- Ева, прости, что спрашиваю, но... ты в каком классе?

- А я ни в каком! - отвечала она с нарочито безразличным видом. - Я четыре года отучилась в начальной школе, а потом, когда с мамой случилось... бросила. То есть, не бросила, а как-то разладилось все. Отец запил, надо было Слоника выхаживать - он же маленький был совсем.

- Да уж, досталось нашей Женечке, - с любовью поглядывая на нее, протянула Мария Михайловна. - Но ничего, школа - это дело поправимое. Вот сейчас все наладится, наверстаешь упущенное и в школе восстановишься. Так?

- Да, наверное, - не очень уверенно шепнула Женя, опустив взгляд.

А потом украдкой взглянула на Никиту - что он только теперь подумает об этой невеже...

- Я тебе помогу, - просто сказал он. - Вот праздники кончатся и начнем заниматься. Всю программу пройдем - все, что ты упустила. А потом и в школу определимся.

Он и сам не ожидал от себя такой решимости. Ведь слово вылетело - не поймаешь! Он взял на себя ответственность за нее. А это труд. И большой! Что ж, значит так надо. И это радовало его... хоть и пугало немножко. Ведь она - его милая - такая дикарка! Придется ему запастись терпением. И вдруг в памяти всплыли строки Заболоцкого: "Душа обязана трудиться и день и ночь и день и ночь..." Ну... в добрый час!

Никита с опаской взглянул на её перстень. Тот молчал. Ни жара, ни опасных играющих высверков, когда матовый мглисто-молочный камень мерцал золотистыми искрами, потом наливался светом, желтел, как будто там внутри загорался чей-то недобрый глаз. И тогда... тогда его обладательница теряла контроль над собой. Никите казалось, что камень словно бы подчинял себе её волю, обладал властью над ней, приказывая: слышишь? Зовут - иди!

И она шла. Покорная, сломленная, как неживая... И возвращалась вся разбитая, опустошенная, словно в воду опущенная. Она не могла противиться злой воле кольца или того, кому это кольцо принадлежало... а в том, что кольцо её злое - Никита ни на секунду больше не сомневался.

Но Ева ведь говорила, что кольцо - мамино. Что это её подарок. Но чувствовал: тут что-то не так. Не может мамин подарок нести человеку зло это против законов природы! А значит в них правды нет - в этих словах... не мама Еве его подарила!

И сделав это важное открытие, Никита вздохнул, словно тяжкий груз с него свалился. Сидя здесь, в маленькой уютной комнатке бабы Маши рядом сЕвой, он догадался о многом... О нет, вовсе не обо всем! Ее история по-прежнему была для него загадкой.

И вдруг... вдруг Кит обернулся, точно его кто-то окликнул. На стене у него за спиной среди прочих фото в круглых и прямоугольных рамках была фотография улыбавшейся женщины. На руках она держала малютку, которая смеялась во весь свой беззубый роток, показывая пальчиком в объектив. Кит встретился взглядом с этой женщиной и сразу догадался, что познакомился с Евиной мамой. Он её сразу узнал! И уже не мог отвести глаз. Она глядела на него, улыбалась и... как будто просила о чем-то.

Маленькая, изящная, со светлыми волосами, зачесанными наверх и прихваченными с боков двумя черепаховыми заколками. С длинными загнутыми ресницами, нежной линией губ, детски-распахнутыми, чуть удивленными фиалковыми глазами... У Женьки были её глаза! И весь облик её, и стать.

Глядя на нее, Кит подумал: наверное у неё была легкая летящая походка. И еще... ещё тонкие удлиненные пальцы. Она... хорошо играла на рояле... пела... что еще?

Он как будто играл в какую-то веселую игру, вроде "Угадай мелодию", но это была не игра.

Ее звали Наталья... да, это он вспомнил - об этом упоминал Волошин. Но вот остальное... этого он не знал - не мог знать, но информация проявлялась в нем как фотография на листе фотобумаги, опущенном в раствор с проявителем.

Она работала с книгами. Писала их? Нет. Скорее переводила... Да, точно: переводы с английского! Он без смигу глядел на её фотографию, а она каким-то непонятным образом рассказывала ему о себе. Скорее всего, Наталья Андреевна переводила не прозу - поэзию. Кит сам себе удивлялся, но знал, что его догадки верны. Ведь она сама с ним сейчас говорила! Но как? Бог весть...

Она не хотела с кем-то общаться... с кем-то из родственников... с женщиной. Это была сестра? Нет. Тетка. Сестра её матери. Значит Ева приходится той внучатой племянницей. Да, все так. Наталья Андреевна вдруг заболела. Слегла. До этого она побывала у своей тетки, хотя идти к ней совсем не хотела. Она угасла от неизвестного вируса, - так сказали врачи. У неё просто выпили душу, - всю до капли... Он вдруг ясно осознал это, как и то, что все время сидит, словно в трансе, не отрывая взгляда от фотографии на стене.

Он вскочил, обернулся к Еве.

- Скажи, это ведь фотография твоей матери? - крикнул он, указывая на фото. - Правда ведь? А это ты... да?

- Как ты угадал? - Ева тоже вскочила и вся вытянулась как струна. Никто... ни один человек не помнит о маме! Как будто её никогда и не было... - она всхлипнула и закрыла лицо руками.

Он кинулся к ней. Через минуту они уже сидели на постели Сомика за занавеской, и он целовал её мокрые щеки, глаза и руки, и шептал ей все ласковые слова, какие только знал, и сам был весь мокрый от слез - её ли, своих ли - не ведал...

- Я знаю, твоя мама была чудесная... Я таких не встречал. А она была как сама радость - ласковая, хорошая. Талантливая... да? Так ведь, я угадал?

И Ева кивала в ответ, и, обессиленная, склонялась к его плечу, и плакала, плакала... А он радовался, что она может хоть поплакать спокойно. Впервые её чувства разделял близкий и понимающий человек.

- А... откуда... ты... - всхлипнула она, с трудом выговаривая слова, как ты догадался, что на той фотографии именно она?

- Не знаю, - честно ответил он. - Просто увидел её - и все! Сразу узнал.

Он вдруг почувствовал смутную тревогу - это было похоже на приближение далекой грозы или землетрясения или ещё чего-то подобного - грозного, страшного... И невольно взглянул на камень. Тот начинал тускло светиться, точно внутри в нем завибрировало что-то, зашевелилось и ожило...

- Ева, ты можешь сделать одну вещь... для меня? - спросил он её, почти не дыша, потому что их губы ещё секунду назад узнавали друг друга.

- Какую, - она улыбалась ему сквозь слезы, и в этой улыбке уже был ответ: "Дурачок, ну конечно!"

- Ты можешь... снять это кольцо?

- Снять? - переспросила она и тон её тотчас же изменился. - Но зачем? Это же мамино кольцо - я тебе говорила, что никогда с ним не расстаюсь.

- Даже если от этого будет зависеть чья-то жизнь?

- И чья же? Уж не твоя ли? - насмешливо переспросила она.

- Нет, конечно! Это я глупость сморозил, ну... пошутил в общем...

- Ничего себе шуточки! - она вдруг резко отпихнула его обеими руками. - Да ты просто поехал! Тоже мне, прикольчики... кретин несчастный!

Отдернула занавеску и вышла, - прямая, сердитая.

- Баба Маша, мне пора. Вы за Сомиком поглядите?

- А куда ты торопишься, Женечка? Вы же, кажется, с Никитушкой за книжками собрались.

- Не надо мне никаких книжек. Мне к тетушке пора - она приболела. Мы с ней договорились, что я вечерком к ней зайду, так что...

Она не обернулась, когда вслед за ней из-за занавески вышел Никита.

- Ева, - окликнул он её, и собственный голос показался ему чужим.

Ее ресницы чуть дрогнули. Казалось, вот-вот - и она улыбнется, вновь станет прежней. Но это колебание длилось одно мгновение - накинув куртку, Ева вылетела за дверь, бросив ему на ходу:

- Пока...

Он стоял посреди комнаты, не в силах пошевелиться... Всего каких-нибудь пару минут назад они целовались и она приникла к нему, счастливая и доверчивая, а он губами осушал её слезы ...

И такая вдруг перемена!

- Не тушуйся, Никитушка, - послышался глуховатый голос Марии Михайловны. - Это после смерти матери девочка моя дорогая так переменилась. Характер у неё испортился. Сам видишь: то ласковая и веселая, а то прямо как туча! Но я думаю это пройдет. Ты вот ей и поможешь. Только если не станешь обиды свои смаковать, а ринешься в бой. Глянь-ка в окно.