе к моему столу. Прошу вас, сэр, пересядьте… Для проявления как дружеских чувств, так и для враждебных, расстояние слишком велико…

Он откупорил бутылку пива.

Чапин поднялся, взял свою трость и доковылял до стула. Он не обратил внимания на предложенный ему стул, точно так же, как и на меня самого, а остановился, опираясь на палку, перед Вульфом. Его впалые щеки сильно побледнели, губы подрагивали. Он мне почему-то напоминал беговую лошадь, нервничающую перед скачками.

Чапин произнес не без вызова:

– Я приехал за своей шкатулкой.

– Разумеется, мне следовало бы сразу догадаться.

Вульф говорил изысканно вежливым тоном.

– Если вы не возражаете, мистер Чапин, мне бы хотелось знать, почему вы решили, что она находится у меня?

– Не сомневаюсь… Я потребовал свой пакет в том месте, где я его оставил, а мне объяснили, при помощи какого трюка он был украден. Мне стало ясно, что наиболее вероятный вор – это вы, и я в первую очередь явился к вам…

– Благодарю вас, очень благодарю.

Вульф опустошил стакан, откинулся на спинку кресла, приняв удобное положение.

– Я раздумываю о трагической бедности словарного состава вашего языка. Возьмите к примеру тот «способ», при помощи которого вы приобрели содержимое данной шкатулки, а я получил и шкатулку, и все остальное. Наши действия можно назвать воровством, так что мы оба с вами воры. Эти термины подразумевают осуждение и презрение. И однако ни один из нас не согласится, что он их заслуживает. Так что вот как надо быть осторожным в выборе слов.

– Вы сказали «содержимое». Но вы ведь не открывали шкатулку?

– Мой дорогой сэр! Даже сама Пандора не устояла бы перед таким искушением. (Позднее я выяснил по словарю, что в древнегреческой мифологии Пандора была послана Зевсом в наказание людям за то, что Прометей похитил для них огонь. Пандора открыла сосуд с бедствиями и выпустила их на волю. По всей вероятности, она предварительно поинтересовалась, что именно находится в этом сосуде.)

– Вы сломали замок?

– Нет, он в целости и сохранности, это же очень простой замок, открыть его было крайне просто.

– И… вы открыли шкатулку. Возможно, вы даже…

Он умолк, не находя слов от негодования. Впрочем, я так решил только потому, что голос у него стал каким-то невероятно тонким и слабым, что касается физиономии, то она оставалась бесстрастной.

Он продолжал:

– В таком случае… я не желаю ее даже видеть… Но это немыслимо. Конечно, она мне нужна. Я должен получить ее назад.

Вульф, глядя на него из-под полузакрытых глаз, сидел совершенно неподвижно и ничего не говорил. Так прошло несколько секунд.

Совершенно неожиданно Чапин потребовал хриплым голосом:

– К черту все церемонии, где шкатулка?

Ниро Вульф погрозил ему пальцем.

– Мистер Чапин, сидите спокойно.

– Не хочу!

– Дело ваше, но только коробку вы не получите. Я хочу оставить ее у себя.

Чапин посмотрел на стул, который я придвинул для него, сделал три шага и уселся. Теперь голос у него звучал резко:

– В течение двадцати лет я жил милостыней. Я презирал подаяния, но я жил на них, потому что голодный человек ест то, что у него имеется. Потом я нашел другой источник существования, я ел хлеб, заработанный собственными руками. Мистер Вульф, я не хочу больше милостыни. Проявленное ко мне сочувствие, точнее – жалость, действовала на меня, как на быка красный цвет. Просить милостыню я не стану ни у кого!