- С Москвы забыл снять, - ответил Анегин. - Там это придавало вес, солидность. - Он стал поспешно сдирать перстень с пальца. Но тот сидел крепко.

- Смотри, руку оторвешь, - съязвил Боржанский. - Да и неудобно уже теперь, все видели...

- Между прочим, - огрызнулся Евгений Иванович, - есть сведения, что кто-то недавно приобрел норковую шубу...

- Мало ли, - усмехнулся Боржанский. - Кто-то примерял, кто-то платил...

- А висит небось в шкафу твоей жены...

- Так в шкафу же! - рявкнул на него Боржанский. - Ее, бабу, которая только и живет тряпками да побрякушками, и то приучил не высовываться. А тебе постоянно долблю - и как об стенку горохом! Не можешь никак отвыкнуть от купеческих замашек? Твои любовницы хвастают, что черную икру едят у тебя ложками...

- Можно подумать, твоя жена от икры отказывается, - не сдавался Евгений Иванович.

- Но не при посторонних же! - хлопнул ладонью по столу Боржанский. Ты видел, что было у меня сегодня здесь? Лучок со своего огорода, яблочки со своего дерева! А ты? Сегодня у тебя красные "Жигули", завтра голубые...

- Герман, не кажется ли тебе, что ты консерватор и перестраховщик? парировал Анегин. - В Москве чуть ли не каждый дворник ездит на "Жигулях"!

- Дворнику можно, а тебе нет! - отрезал Боржанский.

- Чепуха! У жены любого директора магазина или базы на каждом пальце по бриллианту! Открыто ходят!

- Вот поэтому их и стали заметать! А насчет твоих загулов с бабами в "Кооператоре" я тебя предупреждал? Оказывается, тоже впустую...

- Но, Герман...

- На хуторе своем, говорят, развернулся вовсю. Представляю! сверкнул глазами Боржанский.

- Там все на дядю! Все на дядю! - поспешно заверил Анегин. - На него записано. Можешь быть спокоен.

- Как же, спокоен! Белыми нитками шито! ОБХСС зацепит - никакими дядями и тетями не прикроешься...

У Германа Васильевича задергался глаз. Анегин понял: дальше спорить нельзя было ни в коем случае. Если у Боржанского начинался тик, значит, все, это предел, за которым мог последовать нервный срыв.

- Но для чего же тогда мы рискуем? - тихо, с тоской спросил Анегин. Для чего по краешку ходим, а?

- Пойми ты, глупая башка, богатым быть - это одно! Ради этого и рискуем! Но зачем казаться богатым? Для нас это слишком большая роскошь, никогда не позволительная и всегда опасная!

Боржанский замолчал. Молчал и Анегин, было слышно лишь его мрачное сопение.

- Ладно, - вздохнул главный художник, - выкладывай, что в Москве.

- Насчет Маэстро - полный ажур, - оживился Евгений Иванович. Презентом доволен.

- Еще бы, - усмехнулся Герман Васильевич. - Кто бы мне за росчерк пера преподнес два килограмма икры и ящик коньяка... Эхе-хе...

- Этот росчерк дал нам семь килограммов серебра и два килограмма золота, - напомнил Анегин. - Будем браслеты делать.

- А на три килограмма силенок не хватило?

- Всему свое время.

- Ну хорошо... Что ты узнал об этой шустрой девчонке?

- Бариновой?

- Да, чтоб ей неладно было, - чертыхнулся Боржанский. - Развила тут такую бешеную активность... Всюду нос сует...

- Не очень приятные сведения, Герман, - снова помрачнел Евгений Иванович. - Подозрительная биография...

- Не тяни душу!

- Во-первых, в своем ВГИКе была в народной дружине. Во-вторых, ее тетка - майор милиции в отставке. Букетик, а?

Боржанский раздумчиво покачал головой, побарабанил пальцами по столу. А Евгений Иванович продолжал:

- И третье. По распределению должна была ехать в Архангельск, а оказалась вдруг в наших теплых краях...

- Та-ак, - поднялся Боржанский.

Он подошел к самой кромке воды и долго смотрел на море. Потом зло сплюнул:

- Недаром мне сразу не понравился ее приезд. Подсунули нам эту девицу, как пить дать. Носится со своим магнитофоном, готова всем в печенку залезть. А главное, так и вьется возле твоего цеха!

- А по вечерам у себя в коттедже что-то строчит, - сказал Анегин и, подумав, добавил: - Может, доносы следователю или прокурору, а? Как ты думаешь?

Боржанский прошелся, сложив руки на груди.

- Говорил я Племяшу, тысячу раз твердил: ничего не предпринимай без согласования со мной! Никаких газетчиков, никаких киношников, пока точно не узнаем, откуда дует ветер. И нате вам! Проявил инициативу, ничего не скажешь! Кто-то брякнул сверху, а он и рад стараться! Смычка искусства с производством! Из кожи вон лезет...

- Черт возьми, неужели нельзя переиграть через Матушку, расстроить съемки? - воскликнул Анегин.

- А как? - раздраженно спросил Боржанский. - Если эту Флору сунул к нам ОБХСС - тут уж надо не подавать вида, улыбаться, будто мы рады до смерти этим съемкам. Это тебе не ревизоришка, которого напоишь-накормишь да и выпроводишь с конвертиком...

- Точно, - вздохнул Анегин. - Перестарался Племяш.

Боржанский сел.

- А теперь давай подробнее о Зорянске, - строго посмотрел он на собеседника.

- Был я у Музыканта, царство ему небесное, - невесело начал Евгений Иванович. - Вернее, у его матери. Старуха, как я понял, до сих пор под колпаком...

- Ты-то сам не засветился, Казак? - вскинул на него суровый взгляд Боржанский.

- Э, за меня не бойся, - успокоил его Анегин.

- За Музыканта я тоже не боялся, а оно вон как повернулось, - покачал головой Герман Васильевич. - Подсвечники, надеюсь, привез?

- Тю-тю подсвечники, - мрачно развел руками Анегин.

- Как это? - вскинулся Боржанский.

- Вот так! Марчук их увел!

Боржанский вскочил и вцепился в лацканы пиджака Анегина.

- Увел?! Да я!.. Да я вас!.. - задыхаясь, прохрипел он.

Анегин перехватил его запястья и испуганно залепетал:

- Герман, Герман! Я-то при чем? Ничего не знал, сука буду!

Боржанский рухнул на стул, оставив в покое пиджак Анегина, и некоторое время сидел, словно в столбняке.

- Ну, он дорого заплатит мне за это, - наконец произнес он.

- Точно, Герман, спускать нельзя, - с готовностью подхватил Анегин. Спрятали гада, ксиву достали, а он тридцать тысяч замел! И у кого?!

- Ладно, что-нибудь придумаем, - жестко сказал Боржанский. - Теперь, Казак, насчет журналистки. Возьмешь ее на себя...

- Это можно, - встрепенулся Евгений Иванович. - Взнуздаем, шоры на глаза - пойдет куда надо, как миленькая! - Он нервно хихикнул, но под тяжелым взглядом Боржанского умолк.

- Каждую деталь продумаем. И никакой самодеятельности! - сурово предупредил главный художник.

- Понял, шеф, - закивал Анегин. - Да, ты не забыл, что надо посылать человека в Ростов? А кого?

- А черт его знает! Я уже никому не верю!

- Я тут положил глаз на одного парня, - сказал Евгений Иванович нерешительно.

Боржанский вскинул брови.

- Витюня... После головомойки, которую устроил ему Громила, стучать не побежал. По-моему, свой. И башли ему нужны позарез...

- Спешишь, Казак, - покачал головой Боржанский. - Как бы не нарваться...

- Так ведь Ростов ждет.

- Все равно погоди. Приблизь, проверь. А там посмотрим...

Они еще долго обсуждали свои планы, то и дело упоминая Племяша (это была кличка Зарембы), Матушку (жена директора), Маэстро (под этим именем фигурировал замначальника главка в Москве, от которого зависели фонды на драгоценные металлы для фабрики), Музыканта (покойный Зубцов), Скеса (Марчук).

Флору Баринову отныне для конспирации договорились называть между собой Птахой.

Разговор их прервал лай собаки, известивший, что с прогулки вернулись гости.

* * *

Следователь Глаголев появился совершенно неожиданно. Из Москвы он никому не писал, не звонил, и сотрудники ни у кого не могли узнать, как прошла операция, потому что жена Глаголева, Рената, уехала вместе с ним.

Измайлов встретил следователя сердечно.

- Значит, вернулись в строй? - спросил он.

Евгений Родионович стал объяснять, что хотя операция прошла успешно, но врачи предупредили: если перегружаться и время от времени не проходить курс лечения, болезнь будет прогрессировать.