Настроение мое резко портится.

– Ну, а в карты играли из чисто спортивного интереса?

– Вы имеете в виду нашу узкую компанию? Я там приятно проводил время, не более того. Полет на острых ощущениях.

Я преднамеренно не развиваю этой темы, чтобы не дать Эльякову повода насторожиться.

– Где вы были в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября?

– По ночам я обычно нахожусь в супружеской постели, если вас развлекают интимные подробности.

– Обычно? Значит, бывают исключения? Постарайтесь все-таки вспомнить.

– С восемнадцатого на девятнадцатое? Какой это был день недели?… А, припоминаю. Я еще ездил тогда за штапиками для балкона, потом, когда вернулся, где-то около шести родственники из Полтавы приехали. Точно. Весь вечер сидел дома. А что произошло в ту ночь?

Антон Васильевич выразительно поглядывает на меня, я приопускаю веки – проверим, мол, в обязательном порядке.

Эльяков достает из кармана розовый носовой платок, утирает вспотевший лоб. Звук зуммера. Георгия Никодимовича передергивает.

– Голиков слушает… Спасибо, сейчас зайду.

Конюшенко поднимается из своего угла, догадываясь, что завершать допрос предстоит ему.

В кабинете Коваленко находится не один. Напротив него сидит незнакомый мне стройный худощавый мужчина лет тридцати пяти в отлично сшитом темно-сером костюме.

– Знакомьтесь, Александр Яковлевич. Это Павел Александрович, наш коллега из Киева.

– Железное.

– Майор Голиков, – интонационно подкрашиваю первое слово.

– Речь пойдет о человеке, выдававшем себя за Виктора Юрьевича Ферезяева, – произношение у Железнова четкое, дикторское. – Личность его идентифицирована. Настоящая фамилия – Борохович, имя-отчество – Семен Астафьевич. Уроженец деревни Хролы Верхнеозерского района. Родился в 1922 году в кулацкой семье, в 1940 году осужден на восемь лет за участие в групповом вооруженном ограблении сберкассы. В 1941 году во время бомбежки под Витебском бежал из-под конвоя. Вскоре начал сотрудничать с немецкими оккупационными властями. По картотеке проходил под кличкой «Худой». Зверствовал, участвовал в расстрелах мирных жителей на территории Украины и Белоруссии. Затем его след затерялся. Предполагалось, что он, подобно другим отщепенцам, бежал вместе с отступающими гитлеровскими войсками. До настоящего времени находится в розыске.

– Одну деталь могу дополнить, – говорю я, внутренне потрясенный. – Не исключено, что в настоящий момент Борохович находится в нашем городе.

– Откуда данные?! – Коваленко вопросительно смотрит на меня.

– Подтвержденные сведения таковы: бывший директор зверосовхоза сошел с поезда «Новосибирск – Одесса» либо за одну станцию до, либо в самом Верхнеозерске. Это произошло восемнадцатого октября.

– Нам пока не поступала такая ориентировка.

– Прибывший утром лейтенант Чижмин сообщил мне об этом. Я просто не успел раньше доложить.

– Значит, приезд Бороховича совпадает с датой убийства Моисеева, – задумчиво добавляет Коваленко.

– Очень ценно, – замечает Железнов. – Ну что ж, для начала было полезно обменяться информацией. Все дальнейшие мероприятия будем согласовывать.

Распрощавшись с моим начальством, Павел Александрович уходит. Коваленко, если можно так выразиться, впадает в состояние информационного удара в двадцать пять килобайт. Я, между прочим, тоже.

– Николай Дмитриевич, создавшаяся ситуация требует оперативного вмешательства. Кормилина необходимо арестовать – помимо махинаций на фабрике, имеются подозрения о его связи с двойником Ферезяева. Время не терпит. Я уверен, что Иван Трофимович сыграл далеко не последнюю роль в происшедших событиях.

Полковник колеблется.

– Всегда восхищался вашей уверенностью. Но ведь пока бездоказателен прямой контакт между Кормилиным и Бороховичем. И потом, откуда вы взяли, что тот непременно находится здесь по сей день?

– Вероятность велика. У меня почти нет сомнений в том, что Борохович прибыл в Верхнеозерск укрыться, переждать, а заодно и избавиться от опасных свидетелей. Действуя нерешительно, мы оставляем в покое бомбу замедленного действия.

– В принципе я с вами согласен, но давайте к этому вопросу вернемся завтра, после того как Кормилин сам явится к нам по повестке. Вот и прощупывайте его, сколько сочтете нужным. И если ваша точка зрения не изменится, я вас поддержу. Работайте в этом направлении. Из прокуратуры только что опять звонили.

– Ну, если вы так считаете…

«Хоть шерсти клок», – думаю я и добавляю:

– Прошу установить наблюдение за Дмитрием Серовым и придать ему охрану.

Против превентивных мер Николай Дмитриевич не возражает, несмотря на острую нехватку людей.

Тринадцать десять. В управлении начинается постепенная миграция в буфет на первый этаж. Однако сторонний наблюдатель мог бы заметить небольшое отклонение: кое-кто следует в протипоположную сторону. А точнее – в мою цитадель под номером 424. Откуда-то возник слух, что Голиков «протрубил большой сбор».

Первым приходит капитан Пошкурлат – самый бдительный. Поручаю ему собрать фотографии арестованных «меховщиков» и присовокупить к снимкам Бороховича. Адрес для отправки в Южноморск даю сам, за документацией отсылаю в подведомственный Конюшенко отдел.

Является Чижмин, как ни удивительно, с Ревазом. Оба запыхавшиеся. Мчедлишвили я не видел с момента проведения графологической экспертизы почерка Северинцевой. Не хочется огорчать Реваза, но он мне пока абсолютно не нужен.

Леве я рассказываю о допросе Эльякова и поручаю проверить алиби Георгия Никодимовича вечером и в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября.

Всем приходящим сообщаю последние новости – об установлении личности псевдо-Ферезяева и взываю к повышенной ответственности.

Волошина направляю в таксопарк, который уже знаком нашим ребятам как свои пять пальцев. Там старший лейтенант должен выяснить, имеются ли в документах соответствующие пометки об отсутствии Моисеева в дни «командировок» в Новосибирскую область.

Инспектору Громову даю задание сходить к подруге матери Северинцевой и предъявить ей фотографию Эльякова на предмет опознания. Вдруг словоохотливая старушка узнает на снимке «солидного Наташенькиного кавалера». Тогда одно звено автоматически замкнется.

Последним в дверях вырастает Нефедов. Вид у Валентина бравый, хотя из-под рубашки выглядывает полоска белоснежного бинта. Ничего не поделаешь, придется лейтенанту сходить к Клавдии Павлюк – ведь он у нас теперь главный специалист по работе со слабым полом. Для понимания серьезности поручения подчеркиваю важность выявления возможной линии Моисеев – Кормилин.

Так! Осталось распорядиться насчет охраны Серова, решить еще семь-восемь текущих оргвопросов и можно будет на десять минут перевести дух.

Утром я решаю пройтись до управления длинным кружным путем. Собственно говоря, такой маршрут я выбираю потому, что большая его часть проходит через малолюдный в это время года парк и есть возможность без помех еще раз продумать в деталях предстоящий допрос Кормилина. Именно допрос – бесед уже не будет. Факты, которыми мы сейчас располагаем, должны заставить заговорить Ивана Трофимовича. Надо только все верно рассчитать психологически, не дать ему опомниться. Иначе вновь возникнет недопустимая при сложившихся обстоятельствах заминка. Меня интересует даже не столько признание самого Кормилина, сколько связь между ним и Бороховичем-Ферезяевым. А эта связь, судя по всему, имеется.

Вообще впервые с начала расследования у меня появилось ощущение, что дело близится к развязке. И очень многое может прояснить сегодняшний день.

Облетевшие листья с тихой прощальной грустью похрустывают под ногами. В конце центральной аллеи перед спуском к стадиону «Динамо» возвышается старенькое здание кинотеатра «Парк». Бросаются в глаза массивные мраморные колонны не то в стиле рококо, не то барокко – я никогда в этом не разбирался. Между колоннами снуют старшеклассники с портфелями и сумками, оживленно переговариваются в предвкушении очередной порции киновпечатлений. Бедные родители! Сейчас вы находитесь в полной уверенности, что, ваши будущие Эйнштейны и Лобачевские грызут гранит науки, а вечером с удивлением прочтете в дневниках своих чад строгую запись: «Прошу вас явиться в школу в связи с тем, что…»