Дмитрий СТРЕШНЕВ

Ч Е Р Т О В К А

Телефон звонит всегда неожиданно, даже когда ждешь, что вот-вот зазвонит.

Это точно так же, как с письмами, которые ждёшь-ждёшь, ждёшь-ждёшь, потом на один день забудешь ждать, и тут - хлоп!

Или как с повесткой в военкомат: вот сейчас, думаешь, вот сейчас, вот сейчас опять потянут, потому что осень уже лысая, и наверняка чья-то дивизия привалила в красноводские пески: ливийцы или йеменцы - повышать боевую и тактическую - всё думаешь-думаешь-думаешь, чуть забудешь думать и сразу - бац! - шесть месяцев из жизни долой. "Береводчик блохо, бребадаватель не банимай, лязим {нужен (араб.)} берерыв...".

-...Алло! Айуа (то есть, то же самое "алло", но с египетским оттенком).

-Мистер За... (по слогам, с натугой) мур... мурси... Москву заказывали?

-Да-да! Я мистер Замурцев. Заказывали!

Время, пространство сбиваются в какой-то войлок, и этот войлок набивается в голову, в трубку, вяжет во рту. Столько много всего, но смято, сжёвано, спутано, а начнешь потрошить, разделять - получится одна пыль. Мистика!..

Московские грустные гудки.

Голос:

-Алло...

У нее всегда такой голос, как будто чего-то ожидает и что-то обещает. И всегда чуть нетерпеливый. В общем, примерно как малая терция.

-Привет. Узнала?

Почти так же пошло, как "здравствуй, это я". Давно надо бы придумать что-то оригинальное... такое... с покушением на словари будущего.

-Узнала. Привет.

-Говорить можешь?

Когда Ю.В. недалеко, она отвечает: "Относительно".

-Могу.

-Как ты?

-Нормально.

-Получила письма? Было два.

-Да... Кажется.

Как это - "кажется"? Как это - "кажется"?!

-А твои письма где? Два месяца ничего нет.

-Извини. Так. Я, наверное, большая нахалка.

-Да уж, большая.

Что ей еще сказать? Не нахалка она, конечно, а просто пустая эгоистка. Как будто рука отломится - письмо написать. Если бы еще работала, как все, по-советски. Ю.В. за нее вкалывает.

-А почему голос такой? Что-нибудь случилось? Заболела?

-Да, в общем... (си, затем ля бемоль) в общем, болею немного.

Что ей еще сказать? Хоть на бумажке тезисы пиши... В голове целые картины, а слова не вяжутся - это всё равно что рассказывать узор. Такая вот она, дружочек, значит, твоя жизнь!

-Ты там держись. Слышишь?

-Да...

Как-то в трубке непривычно пусто... "Отключилось... что за техника фигова!.. " -начал кто-то врать лицемерно внутри.

Но Москва была еще здесь: Ясенево, сине-белые стены, лифт с грохотом, дверь в пупках, душноватая прихожая, не смотреть на чужие тапочки, "Здравствуй, ты как?.. Какой ты смешной... С тобой хорошо... Звони".

Всё?

Под ухом стал растекаться и звенеть космос. И, вроде бы, всё уже ясно, но почему-то надо было проталкивать сквозь этот космос еще какие-то слова неестественным голосом - про погоду и даже что-то про войну в Заливе и про ракеты, пролетающие где-то почти над головой на Тель-Авив. И только через минуту он опомнился и сказал тускло, как говорят дальнему родственнику, позвонившему сообщить, что во вторник улетает на Марс:

-Ну, счастливо.

И эхо с того конца:

-Счастливо.

Куда уж счастливей!

Тишина на том конце. Теперь уже настоящий вакуум.

Он опустил трубку, чтобы не слышать голос телефонистки, отдающий никелем операционной: "Дамаск! Закончили?", а в голове продолжал раскручиваться безмолвный диалог - более настоящий, чем тот, пять минут назад доверенный электричеству. Как будто беседа шла уже по какой-то непостижимой связи, летящей сквозь дамасский январский дождичек, капающий за окном на акации. А может, она отражалась от невидимо бродящей где-то луны или от какого-нибудь Мицара или Альфа Кассиопеи и уже оттуда падала в московский облачный кисель над Ясеневым.

"Почему ты не пишешь? Уже три месяца..."

"А ты сам не догадываешься?"

"Значит, конец истории?"

"Боюсь, что да."

"Быстро же..."

"Знаешь, надоело посылать письма на чужое имя. Он хоть есть в природе, этот Покасюк?"

Вздох.

Альфа Кассиопеи отключила связь за дальнейшей ненадобностью. В том месте, где была болевая точка, настроенная на Москву, осталась только какая-то неслышная мелодия, что-то виолончельное. Потом другая мелодия прилипла к зубам, как ириска. Ну конечно - севильяна "No te vayas" - "Не уходи". Он усмехнулся, но продолжал насвистывать:

"Y еl bагсо se hace pequeno

Quando se aleja en el mar..."

{"И лодка, уплывающая в море,

Cтановится всё меньше" (исп.)}

Потом он услышал, как стукнула дверь, и позвал:

--Мисюсь, это ты? -хотя и без того прекрасно знал, что пришла жена с пробежки по лавкам.

Мисюсь, она же Верусь, она же Вероника, появилась в дверях с белым пластиковым пакетом магазина '"Reddies" в руках. Он увидел спокойные глаза под чёрным лаком гладко зачесанных волос, подумал, что надо что-то сказать.

-Ну как, удачно?

-Нормально,-сдержанно ответила жена.

Какая она всё-таки умница, у нее таких глупостей не будет: завести роман и уехать в Сирию.

Белый пакет удалился в сторону кухни, и уже оттуда донеслось:

-Андрей, иди сюда, помоги мне.

Он встал и пошел перекладывать банки и свертки из сумки в холодильник.

-Я тебе шарф купила, ходи обязательно в шарфе, у нас сегодня на балконе лужа замёрзла,

Он подошел и прижался к ней, как к волшебному источнику, из которого черпал жизненную силу.

-Мисюсь, ты меня любишь?

-Ой, отстань, не вовремя момент выбрал, у меня даже обеда нет.

Вот предлог, чтобы оскорбиться, найти оправдание... для чего угодно оправдание, невесело усмехнулся он.

-Я тебя люблю, Мисюсь.

Прислушался к самому себе.

"Действительно, люблю".

-Ты слышишь про шарф? Возраст уже не тот у тебя, понятно?

-Да, возраст уже не тот, -сказал он с многозначительной грустью.

И тут же почему-то дёрнулось сердце, когда зазвонил телефон. Но сам он остался на месте. Телефон его больше не интересовал.

-Тебя, -сказала Вероника.- Этот твой... Петруня Суслопаров.

-А почему он тебе так не нравится? -вызывающим шепотом спросил он, зажимая рукой микрофон.

-Разве я сказала, что он мне не нравится?

Андрей еще раз униженно смирился с тем, что жена умнее его, и взял трубку.

-Алло! Как сам?

Внезапно этот развязный голос показался единственным цветным мазком в безнадёжно сером мире.