--Из какой страны, хабиб {дорогой (араб.)}?

--Из Советского Союза.

--А, садык! Куда едешь? В Камышлы?

--Нет. В Румейлан.

--Удостоверение есть?

--Есть.

--Подожди, сообщу. Может, надо записать.

--Пожалуйста.

Ушел. Вернулся.

--Офицера нет. Надо обождать.

--А без офицера нельзя?

--Нельзя. Мамнуа. {нельзя, запрещено (араб.)}

--Мы же ваши союзники. Ты что, не знаешь, что у наших стран особые отношения?

Солдат стал мучиться.

-Мамнуа, садык.

Андрею стало немного зябко. Во-первых, от холодного воздуха, втекающего в открытое окно, а во-вторых, от мысли, что Джарус не сможет столько просидеть неподвижно и начнет шевелиться. Он распахнул бардачок, где среди разного барахла были сигареты - как раз для различных затруднительных случаев: "Мальборо" и "Вайсрой" для тех, кто посолидней: привратников в министерствах и секретарей средней руки чиновников, и местные "Хамра" для таких, как этот вот служивый. На сей раз он вытаскивал без разбора и "Мальборо" и "Хамру".

--Ты же видишь: ночь уже, а меня в Румейлане ждут, на русском контракте. Только не говори, что не знаешь, что там полно русских. Спроси у любого.

--Клянусь Аллахом, садык!

Андрей всё-таки всунул ему пару пачек и поэтому почувствовал себя уверенней.

--Откуда я знаю, куда твой офицер ушел! Может, он до утра не вернется. Думаешь, у него есть такое право - задерживать иностранных официальных представителей?..

Произнося всё это, он медленно тронул машину. Солдат шагнул следом, повторяя напряженным голосом:

-Садык, садык...

У Андрея заныло сердце. Если солдат начнет шутить с затвором автомата, то придется остановиться и тогда уже ждать до упора этого чертова офицера - скорее всего какого-нибудь вредного и настырного мухабаратчика {сотрудник службы безопасности {(от арабского "мухабарат" -- служба безопасности)}. Но тот всё тянул: "Эй, садык",- и Андрей понял, что до автомата дело не дойдет. Он высунулся в окно и крикнул таким проникновенным голосом, что, появись эта сцена в каком-нибудь египетском кинофильме, зрители бы обрыдались:

-Йисаллимак! {Да благословит тебя Аллах! (араб.)}

Он правильно угадал в голосе солдата тремоло сочувствия и не удивился уже, когда услышал сзади повелительно-хриплое:

-Рох!{Езжай! (араб.)}

"Вольво" свернула направо, на восток, и помчалась дальше по равнине мимо силуэтов засыпающих деревень на гаснущем горизонте.

--Вылезай, Джарус! Музыку будем слушать.

Сумка опять переехала назад, следом за ней полетели карта и куртка.

--Всё, Джарус, свобода!

Если бы не темнота, могло бы почудиться, что она улыбнулась. Хотя не только ни одна белая овечка из тридцати двух не выглянула из загона, но даже углы губ не шевельнулись. Да и умела ли она так улыбаться, эта азиатская Джоконда? Просто что-то менялось в воздухе вокруг. Неслышный аккорд, дрожание невидимых струн... Ах, как не хватает иногда нашим знакомым женщинам чего-то вот такого... джокондовского... Разумеется, последние рассуждения были уже мыслями Андрея, неожиданными, полубезумными, как и все прочие мысли этих полутора дней.

--Свобода, Джарус! -повторил он.- Хотя что такое, в сущности, свобода? Это, в сущности, одиночество. А вот, скажем, брак - какое же одиночество? Это, смешно сказать, совсем не одиночество... Хотя, с другой стороны, порой вовсе даже... В общем, я совсем запутался, не слушай.

Вспухшие вдруг на лобовом стекле крупные слезы прервали андреев монолог. Замеченная ранее слева туча всё-таки дотянулась до них.

--Смотри-ка, дождь. Это нехорошо. Самое опасное, знаешь ли - первые капли, -сказал он езидке по-арабски и немного снизил скорость.- Когда вся эта пылевая пудра из пустыни еще с дороги не смыта, а только подмокла асфальт превращается в бутерброд, намазанный маслом...

Дождь бил и гремел по крыше. Казалось, что сильнее не может быть, но он вдруг ударил еще сильнее.

--Ну и дела, Джарус! В такую погоду только со смелой девушкой можно путешествовать.

И опять Андрей угадал ее безмолвную улыбку. После происшествия у будки чувствовать ее настроение ему стало как-то проще. Наверное, так и должно быть: заговорщики должны понимать друг друга без слов.

"Вольво" ползла сквозь дождь, и время теряло привычные приметы. Только оранжевые стрелки циферблата помогали держать его в повиновении. Но если забыть о похожем на астролябию педантично расчерченном светящемся круге, то бесконечный поток начинал перетекать через придуманные людьми плотины, пытающиеся разделить его на мелкие заводи минут и часов, затоплял пространство вокруг, и мысли, и душу, и глаза, и тогда оранжевые стрелки теряли свой строгий смысл. Да и так ли нужна астролябия двум заблудившимся в океане обломкам?

--Чувствуешь запах, Джарус? Это сера. Серой пахнет из земли.

Андрей, разумеется, не знал, как будет по-арабски "сероводород". Но Муликов-то снова оказался прав, запахи здесь сочатся из самого ада...

Мчалась навстречу пустота; дворники ровно шуршали по стеклу, словно билось чье-то сердце.

Румейлан был уже где-то совсем близко, и Андрей думал о том, что с езидкой путь на нефтяной контракт, где еще не все боги умерли, где наверняка есть чопорная ленинская комната с пыльным Полным собранием сочинений - туда путь ему заказан. Но еще он думал, что, может быть, это и неплохо, поскольку не придется мешать уксус с маслом, а ехать сразу к Тигру и тихонько подобраться к самой границе, которая и есть река, и встретить там рассвет, а потом проверить муликовский римский мост и муликовские же рассказы о безумном, захватывающем пейзаже на стыке трех государств. И еще - как хорошо, что он не позвонил заранее нефтяникам, хотя не позвонил он, поскольку знал, что бедуины в этих местах имеют обычай срезать телефонные провода, из которых делают медные сережки и колечки своим бедуинкам, и, стало быть, спасибо бедуинам за их привычки.

Так примерно он думал, когда из недр тьмы навстречу "Вольво" вдруг всплыла огромная голова чудовища. Андрей вздрогнул, но тут же рассмеялся, поскольку понял: да это же просто здоровенная нефтяная качалка. Треугольная голова поднялась сквозь дождь еще выше, куда не достигал свет фар, а потом плавно опустилась обратно.