- Я - за! - с готовностью согласилась Ксения и прихлебнула ещё отварчику, а домовой скатился со стульчика и шаркнул лапой.
Весь он был не больше пятилетнего ребенка, с головы до пят покрыт густой темной шерстью, вот только физиономия не шерстяная - этакое кругленькое сморщенное личико. Посередине этого личика возле бугорков-щек и толстоватого носа горели ярко мерцающие глаза.
- Вы тут одни... живете? - поинтересовалась Сеня.
- Что значит одни? Нас, что, много?
- Просто я к вам "на вы" обратилась - так полагается.
- У кого это полагается? И куда полагается? Надо это срочно переложить! Будем "на ты" - и, пожалуйста, без этих глупостей... Понапридумают невесть что, потом в этой путанице барахтаются, хлюпают, ноют, а потом жалуются, что никакой жизни нет или что мир плохо придуман... Эх-хе-хе... да! Нет, пожалуйста, мне без фокусов, Колечка!
- А что такое Колечка? - полюбопытствовала Сеня, привстав с матраса, чтобы поставить на стол пустую кружку.
- Не что, а кто, - сурово ответствовал домовой, подливая ей в кружку отвару из старого закоптелого чайника, который он ловко выудил из-под фанерного ящика.
- Колечкой я буду называть тебя в минуты благости и душевного равновесия. Будешь у меня моя Колечка, и никто так звать тебя больше не будет. Это наш с тобой первый заговор. Ну как, нравится?
- Очень! А заговоры ещё будут?
- Не слышу обращения по имени...
- Пров Провыч... будут у нас ещё тайны?
- Можно просто Проша. А без заговоров и тайн нам никак нельзя - иначе ведь скучно - ты не находишь?
Он пробубнил это гнусавым своим голоском и, вновь соскользнув со стула, - а надо сказать, что все движения его были бесшумными, - приковылял к Сене и поправил на ней сбившийся плед.
- Пров Про... Проша, можно спросить?
- Не стесняйся!
- А что, обо всем можно спрашивать?
- А ты привыкла к тому, что не можно? Ох, бедная...
- Ага, не можно! Как это ты здорово сказал! Я хотела... ну, то есть... домовой - это кто? И как получилось, что рухнуло дерево и тебя придавило? И сколько тебе лет и всякое такое... ну, про домовых. Ты понимаешь?
- Было бы странно, дитя мое, если б не понимал! Ты обо мне, видимо, очень дурного мнения.
Проша насупился и отвернулся, фыркая и сопя. Сеня осторожно коснулась его густой мягкой шерсти и... рука прошла сквозь нее, как будто перед нею была пустота. Она испугалась и отдернула руку. А потом протянула её снова, пытаясь дотронуться до мясистого носа... носа не было. Ничего не было! То есть, было, конечно, но она не могла этого осязать...
А Проша в миг оказался у неё за спиной - он присел на краю матраса с противоположной стороны и гримасничал, растягивая рот до ушей, а руки, как в ускоренной съемке, росли на глазах... Вскочил, подпрыгнул, перекувырнулся через голову, вырос вдвое, втрое - чуть ли не до потолка, переплыл комнату, не касаясь пола, поскреб потолок - тот отозвался негромким, но внятным гулом, потом стал снижаться... комната накренилась... и Сеня не удержалась - вскрикнула, вернее скрипнула не своим голосом: "Мама!"
И тотчас стены и потолок заняли положенные им места, а домовой, смущенный и улыбающийся, сидел на корточках перед ней. Он был прежний домашний, уютный, маленький, он ласково сжимал обеими лапами её похолодевшую руку, он, потупясь, гнусавил какие-то ласковые слова, пыхтел, как еж, и многословно, сбивчиво извинялся...
- Колечка, ты прости меня, дурака! Это я от радости чудить начал - я ж ведь сколько лет тут в глуши сижу... Одиночество, понимаешь, штука скверная! Когда ни единой живой души, а только нежить одна... Ты мне верь, я тебя и пальцем не трону! Никогда даже пальчиком... вот, посмотри...
Он протянул к ней свои ладошки и она увидела, какие они маленькие и безобидные. Каждый коричневый кривенький пальчик был затянут сморщенной плотной кожицей, а вместо ногтей или когтей росли узенькие пучочки шерсти, словно колонковые кисточки.
- Видишь? Разве такими лапами можно причинить зло? Да, ни в жизнь! И не мое это дело, не люблю я этого... жуть как не люблю. Я могу, конечно, это правда, этого не отнять! Многое я могу учудить, Колечка, такое, что тебе и не снилось. Но зачем? Есть в этом смысл? Нет в этом смысла! К этому я давно пришел. Вот! И тебя вот встретил... да. Ты спрашивала, кто такой домовой? Отвечаю - дух. Скажу прямо - нечистый! Но к этому мы с тобой вернемся чуть погодя. Да. Обязательно! Потому что очень важно мне это. А духи - они могут в разных обличьях являться. Но сперва я тебе в своем показался. Такой я и есть! Что, не нравлюсь?
Он склонил голову набок, заглянул ей в глаза и такая мольба вдруг в них прочиталась, такая надежда, что Сеня не выдержала и кинулась к нему, позабыв, что перед нею дух и руки обнимут сейчас пустоту. Но... этого не случилось. Ее руки обнимали теплое и пушистое существо, вполне осязаемое и живое. Ей показалось даже, что она услышала как бьется где-то там, под этой густой мягкой шерстью сердце. Живое сердце!
- Прошенька, что ты... Я и не думала обижаться. Просто... мне стало немного не по себе. А ты... ты мне очень нравишься, просто ужасно, только... ты больше не пугай меня, Проша, пожалуйста!
- Все! Заметано! Слово даю! Никогда больше не буду пугать. И превращаться не буду. Буду такой, как есть. А уж ты как хочешь - можешь любить, можешь не любить...
Он вздохнул и почесал голову лапами. А Сеня наклонилась к нему, немного помедлила, поцеловала и... заплакала.
- Колечка, ты чего? - всполошился домовой и засуетился, закружил возле нее, всплескивая лапами. - Это что ж... только слез нам с тобой не хватало! Сеня, маленькая моя! Ты чего это, а?
А она всхлипывала, набирала воздуху, чтоб успокоиться, и разражалась новым потоком рыданий. Все только что пережитое попросту не умещалось в ней и слезами рвалось наружу.
- Прошенька... Ох, миленький... Не обращай вни...мания! Это я просто... угу! Я постараюсь больше не плакать.
- Да уж, Колечка, постарайся! Я понимаю, конечно, что мой вид может порождать только слезы, но все же... ты уж сдерживайся как-нибудь. А? Уж постарайся, пожалуйста...
- Прошенька, дорогой, не обижайся на меня, ладно? Я ведь человек, то есть, девочка, то есть... ну, ты понимаешь! И я к тебе ещё не привыкла. И... наверное у вас все не как у людей. Вот я и могу что-нибудь сделать такое... заплакать или ещё что... Только я не нарочно. И я постараюсь себя контролировать.
- Себя что? - Проша весь как-то округлился от этих слов, шерсть на нем встопорщилась и распушилась. - Что это такое: "контролировать"? Откуда ты этаких слов нахваталась?
- И ничего страшного... Так моя бабушка говорит. Она мне часто напоминает: "Надо себя контролировать!" Ну, это потому, что я сначала сделаю что-нибудь, а потом уж подумаю. Я очень эмоциональная! - пояснила Сеня и с внезапным испугом поглядела на Прошу. - А это, что, плохо, да?
- Ох-хо-хонюшки! - он с минуту молчал, изучая её, а потом затопал по комнате, припадая на правую лапу. - Да, придется мне с тобой как следует повозиться. Полный сумбур в голове! И чем это, скажите на милость, заняты нынешние родители? Что у них такое в голове варится, если не видят, что их дети - оторвыши чистые...
- А что такое... оторвыши?
- Знаешь, время года такое есть - осень? - заложив передние лапы за спину и картинно выставив вперед заднюю, степенно и с расстановкой прогнусавил Проша.
- Догадываюсь... - буркнула Сеня и в свою очередь насупилась, потому что можно было, конечно, считать её легкомысленной, но держать за полную идиотку - это уж слишком!
- Не огрызайся, со старшим ведь разговариваешь! Как-никак, мне чуть поболее шестисот лет! Да, о чем я? А, так вот! Значит, осенью листочки с веток срываются? - вопросил он с самым значительным видом и сам же себе ответил, - срываются! Что про них говорят? Разное говорят - например, что оторвыши полетели. Или ещё - сорванцы лепестят. Шугаются... А! - он мечтательно закинул голову и какое-то время беззвучно шевелил коричневыми губами, скрытыми в складках щек и выпирающего картошиной подбородка.