- Ох, мамочка! А она что-нибудь говорила? Что-то сказала тебе или просто стояла так, молча?

- Сказала, Эльчик. Но вот, что сказала, я не пойму никак. Ничего не понимаю. Совсем!

- Мам, пожалуйста, скажи мне. Скажи мне, слышишь?

Эля трясла мамину руку в своих, точно таким способом могла отогнать чужого, который глядел на неё из маминых глаз. Может, это был страх? И дочь пыталась вырвать страх из маминых глаз как занозу из пальца.

Видела - мама боялась.

- Она сказала... - Тася помедлила, как будто перед прыжком в воду. Спросила меня: "Который из двух? Которого ты выбираешь? В одном - жизнь, а в другом - смерть. Только смотри, не ошибись, внучка!"

- И все?

- Все.

- Ох, мамочка! Про кого же она говорила? И как не ошибиться-то? А может... может бабушка Тоня ещё подскажет? Придет к тебе во сне и подскажет. А?

- Может быть, дорогая...

Вдруг Тася схватила со стола первое попавшееся - пепельницу и со всей силой швырнула на пол. Та разбилась. Окурки вперемешку с осколками разлетелись по всей кухне. Тася сидела как каменная, только в глазах её бился ужас. А Эля... она испугалась не меньше, кинулась подбирать осколки. Потом опомнилась, схватила веник, совок... Смела все в мусорное ведро. И заплакала. И слезы её растопили недвижную статую - Тася ожила, застонала как от жестокой боли, кинулась к дочери. Они сидели, обнявшись, и ждали жизнь, которая будет. Которая может стать избавлением, а может сразить наповал. Они обе это понимали. Но им оставалось только одно - ждать.

А Эля... может, тут-то она поняла как плохо и грустно быть вот такой дерганой, вспыльчивой. Нет, на маму она не обиделась. Просто сама быть такой не хотела.

И вовсе это не свойство одаренной души, - думала Эля, - а просто... нет, пожалуй, пока она не знала ответа. Что ж это такое - человек? Почему душу бьет и треплет как на ветру... треплет жизнь, словно неплотно прикрытый ставень. Нет, она не знала, почему такое бывает...

А потом, когда они обе выплакались, Эля сказала маме.

- Мам, мы с тобой как ежихи, честное слово! Те сначала тоже фыркают, дергаются и пыхтят, когда их в руки возьмешь, а потом... Как успокоятся немножко, потихонечку нос свой высовывают из иголок и пьют молоко. Слушай, а давай мы... давай пообещаем друг другу, что не будем больше дикими ежихами? А если кто-то из нас станет пыхтеть и подпрыгивать, то другая сразу подаст знак: приручайся!

- И какой же это будет знак, ручная ты моя? - улыбаясь и хлюпая носом, спросила Тася.

- Давай мы станем тереть кончик носа!

Глава 6

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

Ксана, которая уже не надеялась на согласие подруги, узнав о нем, страшно обрадовалась и принялась улаживать все детали. Ермиловы предлагали переехать как можно скорей - дети нуждались в свежем воздухе. Старший их сын Миша в школе не учился - его готовили к поступлению в английский колледж частные преподаватели. Он должен был отбыть к берегам туманного Альбиона к осени и родители хотели, чтобы мальчик как следует отдохнул и набрался сил на природе.

Отъезд назначили на пятое марта. А накануне, четвертого, раздался неожиданный телефонный звонок. Звонила Евгения Игатьевна, сестра покойного Гавриила Игнатьевича, мужа бабушки Тони. Тася приходилась ей внучатой племянницей. Не родной. Ведь для Тасиной мамы он не был родным отцом... Евгения Игнатьевна, зная о настойчивых Тасиных поисках безвестного деда, долгое время пыталась кое-что вспомнить, маялась - был ведь какой-то след! Вспомнила, наконец, и сразу кинулась к телефону. И вовремя: ещё день - и Тасю с детьми поминай как звали! Связь с ними оборвалась бы на все лето...

И баба Женя, Евгения Игнатьевна, начала свой рассказ. Генечка Гавриил Игнатьевич - обычно на разговоры был скуп, все больше помалкивал. Но как-то в один из прекрасных летних дней, когда сестра пригласила брата к себе на дачу, разговорился о Тоне - жене. Она тогда как раз приболела и приехать с ним не смогла. Тоня тревожила его, он чувствовал, что тайна какая-то жжет ей сердце. И сердце болит. Не то что болит - из груди рвется!

- "Тяжек воздух нам земли!" - Геня все повторял в тот день слова Пушкинского Черномора, выводящего рать свою со дна моря, чтобы обойти дозором чудный остров царя Салтана. Он повторял это, - тонким старушечьим голоском выводила Баба Женя в телефонную трубку, - как бы сокрушаясь о Тонечке. Будто бы это ей тяжек воздух нашей земли. Груз на сердце был у неё - груз тяжелый. А в чем все дело-то было - нет, Геня не говорил... И знал ли сам это, не знал ли - я, видишь ли, Тасенька, тоже не понимаю. Но он вдруг, а сели мы тогда в нашей тенистой беседке чай пить, а к чайку я наливочку свою фирменную припасла, так вот... - тараторила бабушка Женя, вдруг он мне и начал рассказывать про то как Тонечка его в Москве появилась. А ведь любил он её страшно, да! Страшно любил! Так вот, говорит он мне, братик милый, что устроилась она домработницей в один очень хороший дом к одной очень хорошей женщине. Как звали-то её - я уж сейчас не припомню. Знаешь, семья была из числа старых московских интеллигентов. Как в старые годы говаривали: "из бывших". А муж хозяйки-то Тонечкиной - очень высокий военный чин был. То есть, сама понимаешь, я о военных советского времени так не думаю, - не причисляю их к интеллигентам... да и вообще я военных не жалую - сама знаешь...

Тася с трудом подавляла в себе желание закричать в трубку, чтобы баба Женя перестала её мучить и не тянула резину. Ведь сейчас, вот сейчас она, Тася, ухватит желанную ниточку! Потянет за неё и поведет её та по лесам, по полям, да рекам, поведет к могиле родного деда. И исполнится воля Тонечкина! И узнает внучка её то, чего сама так истово, с такой страстью желала... За что заплатила счастьем своим! Тася сердцем чувствовала - этот нежданный звонок и путанный рассказ бабы Жени - и есть начало пути, который приведет её к цели.

- Ну и вот... - продолжала бабушка Женя, ещё минут пять порассуждав о военных, - а сама хозяйка квартиры, - Тонечкина, значит, хозяйка, - она-то "из бывших" и была. Даже, кажется, дворянского рода старинного! И только положение мужа спасало её от обычной в то время участи таких, как она. Ну, понятное дело - от лагерей! А то от чего и похуже... Ну вот. И говорил он Геня-то, что эта самая женщина Тоню пригрела и приняла в семью как свою. Как родную. Полюбила она её очень. И относилась не как к домработнице, а как... ну, к подруге, что ли... А приехала Тоня в Москву с узелком, в котором была смена белья и буханка хлеба. Уж наполовину сгрызенная... И не было у неё в Москве ни родных, ни друзей. Геня в тот день на даче сокрушался уж очень, как могла она одна-одинешенька, да ещё в восемнадцать-то лет в такой путь пуститься. Это с Волги-то матушки!

- Баба Женечка, а откуда конкретно с Волги, из какого города она приехала, - про это дедушка Геня не говорил?

- Нет, миленькая. А вот, что чудом каким-то судьба их на вокзале свела - Тонечку и эту добрую женщину, - про это он говорил. И прямо с вокзала та её к себе в дом забрала. Поняла, что иначе погибнет девушка. В таком городе, да одна... Без работы, без образования - ну, школу-то она где-то там у себя окончила, а что с того толку? Да, ещё она была в положении...

- Кто? Бабушка Тоня? - помертвела Тася.

- Ну, конечно! Она не сразу сказала об этом хозяйке своей: стыдно ей было очень. Сама понимаешь, нравы в то время были не то, что теперь, а мужа-то у ней не было и ребеночек получался незаконнорожденный, как говорят...

- Значит, мамин настоящий отец - откуда-то с Волги? - Тасин голос дрожал.

Еще бы слово, ещё хоть полслова!

- Значит, так получается. Только о нем, по-моему, Тоня даже Гене не говорила... Во всяком случае, он это дело молчанием обходил. Сама понимаешь, я, как всякая женщина, любопытная, и к нему с этим подбиралась то так, то сяк... уж очень хотелось мне, чтоб он рассказал про родного отца мамы твоей покойницы. Но Геня - нет, ни в какую! Грех её прикрыл, ребеночка усыновил... но это уж позже было. Они познакомились, когда маме твоей уж четвертый годок шел. И все эти три года Тоня у женщины той домработницей пробыла.