– Обидно получилось.

– Да нет, – покачал головой Жора, – обидно, когда человек на тот свет уходит, задолжав прилично. И одолжить ему больше нельзя, и получать не с кого.

– К чему все это?

– Да все к тому же, – Жора ухитрился принять удобную позу на не предназначенных для этой цели нарах, – пока ты живешь, не отчаивайся, не опускай руки.

– Так рассуждать проще всего, – задумчиво сказал Дима, – а насчет «не опускай руки»…

И он окунулся с головой в рассказ, как верующий на исповеди, не упуская мелких подробностей и не испытывая ни малейшего чувства смущения, а только безотчетную жалость к самому себе. Жора слушал его, не перебивая, и, когда Дима закончил, спросил:

– Так как все-таки этот Тюкульмин попался с пистолетом?

– Он оказался подлецом, – с горечью ответил Серов, – самым обыкновенным. Попросил пистолеты для охоты, а сам поехал с какими-то дружками за город на вылазку. Там все напились, а потом Толик решил пофорсить перед своей девушкой. Видно, кто-то из той компании его заложил, а в результате – я здесь. – Дима кисло улыбнулся.

– Ты и сейчас пытаешься в определенной мере выгородить этого подонка, – заметил Жора, выпуская ряд тонких колец, – а ведь именно он посадил тебя сюда.

– Да я все понимаю, но собственных глупостей уже не исправишь.

– Можно исправить, – решительно сказал Жора, стукнув кулаком по матрацу. – Может быть, это, как ни странно, и хорошо, что ты попал сюда. Теперь ты, по крайней мере, будешь знать, что доверять можно только себе и изменить что-нибудь можешь только ты сам. Вот скажи, у тебя есть девушка?

– Нет.

– А раньше?

– И раньше не было.

– А меня ждет одна очень милая дивчина и, надо полагать, дождется, но речь сейчас не обо мне. Как ты думаешь, почему у тебя не было девушки и почему среди немногочисленных своих друзей ты был никто?

– Отчего же, – сказал, закусив распухшую губу, Дима, – когда они убедились, что я тоже кое на что способен, меня очень даже зауважали.

– Вот! А до этого ты был в их глазах самым заурядным рабочим, который не может себе позволить модерново одеваться и разъезжать на собственной тачке. И так везде, куда ни посмотришь. Если на свободе встретимся, я тебе обязательно расскажу, что такое настоящая работа и как нужно жить, чтобы всякая мразь и носу не смела высунуть. Ну ладно, это я так, к слову. Интересно, что ты собираешься говорить на суде?

– Не знаю, – покривил душой Дмитрий, – там видно будет.

– Я только посоветую – не ссылайся на то, что не знал УК, незнание законов не освобождает от ответственности. Лучше всего тебе чистосердечно во всем признаться и просить о снисхождении, но вижу, что ты этого не сделаешь. Ведь не сделаешь?

Серов знал, что на суде присутствуют его мать, соседи, много лет знавшие отца рабочие, представители администрации завода. Он не хотел видеть их лиц, их взглядов и сидел, низко опустив голову. На вопрос, признает ли он себя виновным, Дмитрий коротко ответил:

– Нет.

Его приговорили к двум годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима.

– …Молодой человек, простите, у вас закурить не найдется?

Дима непонимающе взглянул на незнакомого парня, не сообразив сразу, чего от него хотят.

– Закурить не будет? – повторил тот свою просьбу.

Серов полез за сигаретами, достал опустевшую пачку, пожав плечами извини, мол, скомкал ее и, засунув окоченевшие пальцы в карманы куртки, стремительно зашагал прочь от набережной.

Слухи об убийстве водителя такси, обрастая всевозможными «достоверными подробностями», поползли по Верхнеозерску. Напоминания и требования «сверху», постоянные расспросы вносили ненужную нервозность в действия работников, занятых раскрытием преступления. Между тем проходили дни, а расследование никак не могло сдвинуться с мертвой точки.

Бесследно исчезли разыскиваемые «Жигули». С большим трудом капитану Пошкурлату удалось вычислить владельца белой «Победы» Сергея Максименко, который в ночь с 18 на 19 октября возвращался своим ходом домой после отдыха в Геленджике, а также найти водителей грузовиков и автобусов, проезжавших тогда по Семеновскому шоссе. Несмотря на желание помочь следствию, никто из опрошенных не смог вспомнить ни автомашину такси, ни «Жигули». Видимо, такси действительно свернуло к поселку Каморный до полуночи, а «Жигули» останавливались у поворота на очень непродолжительное время.

По согласованию с руководством ГАИ Пошкурлат поручил Полосухину и Кобликову ежедневно совершать поездки по заранее разработанным маршрутам с целью негласного осмотра «Жигулей», а также присутствовать при техосмотрах. Но машина как в воду канула.

Нигде не всплывали и похищенные у Моисеева вещи.

Инспектор Громов после разговора с Голиковым побывал на автостанции, однако Моисеева никто по фотографии не опознал.

Голиков в последнее время спал по нескольку часов в сутки. Мысль о возможном мотиве совершенного преступления преследовала майора и днем, и ночью. Казалось бы, многое указывало на то, что произошло преднамеренное и заранее подготовленное убийство с целью ограбления. В пользу этой версии свидетельствовали и следующие соображения: рассматривая фотографии следов, оставленных преступником, Голиков обратил внимание, что тот перетаскивал труп от машины боком, делая упор на внутреннюю часть ступни, а не на пятки, что было бы гораздо более естественно, если бы он тащил тело двумя руками. У Голикова возникло предположение, что убийца волочил жертву одной рукой, так как другая была чем-то занята. И тут майору вспомнились ворсинки тика, обнаруженные на заднем сиденье и под ногтями Моисеева. Если раньше он считал, что ворсинки остались от одежды преступника, то теперь Голикова неожиданно осенило. Сверток! В машине находился завернутый в материю пакет с чем-то ценным. Если допустить, что неизвестный знал о содержимом пакета, то стремление завладеть им могло толкнуть его на убийство. А это, в свою очередь, указывает на то, что вместе с Моисеевым ехал не случайный пассажир, а человек, хорошо знавший водителя. Правда, возникают новые вопросы: что вез Моисеев и ему ли принадлежал груз?

Несколько особняком стоял вопрос о самодельном пистолете. Голиков возлагал большие надежды на вызов в милицию Серова и Тюкульмина. Однако Тюкульмин вообще не явился по повестке, а Серов, по отзыву Чижмина, держался неприязненно, озлобленно, не желал отвечать на вопросы, касающиеся изготовления пистолета, мотивируя это тем, что он, мол, «уже понес незаслуженное наказание и до каких пор можно лезть в душу». После того, как Чижмин сказал Серову, что из аналогичного пистолета убит человек и оружие до сих пор находится в руках преступника, Дмитрий заметно занервничал, но ничего к сказанному не добавил. Прощаясь, Чижмин дал Серову номер своего служебного телефона и попросил позвонить, если тот что-нибудь вспомнит или захочет сообщить. Дмитрий сказал, что ему вспоминать нечего, но телефон, поколебавшись, взял.

Странное ощущение не покидало Голикова: вроде бы все делается правильно, а конкретных результатов нет.

«Неужели мы что-то упустили из виду? – казнил себя майор. – Лежит это «что-то» на самой поверхности и удивляется: «Почему никто не обращает на меня внимания?» Нужно мне самому сходить домой к Серову, поговорить с парнем по душам, – решил Голиков, – а заодно поручить Чижмину установить круг его знакомых и выяснить причину неявки Тюкульмина в милицию».

Наступила суббота, третье ноября…

Утро обещало погоду темную, невзрачную, как съежившиеся листья на асфальтовом коврике детской площадки посреди двора. Крыши домов потемнели, мокрый шифер слился в единую угрюмую массу. Вокруг сквозило сыростью, и Баринов, открывая гараж, зябко передернул плечами.

– Доброе утро, Николай Михайлович, – послышалось сзади.